Лекция 2. МОРАЛЬ И ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА

В результате изучения данной главы студент должен:

знать

• происхождение термина "мораль";

• что такое "человеческая природа";

уметь

• анализировать человеческую субъективность;

владеть

• навыками анализа истолкования нравственного поведения человека.

Прочие твари, пригнувшись к земле,

Только землю и видят.

Лик человека ж вознесся,

И небо стал созерцать он,

Гордо подняв свои взоры

К далеким светилам.

Овидий

Концепция "человек-убийца"

Фургон с покойным мчится по российским просторам. Его везут в родные края для окончательного упокоения. На каждом крупном перекрестке машину неизменно останавливает постовой. Получив подношение, пропускает фургон. На недоуменные вопросы родственников отвечает: а вдруг везете оружие, вон вокруг как неспокойно. Внутрь, тем не менее, заглядывать не стал. Ясное дело, усопший. Вечная ему память.

Какой неожиданный и зловещий образ нынешней страны! Представитель власти, радеющий о порядке. Оброк с того, кто отправился в последний путь, неукоснительный, на всех перекрестках.

Идея предприимчивости на глазах получает парадоксальное претворение. Социологи свидетельствуют: люди стали гораздо прагматичнее. Нравственные запреты все чаще игнорируются. Многие утратили нравственное чувство, в моде достижение успеха любыми средствами.

Социальные критики во всех странах с тревогой пишут о кризисе нравственного сознания. Рушится семья как социальный институт. Отменяются вековые табу. В благоденствующих цивилизованных странах, где есть и свободы, и деньги, и пластическая хирургия, люди не чувствуют себя счастливыми. Напротив, они прыгают из окон. Кинозвезды лечатся от депрессии и глотают наркотики. Интеллигенция погрязает в бездуховности. Дети вступают на путь порока. Защита личности, которая строится па индивидуалистических предпосылках, оказывается абсурдной и бессмысленной.

Однако больше всего разочарований в самом человеке. Он давно уже не "венец природы", а ее изгой, вырожденец, ущербное создание.

К. Лоренц, Р. Ардри, Н. Тинберген, Д. Моррис, М. Мид разработали концепцию "человек-убийца", нашедшую поддержку как в художественной литературе, так и в кино (например, романы английского писателя У. Голдинга "Повелитель мух", американца Э. Бёрджесса "Механический апельсин" и их экранизации). Идея, впрочем, не нова: она присуща как иудаизму, так и христианству. В таких христианских течениях, как янсенизм и кальвинизм, утверждается, что с возрастом человек становится более злым, что все помыслы и деяния человека греховны. Американские пуритане также проповедовали догмат о греховности человечества. В наши дни такого же воззрения придерживаются различные евангелические секты в США и Европе.

Американский антрополог Э. Монтегю считает, что в вопросах агрессивности поведения дихотомия "врожденный инстинкт – приобретенный" является ложной. В подобном контексте можно говорить лишь о "зрелости" и об "опыте". Наиболее важным достижением эволюции человека стало и продолжает оставаться по сей день человеческое культурное окружение. Именно благодаря наличию этого фактора человечество смогло совершить громадный "биологический скачок" и оторваться от остальных видов животного мира. Тем не менее, миф о "человеке-звере" бытует на протяжении всей истории человечества. Основным доказательством своей правоты приверженцы теории "человек-убийца" считают факты наличия у людей каннибализма. Однако людоедство вовсе не является показателем внутренней агрессивности, изначально присущей человеческой природе.

Доисторически каннибализм произошел не от врожденной агрессивности "человека-зверя", а объясняется иными ритуальными причинами. Для исторических людей было приемлемо при определенных обстоятельствах есть человечину, ни их мораль, ни вкусовые ощущения этому не препятствовали, ибо только цивилизованные общества выработали критерии вкуса и правила морального поведения. В связи с этим вполне вероятно, что доисторические люди поедали себе подобных, не испытывая при этом абсолютно никакой агрессивности. Именно остатком магических ритуалов каннибализма можно считать и библейские фразы "сие есть тело мое", "сие есть кровь моя".

Человеку настолько же присущи врожденные качества благородства и взаимопомощи, насколько свойственны враждебность и стремление к насилию. В людях заложено столько же потенции к взаимопомощи, сколько и к насильственному поведению. Отчего же последнее столь широко распространено в современном мире? Э. Монтегю считает, что мозг склонного к агрессивному поведению человека "запрограммирован" или "настроен" на насилие и поэтому те, кто полагает, что агрессивность имеет инстинктивный или врожденный характер, глубоко ошибаются.

Р. Ардри считает, что захватывать и защищать свою территорию, владеть собственностью – врожденный инстинкт человека. Э. Монтегю же доказывает, что только экологические и социальные факторы обусловливают территориальное поведение любой популяции. Что же касается территориального поведения, то тенденция отождествлять поведение приматов и поведение людей ошибочна, ибо полевые исследования показывают, что стремление захватывать территорию начало проявляться у людей только с введением в их обиход сельского хозяйства, т.е. не более, чем 12 тыс. лет назад. Когда человек жил охотой, "философия недвижимости" ему была глубоко чужда.

Н. Тинберген заявил в свое время, что человек подобен волкам, львам и гиенам, что ему присуща тенденция убивать индивидов своего вида. Э. Монтегю считает, что многим народам арктической, субарктической и экваториальной зон не было свойственно желание воевать, пока они не вступили в непосредственный контакт с европейцами. Австрийский философ и психоаналитик Зигмунд Фрейд не верил, что на земле существуют неагрессивные, антивоенные народности.

Прошлый век ознаменовался особым интересом к теоретической разработке разрушительного и агрессивного в человеке. Этот интерес был подсказан ростом насилия в отношениях между людьми как в рамках отдельных стран, так и в масштабе всего мира. В огромной по количеству психологической литературе по проблемам насилия и агрессии выявилась коллизия двух, казалось бы, диаметрально противоположных точек зрения. Одну можно определить как инстинктивистскую, возводящую все разрушительное в человеке к досознательному, докультурному, животному; другую – как бихевиористскую, всецело выводящую человеческое разрушительное из влияния на индивида окружающей (т.е., по сути дела, социальной) среды. Хотя сами по себе эти точки зрения оказались в историко-научном отношении довольно плодотворными, дальнейшее их столкновение не сулит никакого теоретического прогресса, ибо обе они исходят из догматических предпосылок о безусловном примате природного либо социального в сфере становления человека и жестко монистичны в следовании этим посылкам.

Э. Фромм в работе "Анатомия человеческой разрушительности" предлагает отказаться от трактовки вышеописанных посылок как альтернативных и взаимно соотнести их в некоем общем контексте. Для этого, по мнению философа, следует начать с различения двух целиком различных типов агрессивности, выделив:

1) защитную, "доброкачественную" агрессивность как часть филогенетического наследия человека, связанного с общими для человека и животных навыками психического приспособления к новым условиям;

2) "злокачественную" агрессивность, тождественную разрушительности или жестокости, которая не имеет ни филогенетических, ни биологически-функциональных оснований и, как правило, отсутствует в животном мире; энергетический источник "злокачественной" агрессии – функционально необоснованное вожделение жестоких поступков.

Неужели люди по сути своей всего лишь "безволосые обезьяны", и насилие вплетено в структуру человеческого мозга? Как объяснить тот аспект человеческого поведения, который Фромм назвал "пагубной агрессивностью" – порочностью и разрушительностью, которым нет равных в царстве животных? Как объяснить бессмысленное кровопролитие в несчетных войнах, массовые убийства эпохи инквизиции, тотальное уничтожение евреев фашистами, сталинский ГУЛАГ, резню в Югославии и Руанде, террористические акты в Беслане и Англии? Аналог такому поведению в мире животных найти трудно!

Текущий глобальный кризис являет нам не слишком воодушевляющий и обнадеживающий образ современного человечества. Постоянно растет насилие (войны, бунты, терроризм, пытки и преступления), а мощь современного оружия достигла апокалиптических масштабов. Миллионы людей по всему миру живут в нищете и голоде или умирают от болезней, которые излечиваются легко и без особых затрат, и в то же время миллиарды долларов тратятся на безумие гонки вооружений. Страшный суд вполне может стать реальностью – люди сами придумали не один способ погубить себя как вид, а заодно и всю жизнь на планете. Все мы склонны считать homo sapiens венцом природной эволюции, однако не содержит ли в себе не только человечество, но и сам феномен жизни некий принципиальный изъян?

Эти прозрения, касающиеся этических предметов, а также ответы на различные моральные вопросы обычно приходят, когда процесс углубленного самоисследования смещается с одного уровня сознания на другой и мы обретаем доступ к информации, которой прежде не располагали. Наше этическое суждение о каждодневных вещах может до некоторой степени меняться, причем довольно резко, и без прозрений, открывающихся с более высоких уровней сознания, а просто благодаря получению новой информации. Из-за нашей недальновидности эти кажущиеся благословения могут впоследствии оказаться сущими бедствиями.

Когда мы глубоко вникаем в ситуацию, действия, которые раньше выглядели полезными, нередко предстают перед нами в весьма зловещем облике.

Для примера возьмем изобретение инсектицида дихлордифенилтрихлорэтан (далее – ДДТ) вскоре после Второй мировой войны. Сначала ДДТ очень хвалили как эффективное оружие против болезней, переносимых насекомыми. С целью искоренения желтой лихорадки и малярии тысячи тонн этого вещества были свалены в болота различных стран мира. В то время проект признали ценным и достойным одобрения. Разработку ДДТ сочли столь позитивным вкладом, что в 1948 г. его изобретатель Пауль Мюллер был удостоен Нобелевской премии в области физиологии и медицины. Однако мечта эпидемиологов обернулась экологической катастрофой.

Было обнаружено, что ДДТ не подвержен биологическому распаду и огромные его количества так и остаются в природе. Вдобавок вследствие особого сродства ДДТ с жирами, он стал накапливаться в живых организмах, двигаясь по пищевой цепочке от планктона к мелкой и крупной рыбе, птицам и млекопитающим. В тканях птиц концентрация ДДТ часто была настолько высока, что снижала их способность вырабатывать достаточно прочную яичную скорлупу и ставила под угрозу жизнь эмбриона. Теперь мы знаем, что именно ДДТ привел к исчезновению в некоторых местах пеликанов, бакланов, соколов и орлов.

Географически ДДТ захватил даже Арктику и Антарктику: он был обнаружен в жировых тканях пингвинов. Инсектицид проник и в молочные железы и молоко кормящих матерей, и хотя его много лет назад сняли с производства, недавно выяснилось, что он принадлежит к числу факторов, обусловливающих рак молочной железы.

К проблеме относительности добра и зла обращался в 1960 г. в пьесе "Дьявол и Господь Бог" Жан-Поль Сартр. Главный герой этой пьесы – Гец, порочный и безжалостный военный лидер, совершающий в силу своих необузданных амбиций множество преступлений и злодеяний. Однако воочию увидев ужасы чумы, вспыхнувшей в городе, осажденном и захваченном его войсками, Гец преисполняется страхом смерти и дает Господу обет стать другим человеком, если Бог спасет ему жизнь. В этот момент чудесным образом появляется некий монах и помогает ему уйти из города через потайной подземный ход. Гец сдерживает свое слово – отныне жизнь его неуклонно направлена к добру. Но, оказывается, эта новая жизнь приносит еще больше зла, чем былые жестокие битвы. Пьеса, безусловно, была сартровским комментарием к истории христианства, которая являет собой ярчайший пример того, как безжалостное насаждение проповеди любви может привести к злодеяниям и стать причиной огромных страданий.

В моральных кодексах различных культур проблема этики трактуется по-разному. Например, одни общества подчеркивают ценность человеческого тела и даже считают его священным, тогда как другие убеждены, что все связанное с телом и его физиологическими функциями априорно порочно и несет в себе зло. Одни культуры не придают значения наготе и полагают ее естественной, другие же требуют, чтобы женщины полностью закрывали свое тело и частично лицо. У одних народов прелюбодеяние каралось смертью, а вот по древнему эскимосскому обычаю хозяин дома по долгу гостеприимства предлагал свою жену всякому гостю- мужчине. И полигамия, и полиандрия практиковались в истории различных культур как социально приемлемые альтернативы. В одном из племен Новой Каледонии убивали близнецов, если один был мужского пола, а другой женского, ибо считалось, что они совершили кровосмешение уже в чреве матери. В противоположность этому в Древнем Египте и в Перу закон требовал, чтобы в семьях правителей братья женились на сестрах.

В Японии самоубийство часто не только рекомендовалось, но в определенных ситуациях, дабы избежать позора, практически требовалось. В Китае и некоторых других местах, когда умирал правитель, его жен и слуг убивали и хоронили вместе с ним. Согласно индийскому обычаю сати вдова следовала за покойным мужем на погребальный костер. Обычай сати, а также умерщвление младенцев женского пола практиковались в Индии еще долгое время после того, как англичане в XVIII в. наложили на этот обычай запрет. Ритуальные человеческие жертвы имели место у многих народов, каннибализм был принят в таких развитых культурах, как ацтеки и маори.

Таким образом, с межкультурной и трансперсональной позиции жесткое соблюдение обычаев и правил, продиктованных различными психобиологическими и социальными аспектами, можно рассматривать как преднамеренный эксперимент космического сознания, в котором систематически исследуются все возможные эмпирические варианты.

Одна из самых трудных этических проблем – необходимость примириться с тем, что агрессия неразрывно связана с природным порядком и выживание одних форм жизни возможно только ценой гибели других. Голландский микробиолог и изобретатель микроскопа Антони ван Левенгук так выразил эту мысль: "Одна жизнь существует за счет другой, это жестоко, но такова воля Божия"^[1].

Английский поэт Альфред Теннисон говорил о природе, что ее "зубы и когти обагрены кровью"^[2]. Джордж Уильямс, размышляя о дарвиновском мировоззрении, высказался еще резче: "Мать- Природа – злая старая ведьма"^[3], а маркиз де Сад, основоположник садизма, охотно ссылался на жестокость природы, оправдывая собственное поведение.

Алан Уоттс в статье "Убийство на кухне" рассмотрел с данной позиции дилемму мясоедства и вегетарианства. Тот факт, что "кролики кричат громче, нежели морковь", не показался ему достаточной причиной, чтобы сделать выбор в пользу последней. Поскольку жизнь должна питаться жизнью, хоть животной, хоть растительной, Уоттс рекомендовал в качестве решения подход, который обнаруживается во многих туземных культурах – как в общинах охотников/собирателей, так и в земледельческих обществах. Эти группы прибегают к ритуалам, выражающим благодарность за съеденное, а также покорное согласие с собственным участием в пищевой цепи в обеих ролях.

Этические вопросы и их решения особенно усложняются, когда соответствующие прозрения и информация поступают с таких уровней сознания, которые обычно не всегда доступны, в частности из духовных измерений. Если вводить духовные критерии в ситуации повседневной жизни, причем в экстремальной форме, без учета соображений целесообразности, то последствия могут быть весьма печальными. Здесь в качестве примера можно упомянуть эпизод из жизни знаменитого немецкого врача, музыканта, филантропа и философа Альберта Швейцера. Однажды Швейцер лечил в своем госпитале в джунглях Ламбарене коренного африканца, страдающего от заражения крови. Стоя возле этого африканца со шприцем, наполненным антибиотиком, Швейцер внезапно спросил себя, кто дал ему право уничтожать миллионы жизней микроорганизмов, чтобы спасти одну человеческую жизнь. Иными словами, согласно каким критериям мы считаем себя вправе полагать человеческую жизнь высшей по отношению к жизни других видов.

Джозефа Кэмпбелла однажды спросили, как можно примирить паше духовное мировоззрение с необходимостью принимать в повседневности практические решения, включая убийство ради спасения жизни. В качестве примера он описал ситуацию, где маленькому ребенку грозит укус змеи, яд которой смертелен. Вмешиваясь в такую ситуацию и убивая змею, мы отнюдь не говорим "нет" змее как неотъемлемой части устройства Вселенной, как значимому элементу космического порядка. Это нс отрицает права змеи как части творения на существование и вовсе не означает, что мы не принимаем ее существование. Такое вмешательство – не жест абсолютной космической значимости, но наша реакция на конкретную ситуацию.

Важнейшая проблема, без которой невозможны все дальнейшие рассуждения, ставится так: "Что есть человеческая природа?" или "Что отличает человека именно как человека?"