Начало литературной деятельности.

Белинский, давая оценку одному из ранних произведений Герцена – роману "Кто виноват?", отметил особенную черту литературного таланта молодого писателя: источником его творчества была постоянная работа мысли. "У тебя, – писал Белинский, – как у натуры по преимуществу мыслящей и сознательной <...> талант и фантазия ушли в ум, оживленный и согретый, осердеченный гуманистическим направлением". "Могущество... мысли, – утверждал критик в другой статье, – главная сила его таланта".

Ф. М. Достоевский, младший современник Герцена, обратил внимание на другую важную черту его творчества, которая проявилась в книге "Былое и думы" (1852–1868), и писал о "поэзии", пронизывающей все созданные Герценом произведения: "...он был, всегда и везде, – поэт по преимуществу. Поэт берет в нем верх везде и во всем... Агитатор – поэт, политический деятель – поэт, социалист – поэт, философ – в высшей степени поэт". Действительно, мысль Герцена – теоретика, философа, публициста, – обладая неповторимой пластичностью и образностью, энергично и точно обозначает течение интеллектуального процесса, не уводя читателя в мир абстрактных категорий.

Еще в университете Герцен пробует себя в литературе, пишет ряд литературных эскизов, отрывков, новелл. В этих ранних произведениях (драматических опытах "Лициний", "Вильям Пен") чувствуется романтическая тоска по идеалу, по "гармонии звуков" и отчетливо проявляется резкая противопоставленность "избранной личности" "бесчувственной толпе". Во "Второй встрече" Герцен уже иронически рассказывает об окружающей его в ссылке пошлой провинциальной действительности, а в "Записках одного молодого человека" (1838) лирико-романтическое прощание с юностью уступает место реалистическому взгляду на окружающую жизнь. Пафос критического изображения феодально-крепостнического быта русской провинции, впервые проявивший себя в "Записках одного молодого человека", определит основную тональность всей беллетристики Герцена 1840-х гг. Сам писатель впоследствии оценивал свои ранние литературные опыты весьма критически.

В статье "Капризы и раздумье" (1843–1847) Герцен писал: "...любовь... сквозь слезы... Вместо радостной улыбки... скрежет зубов, вместо юного румянца – бледные щеки". Нарочитая резкость и эффектность красок, стихия искусственно драматизированных страстей – всем этим отличался романтический стиль ранних опытов Герцена, но, начиная с "Записок одного молодого человека", говоря словами самого Герцена, "мало-помалу образы яснеют, как деревья и горы из-за тумана".

В "Записках одного молодого человека" можно обнаружить черты художественного метода Герцена. Этот метод предстанет как определенная система в "Былом и думах", произведении, написанном Герценом во время владимирской ссылки и носившем ярко выраженный автобиографический характер (об этом Герцен писал своей невесте Η. Л. Захарьиной). Центральной темой "Записок одного молодого человека" стала важнейшая для зрелого Герцена тема памяти. Сначала она имеет иронический оттенок. "Мне пришлось, – записывает автор, – в молодости испытать отраду стариков: перебирать былое и вместо того, чтобы жить в самом деле, – записывать прожитое". Затем тон и смысл оценки этой деятельности резко меняются – процесс воспоминаний стал восприниматься Герценом как единственно возможный способ сохранить себя как личность в условиях провинциального захолустья: "...я оживал сам с прошедшим: расстояние между нами исчезало". Написанные в самом начале 1838 г., эти слова подхватывают пушкинский вариант интерпретации темы памяти, запечатленный во многих стихотворениях поэта: "Воспоминания в Царском Селе", "19 октября", "Я вас любил", "Памятник", "Вновь я посетил...".

В "Записках одного молодого человека" Герцен ищет форму для воплощения своих воспоминаний, предстающих перед читателем как отрывки из трех тетрадей молодого человека, каждая из которых отражает определенную стадию его нравственного роста. Так, в главах "Ребячество" и "Юность" образ героя подан через характеристику его литературных увлечений. Круг чтения молодого поколения конца 1820-х – начала 1830-х гг. очерчен именами Фонвизина, Грибоедова, Пушкина как автора "Евгения Онегина", а также классиков немецкой литературы, среди которых первое место принадлежало Шиллеру, "поэту благородных порывов". В одном развернутом предложении автор-повествователь создаст образ мировой литературы, характеризуя рецепцию гомеровского эпоса определенной исторической эпохой. "Человечество своим образом, – пишет автор, – перечитывает целые тысячелетия Гомера, и это для него оселок, на котором оно пробует силу возраста. Лишь только Греция развилась, – она Софоклом, Праксителем, Зевксисом, Эврипидом, Эсхилом повторила образы, завещанные колыбельною песнью ее, “Илиадой”; потом Рим попытался воссоздать их по-своему, стоически, Сенекою, потом Франция напудрила их: надела башмаки с пряжками – Расином; потом падшая Италия перечитала их черным Альфиери; потом Германия воссоздала своим Гете Ифигению и на ней увидела всю мощь его..." В этом большом синтаксическом периоде представлена программа нравственного воспитания, развивавшая в личности веру в высокие нравственные идеалы, романтически возвышенное отношение к действительности.

Однако рядом с окрашенной в романтические тона темой памяти в "Записках одного молодого человека" появляется и тональность иного рода – сатирическая. В отдельных местах воспоминаний она звучит некоторым диссонансом: Герцен как бы пробует себя в этом типе повествования. Так, описывая внешность своих гувернеров, повествователь прибегает к гротеску ("...Бушо... кланялся одними ногами, улыбался одной нижней губой... голова у него не гнулась с тех пор, как перестали его пеленать, а это было очень давно, – лет полтораста тому назад"), по-видимому, для того, чтобы создать в воображении читателя образ "типичной французской физиономии конца" XIX в. Этой же цели служит характеристика нравственных свойств Бушо, который, по словам автора, "был человек добрый, так точно, как лошадь – зверь добрый, по инстинкту, и к нему, однако, как к лошади, не всякий решился бы подойти ближе размера ноги и копыт". Некоторая "избыточность" в описаниях и характеристиках свидетельствует о том, что их автор находился в поисках "своих" способов письма, вырабатывал свой стиль.

Более уверенно автор-повествователь создает сатирические характеристики-биографии "отцов" и обитателей города Малинова, вошедшие во вторую тетрадь, которая представляет молодого человека как "просто" "человека", расстающегося с романтическими идеалами юности. В этой части "Записок одного молодого человека" Герцен обращается к форме дневниковых записей, фиксирующих реальное время. Таким образом задается определенный темп повествования о нравах Малинова: "через неделю", "через две недели", "через месяц", "через полтора месяца", "через полгода". Отсутствие подневных записей свидетельствует о неподвижности провинциальной жизни, в которую постепенно погружается и автор записей. В "Малиновской" тетради впервые появляется и образ доктора Крупова, который выполняет отведенную ему роль – знакомит героя записок с помещиком Трензинским. Очерк характера Трензинского, его философия жизни – первый опыт Герцена в создании образа человека, брошенного "так бесцельно, так нелепо в мире", в силу целого ряда обстоятельств не знавшего "ни семейной жизни, ни родины, ни обязанностей, которые вырастают в сердце с колыбели". Биография Трензинского, рассказанная им самим после философского рассуждения о роли случая в жизни человека, также представлена в виде воспоминаний о прожитой жизни. По сути, данная часть тетради молодого человека представляет собой завязку нового сюжета, возникающего в параллель к основному, однако конкретизация его произойдет уже в романе "Кто виноват?", который характеризует новый этан в творческой эволюции Герцена-художника.