Харизма как личный дар
Исследования экзотических примитивных народов помогли по-новому рассмотреть такой спорный вопрос философии политики, как значение личности и масс в политике. Антропологические исследования подтвердили, что не существует ни одного общества, где бы властные прерогативы и права автоматически уважались по традиции: общество реализует лишь приблизительное равновесие, которое весьма уязвимо. Соперничество и господство, союз и противостояние – все эти политические формы представляют собой динамическую систему, и их проявление зависит от конкретной человеческой интерпретации.
Мнение эксперта
Эдвард Эванс-Притчард, исследовавший племя тивов из Судана, убедительно показал, что традиционное общество никогда слепо не доверяется традиции: оно верит конкретному вождю и требует от него доказательств своей силы и власти. Согласно мифологии тивов вождь должен обладать мистическим свойством, именуемым сеем, которое обеспечивает племени мир и порядок, плодородие полей и плодовитость женщин и действует в зависимости от реальной силы обладателя. Вождь должен в борьбе захватить свем. Тивы утверждают: "Люди достигают власти, пожирая друг друга".
Политические антропологи, исследовавшие первые ритуалы монархий, обратили внимание на то, что восшествие на престол нового короля должно воспроизводить ритуал завоевания, подвига и магического или религиозного освящения власти.
Пример
Макс Глюкман предлагает свои африканские иллюстрации этой церемонии. Ритуал племени свази включает в себя две фазы. Вначале столица подвергается символическому грабежу, все приходит в смятение, и на короля обрушивается ненависть народа: туземцы поют воинственные священные песни и "отвергают" короля в буйных символических танцах. В свою очередь, король должен не менее пылко и воинственно доказать свою силу в символических испытаниях – вновь стать Быком, Львом и Неукротимым. Вторая фаза начинается новым королем с символического поедания первых плодов земли. Король демонстрирует статус каждого подданного в этой церемонии, предлагая ему разделить с ним трапезу: восстанавливается порядок и церемониал. Суверен вновь становится предметом обожания и любви, народ шумно предлагает ему занять место во главе племени. Со своей стороны, король изображает некоторые колебания, символически отказывается от короны, но потом все-таки уступает просьбам народа. Власть восстанавливается[1].
Даже в глубоко традиционных примитивных обществах, где сила традиции священна, политическая власть требует от претендентов на господство демонстрации исключительных качеств: ни принадлежность к высокому роду, ни религиозное или магическое освящение автоматически не дают вождю легитимности. Тот, у кого больше смелости, силы, ума и таланта, в состоянии внушить обществу доверие и подняться над ним.
Мнение известного философа
Английский мыслитель Джон Раскин (1819–1900) подчеркивал: "Царь видимый может стать царем подлинным, если однажды он захочет оценить свое царствование своей истинной силой, а не географическими границами. Неважно, что Трент отделяет от вас какой-то замок, а Рейн защищает другой, меньший замок, расположенный на вашей территории. Для вас, царя людей, важно, чтобы вы могли сказать человеку: “Иди”, и он пойдет, и сказать другому: “Приди”, и он придет. <...> Для вас, царя людей, важно знать, ненавидит ли вас ваш народ и умирает за вас или любит вас и живет благодаря вам"[2].
Термин "харизма", который предложил Макс Вебер, означает экстраординарные качества личности, независимо от того, являются ли они реальными, желаемыми или предполагаемыми. Харизму нельзя купить, продать или передать по наследству: она уникальна и нетиражируема. Например, харизма "неистового воина" проявлялась в маниакальных приступах ярости, которые он испытывал в битве. Известно, что в Византии в Средние века воинов, одаренных такой харизмой, считали орудием войны. Харизма шаманов и магов выражалась в приступах мистического экстаза, которым они заражали и подчиняли толпу. Но и в своем более мягком проявлении, которое принято называть "обаянием сильной личности", харизма присутствует как некий элемент гипноза. Здесь гипнотизер не имеет нужды лгать, чтобы внушить к себе слепое доверие со стороны толпы, ему не нужно устрашать, чтобы достигнуть повиновения: он очаровывает.
Мнение известного философа
Георг Гегель писал: "Было бы тщетно сопротивляться этим историческим личностям, ибо они неумолимы в стремлении выполнить свое дело. <...> Ибо дело великого человека обладает такой внутренней и внешней властью над людьми, которой они не могут сопротивляться, даже если видят в ней внешнюю чуждую власть, даже если она противостоит тому, что они считают собственной волей"[3].
Многие исследователи отмечают, что харизматические вожди, подобно магам и шаманам, должны иметь некий физический недостаток или психический изъян, а также особенную личную историю. Обычно это весьма эксцентричные, неуравновешенные люди, часто – фанатики с горящим взглядом и отрывистой речью. Иногда они приходят из другого региона или другой страны, ибо нет пророка в своем отечестве. Сталин, например, приехал из Грузии, а Наполеон был корсиканцем. Моисей заикался, Ленин картавил, Рузвельт был разбит параличом. Но то, что для обычного человека является недостатком, у харизматиков становится достоинством, символом магической власти. Они отделяются от остальных, и на них, как на аутсайдеров, возлагается задача преодолеть общественный беспорядок и вернуть мир обществу. Символическое отделение такого человека от общества восходит к положению шамана или мага у экзотических народов: магическое должно быть выведено за круг обыденной жизни.
Все это позволяет многим исследователям вслед за Зигмундом Фрейдом, хотя и с известной долей иронии, заключить: самую большую роль в истории человечества играли озаренные, сумасшедшие, визионеры, люди, страдающие от иллюзий и неврозов – именно они давали импульс крупным политическим движениям, вовлекали других людей в свои сети, преодолевая сопротивление мира. Тем не менее нельзя утверждать, что все харизматические вожди – чужеземцы, инвалиды, девианты и фанатики. Просто эмоции, страхи и слухи очень многое прибавляют к их образу и возводят их авторитет к сверхъестественным источникам. Харизматики легко становятся объектом молвы и легенд, больше говорящих воображению, чем уму, рассказывающих о немыслимых исцелениях и чудесных победах[4].
Антропологи описывают поразительный и необъяснимый эффект связи харизматического вождя и толпы. Туземцы чувствуют себя возвышенными и объединенными неистовой харизмой вождя: он тот, кто обладает "квазикосмической ответственностью". Они испытывают к нему нежность, которую питают к матери, и почтение, которое должно оказываться только божеству, подчиняются любым его командам и повелениям, но не в силу принуждения, а по велению любви. В экзотических племенах вождь должен увлечь все сообщество в грандиозную манифестацию, где танец выражает динамизм Вселенной и общества – людей, их предков и их богов, их богатства и их символические блага[5].
Этот архетип единения общества благодаря харизме воспроизводится на всех этапах политической истории: генерал де Голль и Уинстон Черчилль убедили свои народы в реальности скорой победы, а Ленин и Мао Цзэдун попытались материализовать контуры идеального общества. Значение эмоциональной преданности вождю необычайно велико, ведь именно в ней скрыта утопическая сторона всех политических революций.
Вместе с тем итальянский социолог Сципион Сегеле (1868–1913), исследовавший коллективную психологию, отметил, что деспотизм большинства не является триумфом пошлости: наиболее талантливые личности увлекают за собой общество, внушая ему свои желания. Народ всегда позволяет руководить собой высокоталантливым и более, чем масса, образованным людям. На этом пути случаются и роковые заблуждения, в результате которых на некоторое время власть узурпируют злодеи и тираны. Но это исключение лишь подчеркивает правило, ведь история всего мира способна доказать нам, что "одни только полезные идеи были приняты и увековечены большинством": "Так как мнение большинства есть, в сущности, мнение великих людей, медленно проникшее в массу, то деспотизм большинства обращается в деспотизм гениальных идей, когда последние уже созрели и когда приложение их стало своевременным"[6].