Моделирование ситуаций игрореализации
Характер возможности и целесообразности прагматического моделирования технологий игрореализации в массово-коммуникационной деятельности во многом определяется уровнем и типом задач сугубо творческого характера, которые ставит журналист. И поэтому правильным будет назвать все свободные, импровизационные и творческие виды журналистской деятельности игрой, поскольку они непринужденны, нередко спонтанны и выполняются чаще всего не под воздействием каких-либо внешних обстоятельств или необходимости.
Однако феномен игрореализации как "свободной деятельности", выходящей за рамки "обыденной жизни" и тем самым очень "привлекательной", характерен и для аудитории СМИ, причем самой широкой. В условиях демократического пространства игра как таковая, приемы и методы, способствующие игрореализации, нередко, как свидетельствуют социологические исследования, являются едва ли не единственным способом общения журналистов со всеми многочисленными группами аудитории СМИ одновременно. Об этом свидетельствует хотя бы высокий рейтинг практически всех игровых программ на федеральных и региональных каналах отечественного телевидения. Так, по данным социологических опросов Института социально-психологических исследований[1] в различные годы они значительно опережали (норой в несколько раз) по числу смотрящей их регулярно аудитории ток-шоу, спортивные, политические и другие программы, уступая лишь аудитории, которая смотрит художественные фильмы и сериалы. Эта специфическая характеристика и предполагает выделение нескольких типов ситуаций игрореализации в СМИ, о которых Глория Коупленд замечала: "Выигравший никогда не скажет, что это всего лишь игра".
Ситуации, в которых прагматическая интерпретация полученного при помощи игрореализации "материала" оказывается предзаданной, мы назвали процессуально обусловленными коммуникативными ситуациями. В этом случае журналист, субъективно предполагая необходимость или возможность использования технологий игрореализации, ставит конкретные задачи, намечает конкретные цели, реализовать которые предполагается в четко обозначенных условиях.
Все прочие коммуникативные ситуации данного типа мы называем творчески обусловленными, ибо в этом случае прагматическая предзаданность в деятельности журналиста связана лишь с наличием у него определенных способностей, мотивов, знаний, профессиональных умений, а также обусловлена потребностью в самоактуализации, в раскрытии и расширении своих созидательных возможностей. Понятно, что наиболее широкую перспективу в практике СМИ сегодня имеют творчески обусловленные коммуникативные ситуации. Попытаемся объяснить, почему.
В концепции игрореализации как формы диалоговых взаимоотношений с аудиторией СМИ, разрабатываемой нами, можно выделить как перспективную для дальнейших исследований идею совозможности (термин О. Капитани). Свобода заключена в характере выбора, всегда присущем игре. Всякая форма истинно творческой реализации возможностей человека предполагает свободу и разворачивается как свободный выбор вариантов индивидуальных действий, что созвучно характеристике игры в целом и игрореализации в частности.
У игры, следовательно, должна быть ее противоположность. Можно рассматривать это как некий этический момент социального развития – псевдоигру. Й. Хёйзинга называл это еще и "ложным символизмом". Как нам кажется, практика деятельности СМИ в советский период достаточно красноречиво свидетельствовала о том, что и тогда принцип игрореализации был свойствен журналистике. Разве не ложный символизм характеризовал, к примеру, эстетику перевернутых отношений, столь свойственную для "идеологических карнавалов", организовывавшихся в свое время во имя возвеличивания генеральных секретарей ЦК КПСС?
Псевдоигра свойственна тоталитарному, моноидеологическому обществу, характеризующемуся определенными несвободами (прежде всего, конечно, в сфере массово-коммуникационного творчества), игровое же начало, онтологически присущее человеку, находит в этом случае "выход" именно в такой форме.
Процессуально обусловленные коммуникативные ситуации игрореализации, на наш взгляд, нередко предполагают использование манипулятивных методов воздействия (прямого или опосредованного) на аудиторию СМИ. Подобного рода продукция СМИ особенно активно "потребляется" людьми, испытывающими глубокий бессознательный страх перед определенными социальными ситуациями, особенно требующими осознанного выбора, "автономии" личности, людьми, неспособными к глубокому пониманию ответственности и уважению индивидуальности другого человека, теми, кто хотел бы постоянно получать одобрение других. Однако это не означает, что их оценка может быть лишь негативной окраски. Речь о другом – в этом случае аудитория изначально не предполагает прагматической обусловленности деятельности СМИ и с легкостью "заглатывает" любую "наживку", облеченную в форму внешне непритязательной игрореализации журналиста. Некоторые ученые даже делают выводы об определенной оправданности подобного рода манипуляций с помощью СМИ, ибо "они служат в конечном итоге развитию наук о человеке". Моральную же сомнительность такой позиции стремятся снять следующим доводом: "Данные методы... являются законными средствами для навязывания человеку определенного поведения, в противном случае пришлось бы прибегать к методам насилия"[2].
Постперестроечные 1990-е гг. почти в метафоричной форме явили СМИ нового Бога – информацию. В нулевые годы начал все более активное вторжение в личную жизнь человека Интернет. Кто-то истово молился на массмедиа, получившие новые каналы распространения сведений и "картинок", кто-то проклинал их, а кто-то пытался не замечать происшедших изменений в менталитете соотечественников, всего того, что мы называем прагматизацией мышления и жизнедеятельности. Журналистика понимания, традиционная для культуры России, созданная в большей степени "журналистами-литераторами", чем "информаторами", была признана анахронизмом и подвергнута анафеме как питательная среда всякой идеологии. "Я не хочу ваших переживаний по поводу крушения поезда, – говорил в 1990 г. редактор первого и единственного тогда независимого от государства издания, газеты "Коммерсантъ" Владимир Яковлев. – Я хочу крушения поезда"[3].
Внешний эпатаж редактора в данном случае подкреплялся детально разработанной моделью издания, нестандартными подходами к экономической и другим темам, "сублимацией" жанров, непривычным для СМИ языком и т.д. и т.п. Что, в отличие от многих других изданий, пытавшихся слепо копировать стандарты западной прессы, принесло "Коммерсанту" успех и внимание солидных рекламодателей, а тем самым обеспечивало изданию экономическую и творческую стабильность.
На наш взгляд, феномен "Коммерсанта", внешне без особых усилий опередившего по числу подписчиков многие традиционные издания, создавшего (прежде всего за счет солидных рекламодателей, сделавших на него ставку) мощную экономическую базу, а затем позволившего себе стать узкоспецифичным и очень респектабельным издательским домом, позволяет наглядно продемонстрировать пример ситуативно обусловленной игрореализации газеты как коммуникатора.
Прагматический аспект на первом этапе деятельности был обусловлен целью завоевания внимания всей аудитории (невыявленной, стихийной, незаинтересованной), а также задачами формирования ядра аудитории "Коммерсанта" и постепенного "приручения" тех, кто не сможет получить еще где бы то ни было подобную информацию.
Один из журналистов "Коммерсанта" того первого набора Сергей Митрофанов вспоминал, что хотя еженедельник сразу же привлек к себе читателей кажущейся "пссоветскостью", а журналистов – неприлично для того времени высокими заработками, предложенная Яковлевым модель поначалу произвела па последних отталкивающее впечатление.
При анализе содержания первых номеров "Коммерсанта" сразу же бросается в глаза, что по воле главного редактора полосы новой газеты наполнились бесчисленными мнениями безличных "наблюдателей" и "экспертов", везде были сделаны ссылки на мифические конфиденциальные источники. В одном и том же материале цинично и механически, с точки зрения представлений о профессионализме начала 1990-х гг., сталкивались противоречивые и противоположные точки зрения, а роль автора или авторов "сообщений" из вскользь упоминаемых "географических" пунктов как бы сводилась к роли прибора-индикатора (который в любой момент можно заменить другим точно таким же прибором).
"Коммерсантъ" по сути выбрал роль некоего робота, лишенного (или не нуждающегося вовсе в них) человеческих эмоций. Газета не собиралась быть, как привыкли к тому читатели, ни форумом идей, ни трибуной для трансляции сомнений, ни орудием протеста. Это было ни хорошо, ни плохо, это было формой игрореализации, предполагающей конкретный результат. И он был достигнут почти за год.