Комплекс образов и символов

Философы, которые обращались к теме смерти, нередко пишут о том, что в различных культурах эта тема переживается по-разному. Мы уже проследили развитие этой темы на протяжении разных эпох. Теперь возникает вопрос: реален ли страх перед смертью. В иные эпохи страх смерти и вовсе отсутствовал: люди находили в себе силы противостоять угрозе физического уничтожения. Античные греки, например, как уже подчеркивалось, учили преодолевать ужас небытия путем концентрации духа, усилием животворной мысли воспитывать в себе презрение к смерти. Людей Средневековья, напротив, предстоящая смерть доводила до исступления. Возможно, такое отношение к смерти вызывалось картинами массовой гибели людей в результате чумы или голодного мора. Ни одна эпоха, как свидетельствует нидерландский историк и философ Йохан Хейзинга, не навязывает человеку мысль о смерти с такой настойчивостью, как XX столетие.

Если мы поставим вопрос: что служит основанием для того, чтобы сравнивать, как воспринимают смерть в различных культурах, эпохах, то обнаружится парадоксальная вещь. Как правило, сопоставляются философские высказывания. "Ведь какое-то чувство умирания может быть у человека, — пишет, например, Цицерон. — Все это мы должны обдумать еще в молодости, чтобы могли презирать смерть; без такого размышления быть спокоен душой не может никто; ведь умереть нам, как известно, придется — быть может, даже сегодня". Вот оно — презирать смерть... А средневековый мыслитель Мейстер Экхарт, напротив, пишет о том, как трудно дается человеку отрешенность от мирских благ...

Выходит, было время, когда смерти не боялись, страх перед угрозой физического уничтожения был не всегда. Но в какой мере можно доверять философской мысли? Ведь нередко выраженное в суждении презрение к смерти как раз и отражает ужас перед нею.

Психологи считают, что страх перед смертью заложен в самой человеческой природе, в самой тайне жизни. Он изначален, т.е. коренится в глубинах человеческой психики. Однако в конкретной эпохе, через призму определенных духовных ценностей, этот страх обретает различные преображенные формы. Вот они-то и находили отражение в стойких религиозно-практических установках.

Культура постоянно воспроизводит жизненные ситуации, с которыми встречаются во все времена. Речь идет о проблемах долга, любви, жертвы, трагедии, героизма, смерти. Однако культура вовсе не движется по кругу, возвращаясь вновь и вновь к одним и тем же мотивам. В каждую эпоху эти ценности приобретают новое ОГЛАВЛЕНИЕ, диктуемое не только постоянной — фиксируемой природой человека, но и социальной действительностью, в которой эта природа раскрывается. Точно так же проблемы смерти, хотя и преследуют человечество исстари, все же получают разное истолкование в различных религиозных традициях.

Каждая культура вырабатывает определенную систему ценностей, в которой переосмысливаются вопросы жизни и смерти. Она творит также определенный комплекс образов и символов, с помощью которых обеспечивается психологическое равновесие индивидов. Человек, разумеется, располагает определенным знанием о факте неотвратимой смерти. Но он пытается, опираясь на существующую в данной культуре символику, сформировать более конкретное представление о том, что делает возможной полноценную жизнь перед фактом неизбежной гибели.

Неофрейдизм о смерти

Идеи Фрейда об Эросе и Танатосе получили дальнейшее развитие в неофрейдизме.

Э. Фромм подчеркивает, что большинство психоаналитиков, взявших на вооружение теорию Фрейда, воздержались от восприятия той части его учения, которая говорит об инстинкте смерти, возможно потому, что она выходит за рамки биологического мышления, согласно которому все "биологическое" автоматически отождествляется с физиологией инстинктов. И все же они не отбросили полностью новые идеи Фрейда, а пошли на компромисс, признав, что "жажда разрушения" существует как противоположность сексуальности. Это дало им возможность применить новый подход к понятию агрессии и в то же время "не заметить" кардинальных изменений в его мировоззрении и не подпасть под его влияние.

Фрейд сделал очень важный шаг вперед от механического физиологизма к биологическому воззрению на организм как целое и к анализу биологических предпосылок феноменов любви и ненависти. Однако, по мнению Фромма, его теория страдает серьезным недостатком: она опирается на чисто абстрактные спекулятивные рассуждения и не имеет убедительных эмпирических доказательств1.

Вдобавок к этому, хотя Фрейд и предпринял блистательную попытку объяснить с помощью своей новой теории человеческое поведение, его гипотеза оказалась непригодной для объяснения поведения животных. Для инстинкта смерти — это биологическая сила, действующая в любом живом организме, а это значит, что и животные должны совершать действия, направленные либо на саморазрушение, либо на разрушение других особей. Из этого следует, что у менее агрессивных животных мы должны обнаружить более частые болезни и более раннюю смертность (и наоборот); но эта гипотеза, разумеется, не имеет эмпирических доказательств. На самом деле, как показал Фромм, агрессия и деструктивность не являются ни биологическими данными, ни спонтанно возникающими импульсами.

Э. Фромм огромное внимание уделил проблеме агрессивности в человеке. Американский психоаналитик трактовал агрессивность как способность человека совершать насильственные действия. Это характеристика человеческого поведения, связанного с разрушительностью. Обычно противопоставляется миролюбию, а в психоанализе — сексу или либидо как созидательным, творческим началам.

Фромм отмечает, что многозначность понятия "агрессия" вызывает большую неразбериху в литературе. Оно употребляется и по отношению к человеку, который защищается от нападения, и к разбойнику, убивающему жертву ради денег, и к садисту, пытающему пленника. Путаница еще больше усиливается, поскольку этим понятием пользуются для характеристики сексуального поведения мужской половины человеческого рода; для целеустремленного поведения альпиниста, торговца и даже крестьянина, который рьяно трудится на своем поле.

Возможно, причиной такой путаницы служит бихевиористское влияние в психологии и психиатрии. Если обозначить словом "агрессия" все вредные действия, т.е. все действия, которые наносят ущерб или приводят к разрушению живого и неживого объекта (растения, животного, человека), то, конечно, поиск причины утрачивает смысл, тогда безразличен характер импульса, в результате которого произошло это вредное действие. Если называть одним и тем же словом действия, направленные на разрушение, действия, предназначенные для защиты, и действия, осуществляемые с конструктивной целью, то, пожалуй, надо расстаться с надеждой выйти на понимание "причин", лежащих в основе этих действий. У них нет общей причины, так как речь идет о совершенно разнородных явлениях.

Фромм соглашается с тем, что главный прогресс во взглядах Фрейда по сравнению с его предшественниками состоял в том, что он свел все "влечения" к двум категориям: инстинкту самосохранения и инстинкту сексуальности. В этом смысле теорию Фрейда можно назвать последней ступенькой в истории развития учения об инстинктах. В работе "Я и Оно", отмечает Фромм, как, впрочем и во всех последующих трудах, он выдвинул пару: влечение к жизни (Эрос) и влечение к смерти. Инстинкт смерти направлен против самого живого организма и потому является инстинктом либо саморазрушения, либо разрушения другого индивида. Если инстинкт смерти оказывается связанным с сексуальностью, то он находит выражение в формах садизма и мазохизма. Основная теоретическая посылка Фрейда в понимании Фрейда гласит: человек одержим одной лишь страстью — жаждой разрушать либо себя самого, либо других людей. Этой трагической альтернативы ему вряд ли избежать.

Фромм считает, что механизм оборонительной агрессии "вмонтирован" в мозг человека и животного и призван охранять их жизненно важные интересы от угрозы. Если бы человеческая агрессивность находилась на том же уровне, что и у млекопитающих (например, у наших ближайших родственников — шимпанзе), то человеческое общество было бы сравнительно миролюбивым. Но это не так. Можно утверждать, что в противоположность большинству животных человек- настоящий "убийца".

Оборонительная агрессия является фактом биологической адаптации. Мозг животного филогенетически запрограммирован таким образом, чтобы мобилизовать все наступательные и оборонительные импульсы, если возникает угроза его витальным (жизненным) интересам, например, когда животного лишают жизненного пространства или ограничивают ему доступ к пище, сексу или когда возникает угроза для его потомства. Все в нем направляется на то, чтобы устранить возникшую опасность. Цель оборонительной агрессии состоит не в разрушении, а в сохранении жизни. Если эта цель достигается, то исчезает и агрессивность животного.

По словам Фромма, человек, обладающий даром предвидения и фантазией, реагирует не только на сиюминутную угрозу, но и на возможную опасность, но и тогда, когда явной угрозы нет. Иначе говоря, человек может выдать агрессивную реакцию на свой собственный прогноз. К конформистской агрессии Фромм относит различные агрессивные действия, которые обусловлены не разрушительными устремлениями нападающего, а тем, что ему предписано действовать именно так, и он сам считает своим долгом подчиняться приказу. Разрушение само по себе не является целью, оно служит лишь вспомогательным средством для достижения подлинной цели.

Важнейшим средством инструментальной агрессии, по мнению Фромма, выступает война.

Другая существенная разновидность агрессии — злокачественная, если человек подвержен влечению мучить и убивать и при этом сам испытывает удовольствие. Такая агрессивность присуща только человеку; он единственное живое существо, способное уничтожать себе подобных без всякой пользы или выгоды. Злокачественная агрессия свойственна исключительно человеку. Она не порождается животными инстинктами. Это одна из страстей, которая в отдельных культурах или у отдельных индивидов доминирует, а у других вовсе отсутствует.

Характерным признаком злокачественной агрессии является некрофилия. Некрофил — человек, одержимый глубинны влечением к смерти. Греческое слово означает труп, нечто мертвое, неживое (имеются в виду жители загробного мира). Первоначально под некрофилией подразумевалась страсть к совокуплению или иному социальному контакту с трупом. Медики называли некрофилами людей, которые обнаруживают желание находиться вблизи трупа, разглядывать его, прикасаться к нему. Некрофилами считали также людей, испытывающих страсть к расчленению мертвого тела. Сообщения о фактах некрофилии встречались во многих публикациях, особенно в криминологической литературе о половых извращениях.

В современном психоанализе (главным образом после работы Э. Фромма "Анатомия человеческой деструктивности") понятие "некрофилия" употребляется для обозначения глубинной подструктуры личности, той страсти, которая коренится в самом человеческом характере и является, по словам Э. Фромма, почвой для произрастания более явных и грубых проявлений некрофилии.

Стало быть, выражение "некрофильский" было употреблено первоначально для обозначения не черты характера, а характеристики извращенных действий. Впервые это слово произнес испанский философ Мигель де Унамуно в 1936 г. Отвечая на речь испанского генерала, он сказал: "Только что я услышал бессмысленный некрофильский возглас: "Да здравствует смерть!"". В 1961 г. Э. Фромм заимствовал это понятие у М. де Унамуно и занялся изучением характерных особенностей некрофилии.

Кроме наблюдений за пациентами во время сеансов психоанализа, Э. Фромм использовал биографии исторических личностей (А. Гитлера, И. В. Сталина). Опираясь на З. Фрейда о том, что самые фундаментальные силы в структуре личности составляют два влечения: одно к жизни, другое — к смерти, Э. Фромм описал два характера — биофила и некрофила. Некрофильство, в его определении, есть страстное влечение ко всему мертвому, больному, гнилостному, разлагающемуся. Это страстное желание превратить все живое в неживое, тяга к разрушению ради разрушения.

Некрофил — антипод жизни. Его неудержимо влечет ко всему, что не растет, не меняется, ко всему механическому. Но движет его поведением не только тяга к омертвелому, но и стремление разрушить зеленеющее, жизнеспособное. Некрофил как бы стремится ускорить жизнь, побыстрее пройти ее бренную, земную часть и приблизиться к смерти. Поэтому все жизненные процессы, чувства, побуждения он хотел бы опредметить, превратить в вещи. Жизнь с ее внутренней неконтролируемостью, поскольку в ней нет механического устройства, пугает и даже страшит некрофила. Он скорее расстанется с жизнью, нежели с вещами, поскольку последние обладают для него наивысшей ценностью.

Некрофила влекут в себе тьма и бездна. В мифологии и поэзии его внимание приковано к пещерам, пучинам океана, подземельям, жутким тайнам и образам слепых людей. Глубинное интимное побуждение некрофила — вернуться к ночи первоздания, к праисторическому состоянию, к неорганическому миру. Жизнь никогда не является предопределенной, ее невозможно с точностью предсказать и проконтролировать. Для того чтобы сделать жизненное управляемым, подконтрольным, надо его умертвить...

Некрофилу присущ исключительный интерес ко всему чисто механическому (небиологическому). Это страсть к насильственному разрыву естественных биологических связей. В самом бытии некрофила заложено мучительное противоречие: он живет, но тяготится жизнью; он развивается как все биологическое, но тоскует по разрушению. Некрофил ощущает творческое начало жизни, но глухо враждебен всякому творению. В сновидениях ему предстают жуткие картины насилия, гибели и омертвления. Он видит совершенно мертвый город, полностью автоматизированное общество. В телевизионном зрелище ему созвучны сцены смерти, траура, истязаний.

Некрофильские тенденции могут проявляться и в ненамеренных, "незначительных" действиях (в "психопатологии повседневности"), которые З. Фрейд интерпретирует как вытесненные влечения. Нередко мы встречаем людей, которые имеют привычку ломать и рвать на мелкие кусочки то, что под руку попадается: цветы, карандаши. Некрофильский характер может проявиться в убежденности, что единственный путь разрешения проблем и конфликтов — это насилие. Менее явное выражение некрофилия находит в особом интересе к болезни во всех ее формах, а также в смерти. Сравнительно трудноуловимой чертой некрофильского характера считается особая безжизненность при общении. Прямым проявлением речевой некрофилии можно рассматривать преимущественное употребление слов, связанных с разрушением или с экскрементами.

В характере современного человека, по мнению Фромма, некрофильские тенденции нарастают. Его больше не интересуют другие люди, природа и все живое. Некрофильским Э. Фромм считал сам характер тотальной техники. Мир живой природы превратился в мир "безжизненный". Э. Фромм выделяет и людей особого склада, из которых вербуются палачи, террористы, истязатели, надсмотрщики. Патологически некрофильские личности представляют серьезную опасность для окружающих. Это человеконенавистники, расисты, поджигатели войны, потрошители. .. Общество должно иметь представление о наличии среди населения потенциальных некрофилов.

Фромм развил мысль Фрейда о тяге человека к смерти и всему неорганическому, выделив эту тему как философско-антропологическую. Он писал о том, что человеческое бытие вопрошает. Человек заброшен в этот мир не по своей воле и уходит из него опять же вопреки своему желанию. В противоположность животному, которое в своих инстинктах имеет "встроенный" механизм адаптации к окружающему и живет полностью внутри природы, человеку недостает этого инстинктивного механизма. Он должен прожить свою жизнь; а не жизнь должна быть прожитой. Он находится в природе, и тем не менее он выходит за пределы природы; он осознает самого себя, и это осознание самого себя из изолированной сущности вызывает у него чувство невыносимого одиночества, потерянности, бессилия. Сам факт рождения создает проблему. В момент рождения жизнь задает человеку вопрос, и на этот вопрос он должен ответить. Не только своим разумом или телом, но всем своим существом, которое думает и мечтает, спит и ест, плачет и смеется, человек непрерывно отвечает на вопрос, который задает ему жизнь.

В чем же состоит этот вопрос? Суть его такова: каким образом мы можем преодолеть страдание, изоляцию, стыд, порождаемый опытом изолированности; каким образом мы можем найти согласие с самим собой, со своими собратьями, с природой? Человек так или иначе должен ответить на этот вопрос; и даже его безумие даст ответ, создавая собственную реальность и пытаясь тем самым преодолеть ужас изолированности.

Вопрос всегда один и тот же. Однако, по мнению Фромма, существует несколько ответов, или, по крайней мере, два основных. Один состоит в том, чтобы преодолеть изолированность и найти согласие, вернувшись к состоянию единства, характерного для "досознательного" периода жизни человека. Другой ответ подозревает "полное рождение", углубление сознания, развития разума, своей способности любить до такой степени, чтобы человек мог выйти за рамки своих собственных эгоцентрических проблем и достичь новой гармонии, нового единства с миром.

"Цель жизни, — пишет Фромм, — состоит в "полном рождении", хотя наша трагедия в том, что большинство из нас умирает еще до того как таким образом рождаемся. Смерть — это прекращение рождения. Физиологически наша клеточная система находится в процессе постоянного рождения; психологически, однако, для большинства из нас рождение в определенный момент прекращается. Некоторые люди являются совершенно "мертворожденными"; они продолжают жить физиологически, в то время как мысленно стремятся возвратиться в материнское чрево, в землю, в темноту, в смерть; они безумны или почти безумны. Множество других продолжают свой жизненный путь. Однако они не могут полностью разорвать пуповину. Они симбиотически остаются связанными с матерью и отцом, семьей, расой, государством, социальным статусом, деньгами, богами и т.д.; они никогда сами не в состоянии освободиться от этой зависимости, а значит — стать полностью рожденными".

Однажды оторвавшийся от предчеловеческого, райского единства с природой, человек никогда не может возвратиться туда, откуда пришел; два ангела с огненными мечами мешают его возвращению. Только в смерти или безумии можно осуществить возвращение — но не в жизни и не в здравом уме. Фромм развивает мысль Фрейда о том, что человека тянет назад в неорганическую природу. Человек может стремиться найти это регрессивное единство на нескольких уровнях, которые в то же время являются патологическими и иррациональными. Он может быть одержим страстью возвращения в чрево, к матери-земле, к смерти. Если это стремление становится всепоглощающим и необузданным, результатом будет самоубийство или безумство.

Менее опасной и менее патологической формой регрессивного поиска, по мнению Фромма, является желание остаться зависимым от материнской груди, — вечно зависимый сосунок, пребывающий в эйфории, когда его любят, о нем заботятся, его защищают, им восхищаются, и испытывающий невыносимую тревогу, если ему грозит отрыв от любящей материи.