Идея исключительности России как интегральная составляющая консерватизма
Для понимания системных характеристик консерватизма немаловажное значение имеет анализ основных составляющих русской идеи. Ключевое место в пей занимает русский мессианизм, который представляет собой комплекс идей о предназначении и судьбе России в мировой истории.
Русская идея и русский мессианизм с самого начала теснейшим образом были связаны с православной верой. По-видимому, ее истоки, особенно идея об особом месте и миссии России в мире, восходят к церковным мыслителям – от Илариона и Нестора до иеромонаха Филофея. При всех различиях их объединяла вера в богоизбранность русского народа, которая, как считается, нашла свое выражение "в представлениях о Руси как народе Святой Софии и Киеве как Третьем Иерусалиме (Иларион, Нестор), в идее “Святой Руси”, теории “Москва – Третий Рим” Филофея"[1].
Свою главную мысль Филофей высказал великому князю Василию, отцу Ивана Грозного, в следующих словах: "Вся христианская государства приидоша в конец и снидошася во едино царство нашего государя, по пророческим книгам, т.е. росеское царство: два убо Рима падоша, а Третий стоит, а четвертому не быти"[2].
Абстрагируясь от далекого прошлого, представляется целесообразным отметить, что в XIX в. традиционные представления о месте и роли России в мировой истории вышли далеко за рамки традиционного православного мессианизма и в различных формах пользовались популярностью среди образованных слоев населения. Здесь важно учесть, что в Европе именно в XIX в. зародился национализм в современном понимании этого слова, определявший судьбы многих стран, государств и народов. Тогда национализм ассоциировался с эмансипацией и прогрессом.
В этом русле формировались основополагающие ценности, принципы и установки русской идеи. Многие ключевые составляющие русской идеи и русского мессианства (см. выше, параграф 4.1) были сформулированы славянофилами первого поколения И. В. Киреевским, А. С. Хомяковым, К. С. Аксаковым и др., а за ними – поздними славянофилами Н. Я. Данилевским, Ф. М. Достоевским и др., а также представителями консерваторов-государственников.
Так, автор знаменитой триады С. С. Уваров открыто заявил "не просто о специфичности исторического бытия, но об избранности России, которой Провидение предназначило “великую роль” – вывести Европу “из культурного, политического и духовного тупика”"[3].
Начиная курс лекций в Московском университете в 1832 г., в том же духе рассуждал Μ. П. Погодин: "Отразив победоносно такое нападение, освободив Европу от такого врага, низложив его с такой высоты, обладая такими средствами, не нуждаясь ни в ком и нужная всем, – говорил он, – может ли чего-нибудь опасаться Россия? Кто осмелится оспаривать ее первенство, кто помешает ей решать судьбу Европы и судьбу всего человечества, если только она сего пожелает?"[4]
Эту же мысль несколько в иной формулировке высказывал Л. А. Тихомиров. По его мнению, Россия – это носительница христианской миссии, дела Божия, а русская национальность есть "мировая национальность", никогда не замыкавшаяся в круге племенных интересов, но всегда несшая "идеалы общечеловеческой жизни", а потому имеющая право на гегемонию[5].
В данном контексте особенно большой интерес представляют рассуждения автора "Философических писем" и "Апологии сумасшедшего" П. Я. Чаадаева, которого считают одним из самых решительных критиков российской действительности. Тем не менее он нередко высказывал мысли, созвучные идеям мессианистов. "Ни в каком краю мира, – писал Чаадаев, – не принесла вера Христова таких удивительных плодов, как в России, никогда не являлась она столь могущею, столь благодатною, как в то время, когда просияла над нашим отечеством!"[6]
Рассуждая в том же духе, Чаадаев утверждал: "Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе... она, на мой взгляд, получила в удел задачу дать в свое время разгадку человеческой загадки"[7].
Само понятие "русская идея" одним из первых ввел Ф. М. Достоевский. Так, в 1861 г. он писал: "Мы знаем, что не оградимся уже теперь китайскими стенами от человечества. Мы предугадываем, что характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческим, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях"[8].
К этой идее Достоевский возвращался неоднократно. "Русская душа... гений народа русского, – писал он, – может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия"[9].
Частью идеи миссии России стала идея ее предназначения спасать погрязшую в грехе и идущую к упадку Европу. Поздние славянофилы, да и не только они, особенно после появления книги Н. Я. Данилевского "Россия и Европа", были склонны отвергать уже не только буржуазную Европу, но и вообще всю Европу как чуждый России культурно-исторический тип.
Н. Я. Данилевский отстаивал идею не столько национального своеобразия славянской культуры в рамках общего с Европой культурно-исторического типа, сколько ее полной чуждости этому типу. Здесь естественная для русского человека любовь к России была возведена до уровня чуть ли не религиозного культа или мистического чувства.
Специфическую позицию в этом вопросе занимал К. Н. Леонтьев. Обосновывая установки на имперскую экспансию, он особенно настойчиво отстаивал идею слияния России с тюркским миром (Тураном), при этом полагая, что самобытную цивилизацию составляет не славянский мир, а Россия со всеми азиатскими владениями. Для него существовал лишь один жизненно важный вопрос: есть ли надежда спасти Россию от процесса разложения, который уже охватил Западную Европу? При всем своем пессимизме относительно судеб России он был убежден в том, что именно ей "предназначено ввергнуть в последнюю бездну всю европейскую культуру, которая неизбежно приближается к своей смерти"[10].
Даже такой недосягаемый гигант мысли, как Ф. М. Достоевский, усматривал одну из граней миссии России в спасении Европы, а то и всего человечества. При этом здесь необходимо учесть (с определенными оговорками) одно немаловажное допущение: дело в том, что под человечеством, следуя установкам евроцентристского мировидения, большей частью подразумевалось западное человечество, подлежащее спасению через христианство.
Позже, уже в XX в., в тех или иных ракурсах эту тему затрагивали представители русского зарубежья Г. П. Федоров, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк, И. А. Ильин, Н. О. Лосский, Л. П. Карсавин, Б. П. Вышеславцев, П. А. Флоренский, А. Ф. Лосев и многие другие. Разумеется, было немало тенденциозных (с знаком плюс или минус) интерпретаторов. О русской национальной идее как воплощении христианского идеала писал Вяч. Иванов[11]. Наибольшую известность получила версия русской идеи, предложенная Н. А. Бердяевым.
Здесь важно подчеркнуть, что ряд видных представителей общественно- политической мысли России порой подвергали довольно резкой критике отдельные положения русской идеи и мессианизма. Это вполне объяснимо, если учесть, что наряду с выдающимися достижениями в различных сферах общественной жизни – культуре, искусстве, литературе и т.д. – наряду с Пушкиным, Лермонтовым, Глинкой, Достоевским, Толстым, Чайковским и др. была и другая часть российского общества, характеризующаяся невежеством, обскурантизмом, бескультурьем.
Как писал В. О. Ключевский, "в русском обществе установилось подозрительное и надменное отношение к участию разума и научного знания в вопросах веры... Гадливое и боязливое чувство овладевало древнерусским человеком при мысли о риторской и философской еллинской мудрости". Считалось, что "все это дело грешного ума, предоставленного самому себе"[12].
Показательно, что в николаевские времена под запрет попала философия. Ибо, как авторитетно объяснил министр народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов, "польза философии не доказана, а вред от нее возможен". И потому "впредь все науки должны быть основаны не на умствованиях, а на религиозных истинах, связанных с богословием"[13].
Естественно, эти и другие связанные с ними аспекты не выпадали из поля зрения русских мыслителей, в том числе тех или иных авторов русской идеи. Среди них можно назвать, например, В. С. Соловьева, Н. А. Бердяева, Е. В. Трубецкого и др. В 1888 г. В. С. Соловьев выступил в парижском салоне княгини К. Витгенштейн с лекцией, опубликованной на французском языке под названием "Русская идея", в которой он призывал христианские конфессии к объединению. Как полагал В. С. Соловьев, сущность русской идеи совпадает с христианским преображением жизни, построенной на началах истины, добра и красоты.
Вместе с тем он подчеркивал, что русская идея "не имеет в себе ничего исключительного и партикуляристического, что она представляет собой лишь новый аспект самой христианской идеи, что для осуществления этого национального призвания нам не нужно действовать против других наций, но с ними и для них"[14].
Особый интерес с рассматриваемой точки зрения представляет позиция Е. В. Трубецкого, который полагал, что русский мессианизм строится на приписывании роли Мессии какому-либо отдельно взятому избранному народу. Понимаемый так мессианизм, не без оснований утверждал он, исключает избранность всех других народов, поскольку "одно из двух: или данный народ есть воистину народ-Мессия, единственный в мире народ, призванный явить спасение всему миру, или он не Мессия вовсе".
В этом смысле Трубецкой соглашался с Н. А. Бердяевым, который в труде "Алексей Степанович Хомяков" (1912) проводил различие между мессианизмом и миссионизмом. "Народов с каким-либо призванием или миссией, в частности с миссией религиозной, – писал Трубецкой, – может быть много. Между тем народ-Мессия может быть только один. Как только мы допускаем, что народов-богоносцев, призванных спасать мир, существует не один, хотя бы несколько, мы тем самым разрушаем мессианическое сознание и становимся на почву миссионизма. Существенная черта национального мессианизма заключается в национальной исключительности религиозного сознания"[15].
Такой мессианизм, как считал Трубецкой, устарел и стал достоянием прошлого, поэтому необходимо признать приоритет миссионизма, оставляющего за каждым народом право иметь собственное понимание Христа. Соответственно, "у каждого народа свое служение, свое призвание и своя миссия в Царстве Божием. Иного решения не может быть с точки зрения религии универсальной, которая стоит на том, что в доме Отца Небесного обителей много"[16]. Соответственно, "духовный облик России хронически заслонялся фантастической грезой “народа-богоносца”"[17].