Не лги!
В эссе "О мнимом праве лгать из человеколюбия" Кант утверждал, что лгать абсолютно недопустимо даже в ситуациях, когда правдивость может угрожать благополучию третьего лица, даже из человеколюбия. Этот тезис, как и эссе Канта в целом, стал поводом для острой дискуссии, в ходе которой обсуждение частной, на первый взгляд, проблемы – позволительности лжи в исключительных случаях – дало возможность проанализировать фундаментальные философские вопросы, касающиеся сущности правды и лжи в морали, природы "моральных абсолютов" и, шире, моральных требований, а также принципиальной возможности и допустимости исключений из универсальных требований.
Например, в покоях домохозяина прячется его друг, которого преследует злоумышленник. Злодей спрашивает домохозяина, не прячется ли у него этот человек. Вопрос, выносимый на обсуждение, состоит в том, позволительно ли хозяину дома дать злоумышленнику заведомо ложные показания о местонахождении своего друга, чтобы спасти ему жизнь. Ответ Канта, по мнению Μ. Ф. Быковой, звучит "даже дико"[1]: он настаивает на неукосни тельном соблюдении заповеди "не лги" и вроде бы готов в этом эпизоде поступиться жизнью друга.
Аргументация Канта, по мнению Р. Г. Апресяна, вызывает глубокие сомнения и наталкивает на ряд серьезных вопросов. Во-первых, с метафизически-нормативной точки зрения, важно понять: находится ли домохозяин в каких-либо отношениях обязанности со злоумышленником и, стало быть, какова мера ответственности перед ним? Во-вторых, с ситуационно-этической точки зрения, не следует ли в анализе правильного поведения в данной ситуации принимать во внимание и отношения хозяина с другом? В-третьих, с коммуникативно-этической точки зрения: не окажется ли правдивость перед злоумышленником предательством по отношению к тому, кому предоставлено убежище? В-четвертых, с нормативно-этической точки зрения: не является ли принцип "не вреди" нс менее сильным, чем требование "не лги"?
В итоге своих размышлений Р. Г. Апресян ставит под вопрос не только обоснованность кантовского настояния на абсолютности требования "не лги", но и по большому счету возможность абсолютных моральных принципов вообще.
Размышления Канта – это грандиозный мыслительный эксперимент, призванный проверить на прочность некоторые основоположения этики. Когда мысли смыкаются в логичный ряд, Кант радуется как ребенок и торопится публично известить общественность о своем открытии. Это, разумеется, не самообольщение. Т. Л. Кузьмина пишет: "А между тем именно “открытие” (сам Кант по праву оценивал его как “превосходное”) двумирности человека (т.е. принадлежности его и к феноменальному, и к умопостигаемому миру, его бытия как бы в двух различных режимах “причинности”) дало ему возможность понять суть морали..."[2]
И. Кант и сам порой понимает, что нужный результат достигается не всегда, но осмеливается на новые попытки. "Напрягаясь вновь и вновь, – пишет по этому поводу М. Бубер, – он бьется над этим, ткет все новые ответы и распускает содеянное"[3]. (За то, что Кант "распускает содеянное", некоторые участники обсуждения приписали ему предумышленную хитрость.) Разумеется, у Канта нетрудно найти разного рода нестыковки. Тем более, что кенигсбергский философ охотно их демонстрирует. Но разумно ли оценивать эти разночтения как отступничество, лицемерие, сбой мысли? Стоит ли поэтому, сличая две цитаты Канта, торжественно сообщать собравшимся об обнаруженном несоответствии как неоспоримом свидетельстве несостоятельности Канта? Следует ли, например, оценивать Канта как реального подстрекателя и нравственно ущербного мыслителя?
Что же остается в таком случае тем, кто "привержен Канту"? Думается, многое. Нетрудно найти у философа разрывы мыслей, известные противоречия, своеобразную бесчувственность. Однако мы ценим Канта не за это. Без его блистательных открытий вообще невозможно представить себе современную этику. "Утверждение Канта о том, что свобода и мораль ссылаются друг на друга, – отмечает А. А. Гусейнов, – величайшее завоевание теоретической мысли. Мораль вырастает из глубин свободы, и в то же время именно благодаря морали мы погружаемся в нее. Мораль своими принципами и нормами задает, очерчивает, ограждает пространство свободы. Она представляет собой край свободы, своего рода “вспаханное поле”, переступив которое мы оказываемся за ее пределами, вновь деградируем в естественное состояние"[4].