Поэма "Погорелыцина" (1928)

Впервые "Погорелыцина" была опубликована в 1954 г. в США. В России она вышла в 1987 г. Это художественное завещание поэта. Чтение поэмы было непосредственной причиной его ареста.

"Я сгорел на своей "Погорельщине", как некогда сгорел мой прадед Аввакум на костре пустозерском. Кровь моя волей-неволей соединяет две эпохи", - писал Н. А. Клюев из ссылки С. А. Клычкову.

В "Погорельщине" переплетаются мифологические и реальные события, трагическое прошлое и настоящее, судьба России и судьба поэта. Многие образы являются иносказаниями и требуют расшифровки, знаний мифов, истории раскола. Фабула "Погорельщины" - рассказ-плач о гибели поморской деревни Сиговый Лоб, или Сиговец, которую победил змий-Антихрист. Исторический пласт поэмы отсылает к XVIII в., разорению старообрядческих скитов и монастырей на реке Выг и на Соловках. В начале поэмы рассказывается о временах расцвета Выга - Сиговца. История трансформируется в миф. Название деревни -авторская версия мифа о рыбе, на которой держится земля. Сиговый Лоб, деревня "у лесных и озерных троп", "где слушают зори медвежью свирель", - это сказка и сон, образ русской благодати: "И длится сказка... Часы иль годы? / Могучей жизни цветисты всходы".

Определение "русская сладость" является ключом к описанию праведного мира Сиговца с иконами знаменитых живописцев, с искусными творцами красоты. 11о Сиговец обречен: "Се предреченная звезда". Как в мифологических текстах, прежде чем погибнуть Сиговцу, были явлены вещие знаки и сны: оживает птица Алконост, вырезанная мастером Олехой, и предрекает слезы. Под крылом прилетевшего лебедя Силиверст находит "грамоту" - предупреждение: "Готовьтесь к смерти". О своем уходе из России Олеху предупреждают основатели Соловецкого монастыря святые Зосима и Савватий. Проня видит "смертный сон" о нашествии на Сиговец змей. Глиняный Спас, которого вылепил Силиверст, плачет кровавыми слезами. Знаком гибели становится уход святых с иконы: "И с иконы ускакал Егорий - / На божнице змий да сине море!..", "Нету Богородицы / У пустой застолицы!" Напрасно сиговцы молятся "святителю теплому - Миколе": "Вороти Егорья на икону - / Избяного рая оборону!" Россия лишается небесных покровителей - этот мотив является сквозным в творчестве Клюева последнего десятилетия. Он зафиксирован также в его рассказах-снах.

Знамения сбываются, в Сиговцс воцаряется змий. Рефрен: "Порато бас зимой в Сиговце" - сменяется плачем: "Увы, увы, раю прекрасный!.." Вечность становится смертным годом: в тот "год уснул навеки Павел", "не стало резчика Олехи", кружевницы Прони. В описании добровольной "гари" деда с Силиверстом и полыхания церкви-купины отразились реальные события, когда, не желая покориться патриарху Никону, в котором они видели Антихриста, старообрядцы сжигали себя. После огненного вознесения "честной двоицы" и "душ икон", которые "вздымались в горнюю Софию", "уснул, аки лев, Великий Сиг". Смерть Сиговца - символ гибели России:

'Гак погибал Великий Сиг Заставкою из древних книг, Где Стратилатом на коне Душа России, вся в огне, Летит ко граду, чьи врата Под знаком чаши и креста!

Гибель Сига обусловлена не только мифологическими (наступление времен Антихриста) и историческими (разорение скитов в XVIII и XIX вв.), но и политическими причинами. Погибель Сиговцу несут "Февраль" и "Октябрь - поджарая волчица". Природные метафоры соотносятся с 1917 г., однако в поэме отразился и голодный "Год девятнадцатый, недавний, / Но горше каторжных вериг!", и 1923 г., когда Соловки были превращены в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), и эпоха коллективизации, и, наконец, смерть деревни - в "Погорельщине" она объясняется победой "железа": "Горыныч с Запада ползет / Пи горбылям железных вод!"

Сиговец становится царством хаоса. Возникают картины - "заставки" наоборотного мира. Ушла из озера рыба, наступает великий мор: "Поедены гужи и пимы, / Кора и кожа с хомутов, / Не насыщая животов"; "синеглазого Васятку / Напредки посолили в кадку, <...> / За кус говядины с печенкой / Сосед освежевал мальчонка". Сиговцы несут на поклон "городской дьяволице" Иродиадс икону "Спаса рублевских писем", надеясь, что она "даст удой вина в погребцы". Кружевница Настя превратилась в "гнусавую каторжную девчонку" "без чести, без креста, без мамы", а прежде "звалася свет-Анастасия". Образ Настасьи Романовны, имя которой означает Воскресение, является символом оскверненной святости и красоты ("напилась с поганого копытца"), "гиблой вины" народа, который отвернулся от "злат шатра", легко поддался дьявольскому искушению, превратился в "человечий сброд". И вот "загибла тройка удалая", "издох ретивый коренник", а "в горенке по самогонке / Тальянка гиблая орет - / Хозяев новых обиход".

Ритмическая гармония эпической песни, лирического плача ломается диссонансом городского речитатива, "треньканьем" гитары, мелодией антироманса. Современность внушает омерзение и ужас. Но в страшном лике родины поэт прозревает и иной образ: "...Святая Русь, / Тебе и каторжной молюсь!" Царство Антихриста не может быть вечным. Поэма завершается надеждой на Воскресение России-Китежа. Она возрождается в памяти и слове "песно-писца Николая":

Из мрака всплыли острова В девичьих бусах заозерья, С морозным Устюгом Москва, Валдай-ямщик в павлиньих перьях, Звенигород, где на стенах Клюют пшено струфокамилы, И Вологда вся в кружевах, С Переяславлем белокрылым.

Олицетворением надежды является образ "Лидды, города белых цветов" на "славном Индийском поморий". Это клюевский вариант Китежа. Врагам не удалось уничтожить икону Божьей матери и образ нетленной красоты вселяет надежду на будущее возрождение Руси под покровительством Богородицы:

Где ты, город-розан, - Волжская береза, Лебединый крик, И ордой иссечен, Осиянно вечен Материнский Лик?!

Адское пламя превращается в пламя Неопалимой Купины, поэма гибели - в поэму огненного спасения.