Лирика

Стремясь к самовыражению, Лермонтов опирается на широкий культурно-исторический контекст, осваивает литературу, философию. У него появляются переложения-переводы из Байрона, Шиллера, Гейнс и других поэтов, попытки перенесения в другие эпохи и национальные культуры, в иные пространственные пределы.

Юный Лермонтов цитатен, но сквозь напластования чужих произведений проступает специфически лермонтовское восприятие мира. Прямые цитаты, реминисценции из Жуковского, Пушкина, Козлова, Боратынского и других поэтов – форма диалога с традицией, так как "чужое" воспринимается творчески, ведь Лермонтов включает фрагменты известных произведений в свой текст. С. И. Кормилов указывает еще на один аспект цитирования: "Отношение Лермонтова к ним (скрытым цитатам и реминисценциям. – И. Ю.) было сродни отношению древнерусского книжника к цитатам из писания: отсылки к литературным авторитетам повышали тему". Не менее важно и то, что, цитируя, Лермонтов сразу же включал себя в конкретный литературный контекст, который определял и масштаб его личности, и масштаб его таланта. Ведь Лермонтов "общается" с "первоисточником" на равных, нередко соперничает с ним (вспомним, например, поэму "Кавказский пленник", в которой он пушкинскую трактовку личности героя делает "более романтической" и, по сути, "исправляет" то, за что упрекали Пушкина современники, в частности П. А. Вяземский).

Неслучайно в ранних стихотворениях "Нет, я не Байрон...", "К***" ("Не думай, чтоб я был достоин сожаленья...") поэт не только сравнивает себя с Байроном, но и объясняет себя им ("У нас одна душа, одни и те же муки... // Как он... Как он... Как он..."). Через сопоставление Лермонтов проводит мысль об исключительности, уникальности своей личности. Поэт предчувствует трагичность своей судьбы, кратковременность своей жизни. Душа, с его точки зрения, сопоставима с океаном. Она изначально непознаваема, всегда остается что-то скрытое в ее безднах. Как и стихия, душа непредсказуема. Это сравнение мира человеческой души со стихией для Лермонтова станет своего рода художественной константой.

Лермонтов почти никогда не пишет стихотворений – пейзажных зарисовок. Образы природы у него символичны. Явление, картина, предмет из мира природы рождают в его сознании поток ассоциаций, связанных с личностью и судьбой человека. Внешние впечатления становятся основой для рефлексии, самоанализа. Именно поэтому стремление "прочитать" тот или иной лермонтовский текст лишь как пейзажную зарисовку часто приводит к курьезам. Так, например, критика конца XIX в. упрекала поэта за то, что в стихотворении "Когда волнуется желтеющая нива..." (1837) в одной строфе он соединил "ландыш серебристый" (примету мая) и "желтеющую ниву", "малиновую сливу" (летние реалии), которые не могут одновременно сосуществовать в природе. По дело-то как раз в том, что Лермонтов не описывает здесь конкретное время года, не дает законченного пейзажа, а нанизывает разные природные реалии с тем, чтобы создать обобщенную картину мира, показать его одухотворенным, живущим скрытой внутренней жизнью, чтобы обозначить мгновения, рождающие в душе чувство сопричастности, гармонии, слияния с миром. Вот мгновения, о которых он говорит: "И счастье я могу постигнуть на земле, //Ив небесах я вижу Бога..." Стихотворение "Когда волнуется желтеющая нива..." – образец не пейзажной, а философской лирики поэта.

Такой композиционный принцип организации лирического текста в творчестве Лермонтова впервые обозначился в стихотворении "1831-го июня 11 дня" ("Моя душа, я помню, с детских лет // Чудесного искала..."). Название стихотворения напоминает дневниковую запись, но его ОГЛАВЛЕНИЕм становится событие не внешней, а внутренней жизни личности. Стихотворение представляет собой монолог, в котором проступает сам дух лермонтовской рефлексии. Построение произведения отмечено хаотичностью, мысль переходит от одной темы к другой, проблема лишь намечается, обозначается как внутренний конфликт, переживаемый личностью. Мгновения светской жизни, образы, рожденные воображением героя, невозможность выразить в слове чувства и страсти, раздирающие душу слава, любовь, смерть... – вот далеко не полный перечень тем, которые, возникнув в сознании героя, вытесняются другими. Каждая строфа (они пронумерованы Лермонтовым) – новый поворот мысли, новый конфликт во взаимоотношениях поэта с миром. Наряду с размышлениями, как "иллюстрация", как пластическое выражение абстрактной идеи, в сознании поэта возникают и картины природы: движение волн в быстрой реке, грозовая туча, береза в трещине развалин, степной коршун, табун лошадей, степь ("пустыня"), дикие горы... Все эти образы помогают поэту рассказать о себе, своих страстях, жизненных целях, взаимоотношениях с миром, прозреть свое будущее. Поражает, как точно увидел поэт свое грядущее:

Я предузнал мой жребий, мой конец,

И грусти ранняя на мне печать;

И как я мучусь, знает лишь творец;

Но равнодушный мир не должен знать.

И не забыт умру я.

Смерть моя

Ужасна будет; чуждые края

Ей удивятся, а в родной стране

Все проклянут и память обо мне.

Как знать, может, это предугадывание своей будущей судьбы и приводит к рождению такой жизненной установки: "Мне нужно действовать, я каждый день // Бессмертным сделать бы желал, как тень // Великого героя..."

В стихотворении появляется новый тип развития лирического сюжета – перед нами ассоциативный ход мысли, позволяющий осуществить единение разнородных тематических фрагментов.

Уже юному Лермонтову тесны рамки земного мира, он стремится преодолеть их. Поэт видит мир, землю как бы со стороны, извне, из космических далей. Его душа покидает тело и устремляется в надмирные пределы. Именно там – истинная обитель души. На землю она принесена ангелом, и этот путь сопровождался удивительным пением. Звуки песни остались в душе, но воплотиться в земной жизни им не дано, душа утрачивает тот, небесный, язык ("Ангел").

В стихотворении "Выхожу один я на дорогу..." (1841) как раз и проявляется подобное – "двойное" – видение мира. В первой строфе герой органично вписан в земное пространство, безлюдный ночной мир, мир-пустыню. Обозначается и направление движения. Однако взгляд лирического героя устремлен не на землю, а в небо, к звездам. Человек оказывается один на один с мирозданием, Богом. Он слит с ними. В этот момент его взору открывается другая картина. Человек смотрит на небеса не снизу вверх, что было бы естественно при том положении в пространстве, которое занимает лирический герой, а как будто он видит землю из космоса. Оба взгляда, видения одномоментны:

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом...

А затем пространство поглощается временем – в сознании лирического героя возникает мысль о собственной судьбе, а вслед за ней – о сне-смерти, вечности.

Лермонтов по-особому чувствует время. Бег времени, его течение он связал с состоянием души, а основными временными категориями, наряду с прошлым ("прошедшим"), настоящим и будущим ("грядущим"), у него стали "миг" ("мгновение") и вечность, которые парадоксальным образом преодолели свою противоположность и превратились во взаимопроникающие понятия. В стихотворении "Мой дом" (1830) миг становится формой проявления вечности, так как именно в нем происходят прорывы вечности в реальную действительность:

Есть чувство правды в сердце человека

Святое вечности зерно:

Пространство без границ, теченье века

Объемлет в краткий миг оно.

Так намечается одно из существенных свойств лермонтовского мировосприятия: поэт и в дальнейшем сиюминутное будет соотносить с вечным, человеческую жизнь – с жизнью вселенной, мир души для него будет равен мирозданию. Именно поэтому и время у Лермонтова как бы раздваивается: с одной стороны, оно предстает как линейный процесс с прошлым, настоящим и будущим (это историческое время); с другой – разрывы в этом линейном времени становятся формой проявления иной реальности – мироздания, вечности. В лермонтовском герое совмещаются два сознания: одно меряет свои сроки вечностью, другое – житейскими "годами". Слиться с вечностью, с точки зрения Лермонтова, значит овладеть реальным историческим временем, преодолеть его линейность, тем самым вернуться в естественное, природное состояние.

Героев, выпадающих из "объективной непрерывности времени", роднит органическая неукорененность в бытии; как правило, Лермонтов наделяет их автобиографическими чертами.

Поэту недостаточно общения с людьми – он ведет спор с небесами, Богом. Лермонтов проживает свою жизнь, ощущая присутствие Бога, отсюда постоянные обращения к Творцу, потребность общения с ним. Цель этих обращений – понять, добр он или жесток, справедлив или же безразличен к человеку. Потребность обращения к богу возникает еще и потому, что с ним Лермонтов связывает "тесный путь" спасения ("Молитва", 1829), но бездны бытия, которые открываются внутреннему взору поэта в минуты ночных ясновидений, вселяют в него ужас, заставляют душу содрогнуться. Следствием этого становятся сначала готовые сорваться с языка, но все же не изреченные ("Ночь I", 1830), а затем излившиеся "хулы на небо":

Долго, долго,

Ломая руки и глотая слезы,

Я на творца роптал, страшась молиться.

Ночь II

Так уже в раннем творчестве Лермонтова слова, обращенные к Богу, оказываются не только молитвой (вспомним стихотворение "Молитва"), но и "ропотом", проклятием. Сознание поэта мечется от молитвы к спору, но часто сама молитва приобретает форму вызова небесам.

В 1830 г. появилось стихотворение "Нищий", написанное в Троице-Сергиевой лавре после встречи на паперти со слепым и молебна. Оба эти события – случай с нищим и обращение к Богу – нашли в нем отражение.

В первой части стихотворения (первая строфа) воссоздается эпизод с нищим, во второй (вторая строфа) – мы слышим отголосок того диалога с Богом, который состоялся во время службы, разговора, в котором были мольбы о любви и сострадании, адресованные тому, кому поэт в некоторые моменты своей жизни "страшится молиться", "боится проникнуть". Попытка общения оборачивается для него еще большим смятением, так как герой не получает внутреннего облегчения. То смятение, с которым он вошел в храм, не исчезло, а так и осталось в его душе.

Ситуация, изображенная в стихотворении, – лермонтовская. Такой внутренний конфликт неоднократно будет воссоздаваться в последующем творчестве поэта: и в лирике, и в драмах, и в романтических поэмах Лермонтов еще не раз воспроизведет эту ситуацию непосредственного обращения к Богу, прямого диалога с ним, но диалога не примиряющего, а обостряющего потребность понять те законы, на которых зиждется всеобщий порядок. Для всех обращений такого рода будет характерна особая интимность, которая в одно мгновение может обернуться бунтом, вызовом небесам. Стихотворение "Благодарность" (1840) было воспринято цензором как обращение к возлюбленной, между тем это было обращение к Богу (в черновиках "Ты" поэт пишет с заглавной буквы), а само стихотворение часто называют "антимолитвой". Это вызов божеству, упрек за чудовищное искажение ценностей в подвластном ему мире. Развитие мысли начинается с обобщающего уточнения, вслед за которым идет "перечень" человеческих страданий. "Клевета друзей", "жар души, растраченный в пустыне" – знаки того, что отношения в мире извращены. Речь в стихотворении идет о вселенском обмане, нарушении гармонии.

Истоки богоборческого бунта Лермонтова лежат в осознании того, что в мире, в котором живет поэт, происходит распад всех связей, подмена добра злом. В стихотворении "Нищий" эта мысль актуализируется библейской ассоциацией: нищий просит хлеба – ему дают камень. Лермонтов в этом стихотворении изображает человека у дверей храма, обители святой в поисках добра и веры, в стремлении обрести пищу (но только пищу духовную), чтобы утолить "голод, жажду и страдание", которые изнуряют его душу. Однако обретения не происходит. Так создастся символический образ души поэта, отличительным свойством которого была глубокая религиозность натуры, переключающая смятение из плана философских суждений в план богоборческого бунта.

Мировосприятие Лермонтова вырастает из убеждения, что в мире происходит разрыв всех связей между людьми, подмена вечных ценностей: добра – злом, любви – враждой, надежды – отчаянием. Лермонтовский человек всем своим существом ощущает это разобщение.

Мотив одиночества – центральный в творчестве Лермонтова. Разными способами: и в форме прямого медитативного высказывания ("И скучно и грустно...", 1840), и с помощью образов- символов ("Утес", 1841, "Парус", 1832) – поэт выражает мысль о глобальном одиночестве человека в мире. Души разбросаны по разным пространствам вихрем рока, и их соединение невозможно; только во сне, в грезах сознания можно узнать о существовании "родной души", что лишь усиливает фатальность одиночества ("На севере диком...", 1841). Лермонтов трагически воспринимает отпадение части от целого – для него это знак нарушения, распада естественных связей между людьми, знак раздробления бытия ("Ветка Палестины", 1837, "Листок", 1841).

Лермонтов верит в возможность встречи с "родной душой" не только в земном бытии, но и за его пределами. Жуковский, воспринимавший земную жизнь как цепь утрат, потерь, был уверен, что "там" осуществятся наши мечты, "там" одна душа обретет другую. Батюшков считал, что "там", за пределами земного бытия, продолжается то, с чем человек покинул этот мир, поэтому надо радоваться, наслаждаться жизнью. Лермонтов в стихотворении "Они любили друг друга так долго и нежно..." (1841) показывает, что пропасть возникает на пути соединения сердец не только здесь, но и "там", "в мире новом", так как души не узнают друг друга в той новой жизни. Земная жизнь обрекает их на любовь-вражду, но и другой мир не соединяет души.

Одиночество Лермонтова – это одиночество поэта. Свое представление о взаимоотношениях художника с миром Лермонтов выразил в стихотворениях "Поэт", "Пророк" и др.

Стихотворение "Пророк" (1841) перекликается с пушкинским нс только названием. Можно сказать, что Лермонтов начинает своего "Пророка" там, где Пушкин остановился. "Глаголом жги сердца людей!" – с таким заветом Бога пушкинский пророк отправляется в мир, он оказывается на пороге служения. Сам призыв содержит в себе уверенность в действенности слова.

Пророк Лермонтова – пророк в действии, и результатом его обращения к людям стало бегство в пустыню, разрыв связей с человеческим сообществом. Слово пророка оказалось не просто не востребованным, толпа агрессивна по отношению к нему, активна в своем неприятии божественных истин. На проповедь пророка она отвечает поступком – изгоняет его:

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья:

В меня все ближние мои

Бросали бешено каменья.

Лермонтов по-своему воспринимает и символику пустыни. У Пушкина пустыня – вместилище жажды, выжженное, мрачное место, но одновременно оно исполнено тайных сил. Именно здесь происходит рождение пророка – рождение духовное. Пушкинский пророк покидает пустыню преображенным и уходит отсюда в мир людей.

Лермонтов противопоставляет пустыню городу. Город – воплощение суеты, человеческих страстей. Пустыня же открыта Богу, осенена светом звезд. Это место, где все живое едино, не разобщено. Здесь царит гармония, согласие. Здесь заветы Бога нс просто воспринимаемы, но становятся единственным законом. Пророк – средоточие этого гармоничного мира, его центр. Все обращено к нему:

Завет предвечного храня,

Мне тварь покорна там земная;

И звезды слушают меня,

Лучами радостно играя.

Уделом пророка оказывается жизнь вне людей, и виноват в этом человек. В том мире, где поэзия – "блестки и обманы", где утрачен самый смысл слова как действия, поступка, удел пророка – молчание.

Показательно в этом отношении стихотворение "Как часто пестрою толпою окружен..." (1840), в финале которого неприятие жизненного "маскарада", расхождение мечты и действительности грозит излиться в мощный протест, но слово так и остается неизреченным ("веселость" лишь "хочется смутить" "дерзким стихом"), "Мечта" рождает новую "мечту" о разрушении шумного маскарадного круговращения. Однако внутренний порыв не выливается в поступок, действие.