Лекция 14. МИГЕЛЬ ДЕ СЕРВАНТЕС
Две великие национальные традиции завершают эпоху Возрождения – английская и испанская. Краткий расцвет обеих приходится на последнюю треть XVI в. Они созвучны в ощущении трагической завершенности, по неисполненности великой гуманистической мечты. В то же время испанская и английская культуры противопоставлены друг другу в своем реальном развитии, ибо принадлежат странам, враждующим между собой и своей враждой символизирующим противостояние католического и протестантского мира в обновленной Европе. Испания становится оплотом католицизма, страной, где огромную власть возымела инквизиция, где около полумиллиона населения составляли монахи.
Испанский король Филипп II (годы правления 1556–1598) еще при жизни своего великого отца Карла V унаследовал от него Испанию с ее европейскими и заокеанскими владениями. Огромная территория составляла лишь часть земель, принадлежавших отцу: Карл V разделил империю, в которой "никогда не заходило солнце" и где невозможно было установить мир. Англия не входила в число этих владений, а с того момента, как Генрих VIII развелся с теткой императора Карла и реформировал церковь, английский король сделался злейшим врагом испанского владыки. Однако дочь Генриха и двоюродная сестра Карла – Мария Тюдор, взойдя в 1553 г. на престол, вскоре вступила в брак с испанским принцем, будущим Филиппом II. Ее недолгое правление (ум. в 1558) запомнилось как краткая и кровавая попытка вернуть Англию в лоно католицизма – английская Контрреформация. С воцарением Елизаветы исполнение этой испанской мечты могло быть осуществлено лишь путем военного вторжения. Многие годы Филипп II его планировал и в 1588 г. наконец решился.
Огромный флот носил громкое имя – Непобедимая Армада. Она запомнилась в истории своей великой катастрофой, которую начала природа – флот попал в бурю, – а довершили англичане.
Англия стала владычицей морей, а Испания еще стремительнее продолжала клониться к своему упадку. Именно в это время в обеих странах происходит становление национальной культуры. А. Н. Веселовский в знаменитом "Введении" в историческую поэтику сделал сей факт запоминающейся иллюстрацией того, сколь сложна зависимость, в которой находится развитие искусства от развития общества. Как когда-то в Древней Греции, взлет драмы в ренессансной Англии, казалось бы, подводит нас к выводу о том, что для ее успеха необходимо "развитие личности с требованиями свободного общественного строя".
"Но мы не в состоянии, – продолжает А. Н. Веселовский, – помирить этот вывод с параллельным поднятием испанской драмы в душной политической атмосфере, под религиозным гнетом, связывавшим свободу личности, вогнавшим ее в узкую стезю энтузиазмов и падений. Ясно, что не качества общественной среды вызвали драму, а внезапный подъем народного самосознания, воспитанного недавними победами в уверенности в грядущих, широкие исторические и географические горизонты, поставившие национальному развитию новые общечеловеческие цели, новые задачи для энергии личности. За греческой, английской и испанской драмой стоят: победа эллинизма над персидским востоком, торжество народно-протестантского сознания, наполняющее такою жизнерадостностью английское общество эпохи Елизаветы, и грёза всемирной испанской монархии, в которой не заходит солнце"[1].
Испанская грёза разбилась о реальность. Чем обширнее становилась страна, тем менее в ней было благополучия. Период национального объединения и всемирной экспансии стал в то же время и периодом экономической катастрофы.
В 1492 г. завершилась многовековая Реконкиста – процесс отвоевания собственной территории из-под власти мавров, пришедших в Испанию еще в VIII в. В том же году Колумб отправился открывать для испанской короны то, что он считал Индией и что в действительности оказалось Америкой. Чем больше золота и серебра из американских владений ежегодно прибывало в Испанию, тем беднее она становилась и тем быстрее росло число нищих на ее дорогах. Невыгодно стало производить. Хозяйство пришло в упадок. Из энергии национального духа возникла испанская драма золотого века, инерция развития которой уводит, однако, из эпохи Возрождения в следующий – XVII в., где и были продолжены открытия Лопе де Вега.
Из непосредственного наблюдения над испанской реальностью возник роман, который подвел итог европейскому Возрождению и стал основным жанром на все последующие века европейской литературы. Усилия разных национальных традиций привели к его созданию, но у испанской, пожалуй, самая важная роль – объединяющая. Именно здесь романностъ стала характерной чертой жизненной ситуации, отмеченной новой подвижностью, сделавшей местом своего действия большую дорогу. Выйдя на нее, замечательная традиция повествовательного жанра Средних веков – рыцарского романа – стала формой осознания современности.
На почве Испании пересеклись многие пути национальных традиций, потому что эта почва традиционно была культурно восприимчива и потому что здесь разыгрался последний акт ренессансной трагедии (см. "Специфика испанского Возрождения" в рубрике "Материалы и документы"). Возрождение, начинавшееся с того, что человек, как никогда ранее, твердо ощутил почву под ногами и пережил восторг открытия "здесь" и "теперь", теряет обретенное. Однако потере предшествует еще одно обретение – самого себя, своей глубины, осознания себя "внутренним" человеком. Можно сказать, что это осознание совершается на собственно литературной почве лишь в романе.
В условиях культурного разноголосия складывается ситуация, особенно благоприятная для развития романной прозы. Весь XVI в. Испания зачитывалась рыцарскими романами и в огромном количестве производила их. За опубликованным в 1508 г. романом Гарсиа Родригеса Монтальво "Амадис Гэльский"[2] последовали "Пальмерин Английский", "Бельянис Греческий" и более 100 других произведений о благородных рыцарях. Эти книги если и не всех сводили с ума, как они свели с ума Дон Кихота, то во всяком случае читались широко и с увлечением.
Однако испанский роман не совершил бы прорыва, если бы остался в рамках рыцарских приключений. Одновременно он спустился с небес на землю. Предваряя роман Монтальво, в 1499 г. появляется произведение смешанного жанра: роман-драма "Селестина, или Трагикомедия о Калисто и Мелибее" Фернандо де Рохаса. Герои этого повествования в прозаических диалогах – прекрасные Мелибея и Калисто, однако в названии стоят не их имена, а Селестины – сводницы, к услугам которой обратился Калисто. В присутствии сводницы куртуазная страсть оборачивается запретной связью, что низводит любовь и в конце концов оборачивается гибелью влюбленных, воспринимаемой как нравственная кара.
"Селестина" в своем сюжете соединила крайние жанровые точки развития испанского романа XVI в. На одном краю – идеальные чувства рыцарей и пастушков. Пасторальные романы не были столь многочисленны, как рыцарские, вероятно, потому, что сами их сюжетные возможности допускали куда меньше разнообразия, но популярность их от этого не уменьшалась. Они также принадлежали к числу бестселлеров XVI в. Первой в этом ряду стоит "Диана" испано-португальского прозаика и поэта Хорхе де Монтемайора, опубликованная в 1559 г. вслед "Аркадии" итальянца Саннадзаро. В пасторальной форме в эту эпоху выражает себя первоначальное влечение к природе, осознаваемой как высшая ценность, но для которой пока что не ищут новых форм, а приспосабливают существующие античные образцы. Впрочем, пасторальный роман, используя ситуации традиционных эклог, дает возможность для несравненно большей подробности как в описании самой природы, так и в описании чувства, фоном для которого она служит. Любовь Дианы и Сирено, которая не может увенчаться их соединением, сообщает всему пасторальному миру подтекст тоскливой обреченности, обещания счастья и его недостижимости. Пасторальный роман, приближая к природе, погружает во внутренний мир человека. Это вариант психологической прозы.
Совершенно иные тенденции властвуют на другом краю романной прозы, приближенной не к области идеала, а к суровой реальности. Здесь царит повседневность. Описание обращено на документальное воспроизведение жизненных типов и ситуаций. Мечтательная в одних жанрах, испанская проза являет себя небывало трезвой, точной в других. "Сслсстина" предваряет одно из самых значительных открытий, совершенных испанской литературой XVI в., – плутовской роман, или пикареску (от пикаро – так в Испании называли мошенников, плутов, необычайно расплодившихся в атмосфере, контрастно сочетающей богатство с бедностью). Первый роман этого жанра анонимно появился около 1554 г. и назывался "Жизнь Ласарильо с Тормеса". Тормес – река в Испании. Ласарильо – уроженец тех мест. История жизни – обычный сюжет плутовского романа, претендующего на документальность.
Книга, стоящая у истоков всей романной прозы Нового времени, занимает несколько десятков страниц автобиографического повествования. Герой родился в семье мельника, вскоре проворовавшегося: "Он был схвачен, во всем сознался, ни от чего не отрекся и пострадал за правду". В такой лукаво-ироничной интонации ведется рассказ о своих горестях, плутнях и о чужих. Нашелся отчим – мавр и тоже проворовался, но тут подвернулся слепец, предложивший матери мальчика взять его в поводыри. Так началась служба. От скаредного слепца к еще более скаредному попу, от него – к бедному дворянину, которого Ласаро приходится подкармливать. Об этих первых подробно. Дальше мелькающие лица хозяев едва различимы: монах, продавец папских грамот (тоже отменный мошенник), мастер, расписывающий бубны. У этого последнего Ласаро задержался, скопил денег на одежду и вскоре принял решение: служить короне, а не частным лицам. Теперь он – глашатай. Ему покровительствует настоятель храма Спасителя в Толедо, женивший Ласаро на своей служанке. Одно время его смущали слухи, будто жена, прежде чем выйти за него замуж, три раза родила от настоятеля, но Ласаро попросил всех что-то знающих его не огорчать и не ссорить с женой.
Первым комментатором своей жизни выступает сам рассказчик, предваряющий жизнеописание письмом к некоей "Вашей милости":
"Признаюсь, я не лучше других, и коль скоро всем это свойственно, то и не буду огорчен, если моей безделицей, написанной грубым слогом, займутся и развлекутся все, кому она хоть чем-нибудь придется по вкусу. Пусть узнают про жизнь человека, изведавшего так много невзгод, опасностей и злоключений".
Однако многое заставляет недоверчиво отнестись к обещанию непритязательной исповеди, к которой рассказчику будто бы нечего добавить. Может быть, и так, но тогда рассказчик слишком явно не совпадает с автором, который ироничным нравственным взглядом со стороны видит плутни и козни своего героя, а начинает свое посвящение тем, что походя цитирует Плиния и Цицерона. Обозначилась повествовательная дистанция, которая для будущих романистов непременно станет предметом остроумной игры, приглашающей увидеть больше, чем доступно взгляду героя, выверить нравственную оценку происходящего. В этом сюжете можно увидеть лишь житейскую историю, но можно, как это делают исследователи, счесть, что в ее подчеркнутой всеобщности и обыденности она вырастает в Жизнь Человека, своего рода моралите, представляющее земной путь души, преследуемой мучениями, впадающей в соблазн.
Традиция плутовского романа утвердится в XVII в., но этот первый его образец сразу же приобрел огромную популярность. Впечатление, произведенное "Ласарильо", вышло за пределы литературы. Книга была широко прочитана и побудила к тому, чтобы счесть жизнь каждого человека достойной внимания и рассказа:
"Если же вам любопытно узнать мою жизнь, то знайте, что я Хинес дс Пасамонте и что я написал ее собственноручно.
– То правда, – подтвердил комиссар, – он и в самом деле написал свою биографию, да так, что лучше нельзя, только книга эта за двести реалов заложена в тюрьме. <...>
– До того она хороша? – осведомился Доп Кихот.
– Она до того хороша, – отвечал Хинес, – что по сравнению с ней Ласарильо с берегов Тормеса и другие книги, которые в этом роде были или еще когда-либо будут написаны, ни черта не стоят. Смею вас уверить, ваше высокородие, что все в пей правда, но до того увлекательная и забавная, что никакой выдумке за ней не угнаться.
– А как называется книга? – спросил Дон Кихот.
– Жизнь Хинеса де Пасамопте, – отвечал каторжник.
– И она закончена? – спросил Дон Кихот.
– Как же она может быть закончена, коли еще не закончена моя жизнь? – возразил Хинес".
Такая беседа состоялась в романе "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский" (I, гл. XXII; пер. Н. Любимова). "Дон Кихот" – вершина ренессансного романа. Никогда прежде две линии испанской прозы не сходились так близко и не переплетались так неразрывно: мечта устремилась преобразовывать действительность. В "Дон Кихоте" они сошлись для диалога, длящегося на протяжении всего романа и составляющего его основной сюжет.
Материалы и документы
Специфика испанского Возрождения
[3]Особый интерес... представляет испанское Возрождение, существование которого позволяет существенно уточнить предположение Л. М. Баткина о двух путях движения европейского человечества к Новому времени – через собственно Ренессанс (Италия) и через так называемое Северное Возрождение, поскольку испанское (можно сказать шире – иберийское) Возрождение находится ровнехонько на скрещении этих двух путей. Испанское Возрождение, с одной стороны, ориентировалось на итальянское, а с другой – на "христианский гуманизм" Эразма и североевропейскую мистику. И оно смогло совместить в себе оба эти начала, присоединив их к своему собственному национально-культурному опыту, поскольку в нем, в этом опыте, было то, что Л. М. Баткин справедливо считает определяющим свойством ренессансного типа мышления и ренессансной культуры в целом, – диалогичность. Установившийся на протяжении восьми веков сосуществования на земле Испании диалог христианской, еврейской и арабской культур не смог быть прерван... Он переориентировался в глубину личности, в "человека внутреннего" (как метафорически формулировали идею личности мыслители-христиане, начиная с апостола Павла и кончая Эразмом), страдальчески осмысляющего свою, зачастую самой природой, самой кровью запрограммированную... непохожесть, особость, отторженность от других людей и одновременно тоскующего об утраченной духовной целостности. Поэтому диалогизм испанского Возрождения – это не только синхронизированное сопоставление разновременных "мнений, вкусов, верований, культурных позиций" (Л. М. Баткин), но и встреча открытых друг другу позиций личностных, контакт разноустроенных сознаний. Это в конечном счете диалог Дон Кихота и Санчо, которые, по мудрому наблюдению Антонио Мачадо, не делают ничего более важного, чем говорят друг с другом.