Герменевтика как постклассический метод компаративных исследований: проблемы политической интерпретации
Для сравнительного исследования ценностных феноменов мира политики – особенностей политической этики и культуры, политических традиций и обычаев разных стран и народов – необходима особая методология понимающего знания, ориентированная на интерпретацию сложного гуманитарного поля современной политики, где пересекается множество конфессиональных, этнических и цивилизационных факторов. К числу постклассической понимающей методологии относится политическая герменевтика, интерпретирующая сложные тексты политических культур.
Методологию политической герменевтики начали разрабатывать еще античные философы, и затем на разных этапах политической истории она обогащалась традициями самых разных философских направлений. И сегодня, в эпоху глобализации, когда на перекрестках глобального мира происходит столкновение ценностных позиций представителей самых разных политических культур, обращение к традициям герменевтики особенно актуально. Если политический диалог остается на уровне интересов, он бесплоден: это грубый торг, который не сближает, а разъединяет. Когда политика выходит на высокий уровень понимания ценностей и культурных традиций в диалоге цивилизаций, можно говорить о формировании гуманитарного политического мышления, которое способно сделать политическое пространство глобального мира по-настоящему единым.
Таким образом, в современном глобальном мире искусство сравнительного анализа – это искусство прорыва в ценностное измерение "другой" культуры, где политику необходима особая "понимающая" методология сравнительного исследования – методология интерпретации. Именно поэтому политическая герменевтика как наука об интерпретации призвана занять важное место в современной компаративистике.
Глобальное информационное пространство насыщено особыми "тонкими" видами социокультурных импульсов, сравнивать которые, мобилизуя рациональные типы знания, практически невозможно: их источники скрыты в глубинах человеческого духа, в тайниках культуры. Если политические партнеры, принадлежащие к одной цивилизационной традиции, могут не задумываться о роли социокультурной специфики в политическом диалоге – понимание своей культуры дано им "с молоком матери", – то в глобальном диалоге цивилизаций в информационном обществе политическое партнерство осложнено социокультурной проблематикой изначально.
Методология интерпретации исходит из постулата первичности политической культуры по отношению ко всем детерминациям мира политики: институтам, системам и процессам. Именно политическая культура как совокупность норм, традиций, убеждений и идеалов задает определенную ценностную программу развития политических процессов и институтов, их основные векторы развития. Поэтому политику в процессе сравнительного анализа вместо того, чтобы обозревать необозримое – бесчисленное количество все новых фактов о политических партнерах других культур, необходимо сосредоточиться на главном: попытаться сравнить ценностные социокультурные программы разных цивилизаций.
Проблема сравнительного анализа в глобальном мире может быть сформулирована в виде социокультурного парадокса: для человека политического сравнивать политические процессы и объекты своей культуры с другой культурой – значит переноситься в другое социокультурное измерение. Этот парадокс в свою очередь отсылает нас к еще более фундаментальным вопросам: каким образом человек способен в процессе сравнительного анализа осуществить процедуру понимания другого, сохраняя собственную социокультурную идентичность? И как политическая культура цивилизации, объективируясь, выявляет собственные значения, способные одновременно поддаваться сравнению с другими культурами?
Для того чтобы ответить на эти вопросы, политику в глобальном мире необходимо преодолеть искушения аристотелевской логики, основанной на законе исключения третьего: или это истина – или ложь, или добро – или зло, третьего не дано. Европейская традиция в сравнительном анализе требует от партнеров достаточно жестких и однозначных ответов: да или нет. Но в традициях неевропейских политических культур не принято ставить партнера перед жестким однозначным выбором: формулировать вопросы, требующие однозначных ответов. На Востоке в процессе сравнительного анализа вполне можно сказать: это и добро, и зло, это – неописуемо, там не принято опираться на закон исключения третьего. А это значит, что сравнительный анализ в глобальном мире, в условиях диалога цивилизаций должен иметь в виду возможности обеих логик, каждая из которых дополняет другую.
Нерациональный дискурс в процессе сравнительного анализа может быть весьма плодотворным, хотя сегодня политики его практически не используют. Еще Ф. Достоевский подчеркивал ограниченность аристотелевской логики: эвклидовский разум, вторгаясь в тонкую ткань человеческих отношений, становится разрушительным. Попробуем сравнить такие яркие самобытные личности, как Иван Карамазов, Родион Раскольников, князь Мышкин, используя категории добра и зла. Однако эти герои Достоевского не добры и не злы, они не вписываются в греческую логику, они живут в другом измерении. Это не означает, что аристотелевская логика вообще неуместна при сравнительном анализе сложных человеческих отношений, в том числе политических. Достаточно часто в политике резкое разделение на добро и зло позволяет устранить пережитки варварства, четко обозначить гуманные приоритеты. Но важно проследить, чтобы оборотной стороной эвклидовской логики не стал фанатизм высказанных истин, преследование инакомыслящих. И здесь может помочь сравнительный анализ в традициях восточных культур, которые стараются и умеют обойти жесткие политические дилеммы.
Современная компаративистика может использовать новую синтетическую логику – логику взаимозависимого социокультурного партнерства в глобальном мире. Для того чтобы обозначить горизонты этой новой логики в сравнительном анализе, необходимо обратить внимание на возможности западного и восточного дискурса. Обратимся к двум концепциям – к рациональной теории понимания В. Розанова и восточной логической системе джайнов.
Розанов обозначает шесть ступеней понимающего знания, на которые сегодня опирается западная традиция компаративистики. Попытаемся вслед за ним подняться по этим ступеням, раскрывая возможности рационального понимающего дискурса в сравнительном анализе.
Первая ступень понимания, или ответ на вопрос: "Что есть все?" Обращаясь к изучению другой политической культуры в процессе сравнительного анализа, необходимо раскрыть схему ее природы, обозначить и описать основные элементы, институты и процессы, стараясь понять "из чего все и каково его строение". Процесс понимания неизменно и вечно слагается из соединения идущего от разума с идущим от природы другой политической культуры, т.е. "из умозрения и опыта", а само понимание как результат этого процесса возникает через соприкосновение чувственных впечатлений, получаемых в опыте в мире другой культуры, с абстрактной сущностью самого разума, пробуждающегося к жизни в умозрении.
Вторая ступень понимания, или ответ на вопрос: "Каково все?" На этом этапе мы должны понять "схему атрибутов" культуры, качественные характеристики основных особенностей политических институтов и процессов. Раз начавшийся процесс понимания должен продолжаться до тех пор, пока служащее его объектом не будет понято вполне.
Третья ступень понимания, или ответ на вопрос: "Почему все?" Понимающее знание с неизбежностью приходит к необходимости осознания причинно-следственных связей в политической культуре – так выстраивается ряд политических детерминант, способных раскрыть политические мотивации. Процесс понимания, неудержимо развивающийся после первого импульса, движется по определенному плану к определенным целям вечно и неизменно, следуя не природе вещей, Но природе разума.
Четвертая ступень понимания, или ответ на вопрос: "Для чего все?" Теперь можно обозначить основные мотивы целесообразности в мире политики, понять, к каким вершинам (или пропастям) устремлена цивилизация.
Пятая ступень понимания, или построение схемы сходства и различия. Политическая культура предстает перед нами в виде системы, которая раскрывает единое в различном и различие в едином.
Шестая ступень понимания, или построение схемы чисел. Последняя схема раскрывает количественную сторону цивилизации: ее достижения в цифрах[1].
Итак, шесть ступеней понимания пройдены. Но в процессе сравнительного анализа другая цивилизация осталась для нас молчащим объектом, на который мы последовательно, шаг за шагом накладывали наши собственные умозрительные (во многом априорные) схемы: "В общем процессе понимания раскрывается только общее и основное строение разума"[2]. Рациональная логика понимания эгоцентрична: она вполне допускает, что в процессе сравнительного анализа наш собственный политический мир может быть признан "эталоном", с которым мы будем сравнивать другие цивилизации. Именно так в глобальном мире появилась идея неравноценности цивилизаций – "исторических и неисторических народов" (Г. Гегель), концепция "золотого миллиарда".
Проблема заключается в том, чтобы в процессе сравнительного анализа мы преодолели свой эгоцентризм и дали партнеру голос: наделили его правом сломать наши априорные схемы и явиться полноправным иным. Рациональная логика понимания не предполагает такой постановки проблемы, и именно поэтому мы не можем ею ограничиться в кросскультурных сравнительных исследованиях. Необходим иной, нерациональный путь понимания. Э. Кассирер справедливо заметил, что разум – очень "неадекватный термин" для всеохватывающего обозначения форм человеческой культурной жизни во всем ее богатстве и разнообразии. Культурные формы суть символические, а значит априорно нерациональные. Поэтому вместо того чтобы определить человека как "рациональное животное", Кассирер предложил определить его как "символическое животное"[3].
Общие функции символического мышления первой начала изучать современная математика. Парадокс ее перво- открытий в сфере нерационального состоит в том, что во всех великих системах рационализма математика рассматривалась как идеал человеческого разума – область "ясных и отчетливых идей". Однако постепенно в фундаментальных математических понятиях накапливались противоречия, которые невозможно было объяснить традиционными рациональными способами. Математики стали нуждаться в расширении исследовательского поля и введении "новых" чисел. Вначале использование отрицательных, иррациональных и мнимых чисел было встречено с величайшей настороженностью: их даже называли "фиктивными числами". В течение долгого времени идею воображаемых чисел математики рассматривали как непостижимую тайну. Гаусс первым разработал целостную теорию иррациональных чисел. Затем в геометрии одна за другой стали появляться первые неевклидовы системы Лобачевского, Больяи, Римана. Наконец, было общепризнано, что математика – это не теория вещей, а теория символов.
Именно такой путь предстоит пройти сравнительной политологии. Только после того как мы начнем сравнивать феномены культуры в символическом, а не предметном универсуме, путь нерационального понимания будет окончательно признан адекватным для культурного восприятия. Пребывая в символическом универсуме культуры, человек не может следовать строгим фактам и подчиняться объективным закономерностям: напротив, он погружен в лингвистические формы языка и художественные образы, мифические символы и религиозные ритуалы. "То, что мешает человеку и тревожит его, – говорил Эпиктет, – это не вещи, а его мнения о вещах".
Сам процесс образования понятий в культуре не подчиняется рациональным законам. Лингвисты отмечают, что способы, какими даже наиболее близкие и знакомые нам европейские языки подразделяют совокупность имен по различным "родам", настолько малопонятен, что с давних пор служил для "рациональной" грамматики камнем преткновения[4].
Понятия культуры – это ценностные категории, в образовании которых участвуют и эстетическая фантазия, и эмоциональные оценки, и моральные запреты: в них значительно больше нерационального, чем рационального. Если посмотреть на основные понятия языкознания, искусствоведения и религиоведения, то, к своему удивлению, можно обнаружить, что они еще не нашли в системе современной логики своего "естественного места". Поэтому процесс сравнительного анализа ценностей разных культур должен в определенном смысле воспроизвести, воссоздать этот нерациональный путь образования ценностных понятий культуры.
Такая неординарная логическая задача требует и неординарных средств воплощения. Политическая герменевтика использует достижения оригинальной логической системы, разработанной в Индии джайнизмом. Логику джайнов можно назвать субъект-субъектной: она основана на последовательно диалоговом принципе равноправных субъектов, которые, сравнивая свои представления о мире, не стремятся найти единственную истину рациональными способами логических доказательств. Джайнская логическая система исходит из принципа мировоззренческой терпимости, и именно поэтому она особенно интересна для сравнительного анализа в кросскультурных исследованиях.
Таким образом, исходя из субъект-субъектной логики, можно сформулировать первое правило политической герменевтики в сравнительных исследованиях: использование диалогового принципа равноправных субъектов, исходя из идеи мировоззренческой терпимости.
Учение джайнов изложено в "Таттвартха-сутре" Умасвати, который жил примерно во II в. н.э., однако последователей джайнизма можно встретить в Индии и сегодня[5]. Именно с джайнизмом современные индологи связывают достижения этой цивилизации в области логического мышления. Однако логику джайнов нельзя назвать необычной для восточных цивилизаций: скорее, она наиболее последовательно отражает естественный для Востока способ миросозерцания. В определенном смысле эта логическая система носит формальный характер, поскольку определяет законы мыслительного процесса, формы движения мысли. Но при более детальном знакомстве с ней оказывается, что эта логика ничего общего не имеет с привычными для нас рациональными формализованными логическими системами.
Джайнская логика изначально пытается преодолеть границы между понятийным и образным мышлением, что и делает ее логикой понимания, а не объяснения политического партнера. Принцип сьядвада (может быть) означает принятие всякого суждения как относительного. Если каждый человек обладает бесконечным количеством характеристик и связей с другими в мире, то любое наше логическое утверждение о нем не может носить абсолютный или категоричный характер. Это не означает, что наши знания о политическом партнере ошибочны или неверны: просто истина, добытая логическим путем, всегда относительна. И поэтому притязание на всеобщность и универсальность мнений в диалоге является ошибочным.
Таким образом, второе правило политической герменевтики в сравнительных исследованиях звучит так: любое притязание на всеобщность и универсальность ценностных эталонов в сравнительном исследовании является источником заблуждений и ошибок.
Следует подчеркнуть, что модальность относительности у джайнов не имеет ничего общего с субъективистскими воззрениями. Античные софисты утверждали относительность и условность всякого утверждения на основе субъективности человеческого восприятия; джайны, напротив, видят в относительности мнений отражение самой бесконечной и неисчерпаемой реальности. Поэтому существование различных и даже противоречивых суждений в споре еще не означает, что какие-то из них ошибочны. Если мы рассматриваем политическую проблему в диалоге с различных точек зрения, то это изначально предполагает разнородную и противоречивую информацию: мнения партнеров также противоречивы и разнообразны, как многогранна сама политическая проблема. По своей сути эта интерсубъективная логика утверждает гуманистические максимы глобального политического партнерства, согласно которому все социокультурные системы истинны – каждая в своем роде.
Следовательно, третье правило политической герменевтики в сравнительных исследованиях может быть сформулировано так: все социокультурные ценностные системы истинны – каждая в своем роде, поэтому политические ценности разных цивилизаций не противоречат, а дополняют друг друга.
Сама логика понимания другого здесь построена по принципу дополнительности: партнер непрерывно дополняет наше мнение. Это логика последовательно диалогическая – она приглашает к дальнейшему обсуждению. Поиски истины в таком диалоге идут принципиально ненасильственными методами: никто не навязывает свое мнение, Но предлагает его к обсуждению.
Таким образом, логика сравнительного исследования в парадигме герменевтики построена по принципу дополнительности, никто не навязывает своего мнения, Но приглашает к обсуждению, что можно назвать четвертым правилом герменевтики.
Истина, обретаемая в процессе обсуждения, многозначна, многогранна и обладает качеством открытости в силу своей незавершенности. Политический дискурс в структуре интерсубъективной логики предполагает культивирование тайны невысказанности: в некоторых случаях наиболее полным и адекватным ответом на вопрос должно служить молчание. И эта тайна невысказанности в диалоге становится тайной общего поиска нового смысла: культура восточного спора всегда предполагает продолжение как принцип. Диалог в глобальном мире устремлен в космос будущего, где нет и не может быть пресловутого "конца истории".
Такой метод образования универсальных понятий в глобальном мире сложен и длителен, Но он последовательно гуманен. До сих пор политические универсалии в информационном обществе агрессивно навязывались западной цивилизацией. В основу Всеобщей декларации прав человека, принятой ООН в 1948 г., была положена универсалистская концепция, декларирующая постулаты морального кодекса исключительно европейской культуры. Вот уже полвека эта Декларация в незападных (особенно мусульманских и конфуцианских странах) остается утопией, хотя ООН пытается применять санкции для реализации европейских прав там, где они нарушаются. Ни для кого не секрет, что достаточно часто в большой политике Декларация оказывается средством лоббирования эгоистических политических целей стран – лидеров мирового сообщества. Именно поэтому незападный мир все чаще заявляет об "империализме прав человека", сопротивляясь насильственному внедрению ценностей чужой культуры.
Давайте вспомним, какие сложности испытывали восточные цивилизации при переводе политических терминов Всеобщей декларации прав человека и других документов ООН, написанных языком западной политологии. Т. Ишида исследовал этот вопрос на примере Китая и Японии. Он пришел к выводу, что такие политические понятия, как гражданское общество, свобода, демократия, права человека, были изначально чуждыми японцам и китайцам. Возникли определенные проблемы при переводе понятия "свобода" на японский и китайский языки. Дело в том, что китайский термин "tzuyu", японский "jiyu", которые были выбраны для наиболее адекватного перевода английского слова "свобода" (freedom, liberty) имели несколько другой смысловой оттенок – "эгоистический", "своевольный", что имеет скорее негативное значение[6].
Западные политологии поспешно интерпретировали этот факт как свидетельство архаичности, патриархальности и "отсталости" китайской и японской цивилизаций (политические культуры которых насчитывают несколько тысячелетий!). Но если бы в международных организациях были приняты правила гуманной интерсубъективной логики, Запад вынужден был бы прислушаться к мнению Востока и посмотреть на свои политические правила глазами другого. Обсуждение западных понятий прав человека, свободы и демократии под углом зрения эгоистической своевольности позволило бы с самого начала дополнить Декларацию прав человека Декларацией обязанностей человека, о чем в ООН стали говорить только сегодня, когда плоды человеческого своеволия обернулись глобальным кризисом.
В структуре джайнской логики мирно сосуществуют высказывания типа "Р суть Q" и "Р суть не-Q", Но каждое из них предполагает условный характер. Такие высказывания могут быть интерпретированы как реплики, предлагаемые к обсуждению в диалоге. Допускаются также высказывания, построенные по принципу противоречивости: "Р суть Q и не-Q"; "Р суть и не-суть"; "Р суть неописуемое", что исключено в западной логике. Благодаря подобным высказываниям понятийно-логическое мышление становится художественно-образным: пространство диалога непрерывно расширяется, наполняясь новыми смыслами. Что мы первоначально можем сказать о понятии, возникающем в нашем сознании в процессе диалога? Именно то, что это понятие одновременно есть, не есть и суть неописуемо.
Таким образом, методология герменевтики в сравнительных исследованиях предполагает использование гипотетических и условных рассуждений, обсуждение всех возможных гипотетических альтернатив, которые предполагают ценностные принципы политических культур разных цивилизаций, что может быть названо пятым правилом герменевтики.
Следует заметить, что метод гипотетических и условных рассуждений используется в гуманитарных науках давно. Наблюдение И. Канта, утверждавшего, что для человеческого понимания необходимо и обязательно различать реальность и возможность вещей, выражает не только общую характеристику теоретического разума, Но вдобавок и истину практического разума. Многие философы-этики отмечали, что они не могут мыслить только в терминах "актуально данного": их идеи развиваются, расширяя границы действительности и даже выходя за ее пределы.
Известно, что сочинения Платона и его последователей всегда наталкивались на возражение, что они относятся к совершенно нереальному миру. Но И. Кант не побоялся это рациональное возражение открыто оспорить, заявив, что нет ничего более вредного и менее достойного философа, чем невежественные ссылки на мнимо противоречивый опыт[7]. И если платоновская республика вошла в пословицу как якобы разительный пример несбыточного совершенства, возможного только в уме досужего мыслителя, то для вдумчивого читателя это далеко не так. Между тем было бы гораздо лучше проследить платоновскую мысль внимательнее и осветить ее новыми исследованиями (там, где великий мыслитель оставил нас без своих указаний), а не отмахнуться от нее как от бесполезной под жалким и вредным предлогом того, что она неосуществима.
Мир диалога культур в информационном обществе – это этический мир, поэтому он не может ограничиться принятием единого "данного" – он находится в становлении и развитии. "Жить в идеальном мире – значит относиться к невозможному так, как будто оно возможно", – сказал Гете. Многие величайшие политические мыслители руководствовались этой максимой, поэтому в истории цивилизации утопия всегда "решала задачу". Стоит напомнить, что свое знаменитое Введение к "Рассуждению о происхождении и причинах неравенства людей" Ж. Ж. Руссо начал весьма решительным заявлением: "Оставим в стороне факты (par ecarter tous les faits), ибо они не относятся к делу. В исследованиях, которые мы в данном случае предпринимаем, содержатся не исторические истины, а лишь гипотетические и условные соображения..." В XX в. эта идея превратилась в кредо научной революции: "Будьте реалистами – требуйте невозможного!".
И сегодня, созидая глобальный мир, человечество должно обсуждать все возможные гипотетические альтернативы: только символической мысли дано преодолевать естественную инерцию человека и наделять его особой творческой способностью – постоянно преобразовывать человеческий универсум.
Эвристическое значение интерсубъективной логики в сравнительном анализе, на мой взгляд, состоит в том, что она последовательно обобщает основные нерациональные принципы развития культуры, которые во многих культурологических концепциях были высказаны в форме догадок и предположений. Если попытаться применить интерсубъективную логику к сравнительному анализу цивилизаций, то структура логических рассуждений станет более понятной:
– если все цивилизации существуют в глобальном мире, то любая из цивилизаций, взятая сама по себе, есть не-реальность глобального мира: никто не может претендовать на универсальность и "эталонность" в мире культуры;
– следовательно, познание отдельных цивилизаций не есть познание глобального мира: каждая цивилизация прекрасна своей уникальностью;
– представить глобальный мир в логической форме можно с помощью формулы: "Р суть Q и не-Q", общность отдельной цивилизации и всего, что не-есть эта цивилизация, как раз и составляет одно из возможных понятий глобального мира;
– глобальный мир непредекативен в том смысле, что ни одно утверждение или отрицание по отношению к нему не приблизит нас к его адекватному описанию;
– глобальный мир как целостность превосходит простую сумму всех цивилизаций;
– по этой причине подлинным знанием может являться только то, которое за единичным и противоречивым усматривает черты всецелостности глобального мира.
Интерсубъективная логика предполагает процесс понимания другого как темпоральный процесс в сравнительном анализе. Согласно этой логике каждую цивилизацию в процессе сравнений следует рассматривать как находящуюся в непрерывном развитии, где она ежеминутно приобретает все новые и новые характеристики. Причем важно учитывать качества, которые цивилизация приобретает и не приобретает (или теряет). В отличие от рационального дискурса интерсубъективная логика предполагает, что для сравнительного анализа наиболее существенное значение имеют отрицательные характеристики.
Таким образом, шестое правило герменевтики состоит в том, чтобы в процессе сравнительного анализа учитывать не только присутствующие позитивные качества сравниваемых объектов, но и их отсутствующие качества: чем другая культура не-является или что она не-есть.
Когда мы описываем политическую культуру, перечисляя ее положительные характеристики ("Р суть Q, суть X, суть S, cyrb Z"), мылишь фиксируем ее известные качества, причисляя их к известному нам типу. Иными словами, мы не столько идентифицируем сам объект, сколько находим некоторое его сходство с другими известными нам объектами.
Другое дело, когда мы определяем чем политическая культура не является ("Р не суть Q, не суть X, не суть S, не суть Z"). Здесь мы действительно отличаем ее от всего того, что не есть она сама. Отсутствующие характеристики подчеркивают ее уникальность, а значит, лучше ее идентифицируют, углубляя наше понимание.
При этом важно понять, как разнообразные и часто рассеянные политические качества исследуемых объектов собрать вместе, соединить в некий фокус, который поможет нам увидеть за "цветущей сложностью" единое полотно другой политической культуры.
Исходный принцип интерпретации можно сформулировать так: целое следует понимать, исходя из частного, а частное – исходя из целого. Это седьмое правило герменевтики было выработано античной риторикой, а в Новое время герменевтика перенесла его с ораторского искусства на искусство понимания. При такой общей интенции исследования мы сразу же сталкиваемся с проблемой герменевтического круга. Если процесс понимания постоянно переходит от целого к части и обратно к целому, то задача партнеров в политическом диалоге состоит в том, чтобы концентрическими кругами расширять единство понятого смысла. Как отмечает X. Гадамер, "соответствие всех частей целому суть критерий правильности понимания. Отсутствие такого соответствия означает неверность понимания"[8].
Можно представить метод политической герменевтики в виде непрерывной разработки все более точных эскизов картины политического мира: опираясь на факты, мы должны постоянно осуществлять "набрасывания смысла" (М. Хайдеггер). И как только в картине политического мира начинает проясняться какой-то смысл, мы должны сделать первый предварительный набросок всей картины в целом. Пересмотр предварительного наброска может привести к новому набрасыванию смысла, к замене предварительных политических понятий более точными и уместными в данной культуре, – при этом возможна одновременная разработка соперничающих набросков, пока установится однозначное единство смысла. Именно это постоянное "набрасывание заново" составляет смысловое движение понимания и истолкования другой политической культуры.
В политике герменевтический круг может быть представлен в виде дихотомии: политические интересы – политические ценности. Прагматичный политик на переговорах концентрируется исключительно на интересах, забывая о ценностях и традициях другой цивилизации. Наконец, он успешно подписывает договор и через некоторое время с изумлением узнает, что его политические партнеры в своей стране интерпретируют этот договор совсем в другом смысле, о котором он и не подозревал, незнакомый с традициями другой политической культуры.
Политическая герменевтика должна непрерывно двигаться от фактических политических интересов сегодняшнего дня, которые всегда на поверхности, всегда могут быть выявлены и прояснены, к единству древней культурной традиции, к картине политического мира в ее целостности и самости.
Наша гипотеза состоит в том, что политические ценности в каждой цивилизации имеют социокультурную природу. Следовательно, единство различных политических форм в культуре поддерживается не тождеством их политической природы, не направленностью политических интересов, а той "скрытой гармонией" социокультурной идентичности, о которой Гераклит сказал, что она "лучше явной". Поэтому основная задача политической герменевтики состоит в расшифровке социокультурных архетипов и кодов, определяющих ценностную природу политических процессов. Сделать это достаточно сложно, поскольку мир политической культуры, как всякий иной, занимает особое место в пространстве и времени. Картина этого мира предполагает свое "здесь и теперь", это непрерывно становящееся политическое бытие, процесс вечных политических взаимопревращений: в политический мир цивилизации, как в Гераклитов поток, никогда не войти дважды.
И если мы можем предположить в современной политической картине цивилизации некую социокультурную устойчивость, то характеризовать ее можно лишь как динамическое (а не статическое) равновесие. Подобное равновесие приобретается в культуре через борьбу противоположных тенденций: политические новации и социокультурные традиции образуют два магнитных полюса, которые определяют динамику политических изменений. Так в мире политики "расходящееся само с собой согласуется" (почти по Гераклиту): струны скрипки (устойчивые социокультурные традиции) и ее смычок (вечно меняющиеся политические новации) рождают единую мелодию "возвращающейся к себе гармонии" политической культуры.
Проблема пространственно-временной интерпретации картины политического мира включает по меньшей мере три основных измерения:
– физического бытия политической культуры;
– ее символического изображения;
– личностно-выразительного представления.
Архетипы и коды культуры органично вплетены в каждое из этих измерений, формируя единый многомерный кристалл политической культуры. Исключение из процесса интерпретации хотя бы одного из этих ракурсов рассмотрения дает нам "плоский" образ культуры и не показывает ее подлинной глубины.
Сложность измерений политической культуры предполагает весьма тонкую и многогранную систему понятий политической герменевтики. В одних случаях – для интерпретации политического бытия – необходимы понятия объекта и закона, в других – для интерпретации символических значений – понятия формы и стиля. Еще одна проблема связана с тем, что все политические феномены разворачиваются в историческом времени: они требуют исторического рассмотрения.
Другими словами, проблема интерпретации картины политического мира предполагает ответ сразу на несколько вопросов: не только "Каков этот политический мир?", "Что определяет его особенности?", но и "Откуда он?".
Историческое познание входит в этот процесс органично, но не является самоцелью. Мы должны не столько познакомиться с прошлым политической культуры, сколько попытаться интерпретировать это прошлое, открывая новые грани современности. Политическая история цивилизации может сообщить нам интересные факты о событиях минувшего, рассказать о том, что было утрачено, упущено безвозвратно и никогда уже не вернется. Но знания прошлого останутся мертвы, если мы не найдем в них символы настоящего: только так возможно "повторное рождение культуры", та связь времен, которая и делает культуру сокровищницей человеческого духа.
Нетривиальная задача политической герменевтики состоит в том, чтобы проделать "обратный путь" становления символических форм политического мира, а затем так интерпретировать эти политические символы, чтобы разгадать ОГЛАВЛЕНИЕ древних архетипов и кодов, скрыто лежащее в них, и снова сделать видимой политическую жизнь, из которой они первоначально возникли. Поэтому восьмое правило политической герменевтики можно сформулировать так: в процессе сравнительного анализа политических ценностей разных цивилизаций мы должны прийти к осознанию глубинных архетипов и кодов, формирующих политическую традицию в этих культурах.
Понять политическую культуру с генетической точки зрения значит установить соответствие между ее происхожде- нем и современными условиями наблюдения. Такой метод предполагает, что все относящееся к генезису политической культуры является правилом, а относящееся к современной структуре – исключением. Теория модернизации пытается отрицать продуктивность генетического метода в политических исследованиях, утверждая, что политическая современность целиком самодостаточна. В рамках теории модернизации политические нации и политические традиции рассматриваются как нечто устаревшее, эфемерное, обреченное раствориться в потоке всемирной истории. Но в конце XX в. оживление национальной розни и религиозного фундаментализма достигло таких невиданных масштабов, что политологи разных стран наперебой заговорили о новой эпохе национализма – и политическая наука вновь вспомнила о генетическом подходе.
Действительно, глубоко понять феномен нации можно только генетически – обращаясь к далекому прощлому, к образу примитивных обществ. М. Мосс предлагает нам весьма образные параллели: "Она (нация – И. В.) гомогенна как примитивный клан и предполагается, что она состоит из равноправных граждан. Как клан имел свой тотем, так и нацию символизирует флаг, как у него был культ предков животных-богов, так и она обладает культом Отечества. Подобно примитивному племени, она обладает диалектом, возведенным в ранг языка, у нее есть внутреннее право, противостоящее праву международному"[9]. Исследование Мосса подтверждает эвристическое значение генетического подхода в политике: он позволяет понять, как древние архетипы и коды цивилизации объективируются в современных политических феноменах, сообщая им устойчивую социокультурную энергетику.
Точно так же современная политология возрождает значение ритуала в политической жизни. Самые современные наблюдения свидетельствуют о том, что ритуалы продолжают существовать в политических партиях, национальных и конфессиональных движениях. Модернизаторы убеждали нас в том, что они были принудительными и навязанными, – но они возродились на основе добровольного, сознательного выбора тысяч современных людей. Чтобы понять современные политические традиции, надо опять-таки обратиться к истокам: когда ритуалы выполнялись, чтобы облегчить человеку переход от частной к общественной жизни. В ходе торжественных ритуальных церемоний общество стремилось подогреть веру каждого в незыблемость социальных устоев. В современном обществе политические ритуалы партий и общественных организаций превратились в практику, позволяющую соединять людей под эмблемами и лозунгами, трансформируя индивидуальные политические устремления в русло легитимных институтов.
Благодаря социокультурной энергетике непрерывно воспроизводимых архетипов современные политические культуры сплачивают представителей своей цивилизации, словно сверхсильный невидимый магнит. Вне этой энергетики политические связи цивилизации не имеют шансов формироваться и развиваться. Об этом очень образно сказал С. Московичи: на конце той длинной нити, которая связывает людей одной культуры друг с другом, всегда обнаруживается сила, воздействие которой приближается к материальному[10]. Люди подвергаются ее давлению и принимают ее условия. Мы можем придать этой власти тот смысл, который нам нравится: магия, господство, внушение, молитва или коммуникация. Заменить слово "идея" термином, который нам покажется более точным: идеология, мировоззрение, миф, архетип или социальное представление. Но когда утверждают, что архетип культуры обладает энергетикой, которая действует как материальная сила, это выражение не следует понимать в метафорическом смысле. Напротив, оно определяет субстрат, без которого мы ничего не представляй собой друг для друга.
Именно здесь мы можем определить границы понимания причинности в символическом мире политической культуры с точки зрения герменевтического метода. И. Гете, размышляя над феноменом "архетипа" ("прафеномена" в его терминологии), весьма остроумно заметил, что этот феномен "появляется и существует", но, пожалуй, ничего больше объяснить нельзя[11]. Вершина, которой может достичь человек, наблюдая "прафеномен", заключается в удивлении, и когда прафеномен вызывает удивление, надо этим довольствоваться; достичь большего человек не может, и бесполезно будет искать за ним что-либо еще; здесь – предел. Однако людям обычно недостаточно увидеть какой-либо прафеномен, они думают, что за ним кроется что-то еще, и уподобляются детям, которые, взглянув на зеркало, тотчас оборачивают его, чтобы увидеть, что находится на другой стороне.
Сегодня, как и во времена И. Гете, научными способами объяснить вопрос о возникновении символических архетипов политической культуры невозможно: мы можем лишь констатировать (с все тем же неизменным удивлением), что у всех народов символический мир политики разный. Конфуцианский идеал "благородного мужа", путь "воинов Аллаха", "арийская восьмизвенная стезя" – все это разные способы созидания политической картины мира. Они появляются и существуют, и если мы не можем в полной мере ответить на вопрос "Почему?", это не означает, что достигнута окончательная граница наших знаний. В истории науки незнание сыграло огромную роль: именно благодаря ему постоянно возобновлялся процесс научного поиска нового знания. Поэтому герменевтика не отказывается от вопроса "Почему?" в процессе интерпретации – она просто определяет его настоящее место в процессе понимания.
Гораздо важнее в тот момент, когда мы оживляем символическую память культуры, решить другой вопрос: как преодолеть искушение поспешно интерпретировать другой политический мир в рамках своей картины мира? Лессинг говорил, что украсть стихи у Шекспира так же невозможно, как дубинку у Геркулеса. В этом смысле архетипы и коды каждой цивилизации уникальны, но искушение интерпретировать уникальное другое как обыденное, давно известное и на что-то похожее, все же существует.
Шлейермахер различает в качестве причин неправильного понимания другого пристрастность и поспешность. Он обращает внимание на предрассудки, основанные на пристрастности, и мгновенные ошибочные суждения, вызванные поспешностью. Чтобы избежать этого, политик с самого начала должен поставить перед собой вопрос: как выйти из сферы собственных пред-мнений?
Можно согласиться с X. Гадамером, который полагает, что позиции "нейтралитета" исследователя или его "самоуничижения" малоэффективны[12]. Скорее, тот, кто стремится понять другую политическую традицию, должен быть готов к открытости: должен стремиться осознать иное. Речь идет о том, чтобы помнить о собственной предвзятости, и тогда другая политическая традиция проявится во всей ее инаковости и тем самым получит возможность противопоставить свою фактическую истину нашим собственным предмнениям. Размышляя над этим вопросом, П. Рикер замечает, что сама работа по интерпретации обнаруживает глубокий замысел – преодолеть культурную отдаленность, дистанцию, отделяющую читателя от чуждого ему текста, чтобы поставить его на один с ним уровень и таким образом включить смысл этого текста в нынешнее понимание, каким обладает читатель[13].
Можно ли в процессе понимания доверять интуиции?
В сфере символических форм другой культуры пассивного интуитивного восприятия так же недостаточно, как простого впечатления не хватает для объективного познания. Подлинное понимание возможно лишь тогда, когда мы активно входим в мир другой культуры, вступим с ней в творческий диалог, шаг за шагом интерпретируя символические значения. Э. Кассирер подчеркнул, что простому чувственному восприятию настолько же мало удается проникнуть в глубины мирового пространства, настолько мало с элементами простой интуиции нам удается проникнуть в глубь культуры[14]. Как в одном, так и в другом случае нам доступно только близкое, далекое теряется в тумане. Здесь в дело вступают стремление и мощь науки. Наука овладевает дальним.
Путь герменевтического понимания другой политической культуры должен быть свободен от произвола озарений и ограниченности незаметных мыслительных привычек: он призван сосредоточиваться на "самих фактах". Это особенно важно для политолога, имеющего дело с "упрямыми фактами" текущей политики. Речь идет о том, чтобы придерживаться фактов, вопреки всем искажающим воздействиям, которые исходят от самого исследователя и сбивают его с верного пути. Этот принцип можно назвать девятым правилом политической герменевтики.
Аристотель в работе "О частях животных" комментирует известный эпизод из жизни Гераклита, который может послужить ключом к интерпретации фактов в герменевтическом исследовании. Он воспроизводит античную легенду, согласно которой чужеземцы пожелали встретиться с Гераклитом. Войдя в его жилище, они увидели Гераклита греющимся у духовки. Чужеземцы остановились в изумлении, разочарованные и растерянные: они предполагали застать великого человека, погруженного в глубокие раздумья о судьбах мира. Вместо этого они застали Гераклита в обыденном и неприглядном месте, у печи. Заметив разочарование на лицах чужеземцев, Гераклит произносит известные слова: "Боги присутствуют и здесь тоже".
Каждый исследователь, стремясь проникнуть в истину бытия другой политической культуры, чтобы осуществить сравнительный анализ, не должен разочаровываться, сталкиваясь с самыми обыденными фактами и обстоятельствами, поступками и помыслами – здесь, в среде обыденного, тоже присутствуют Боги. Однако согласие процесса интерпретации с фактами – это, скорее, постановка проблемы, а не ее решение. Да, интерпретация политических процессов начинается с фактов, но что такое политический факт?
Объективность политического факта не дана исследователю: она неизменно включает действие и сложный процесс суждения о нем. Интерпретация факта – это не столько интерпретация эмпирического наблюдения, сколько идеальное воссоздание, реконструкция минувшего политического события. И если мир политической культуры – это символический универсум, то интерпретация каждого политического события происходит в соответствии с этой общей символической картиной. В этом смысле реальное бытие политических фактов не физическое, а символическое, а следовательно, интерпретируемое. Категория значения здесь не сводится к категории бытия. Поэтому в политике интерпретация символов предшествует собиранию фактов, и без такой интерпретации приблизиться к картине политического мира нельзя. Факты политической истории непрерывно включены в герменевтическое поле.
То, к чему обращен взор политика, – это материализация политического духа Современности. Он ищет этот дух в политических законах, институтах, хартиях, биллях о правах и конституциях. Для подлинного политика все это не просто факты, а живые политические формы. Он воссоздает политическую картину цивилизации в процессе непрерывного истолкования и переистолкования событий и фактов. Известно, что многие политические события обнаруживают свою истинную силу спустя многие годы после того, как они свершились. Сколько в течение XX в. было написано о Великой Октябрьской революции в России! Самый объективный исследователь в 1917, 1937, 1967 и 1997 гг. действительно имел все основания по-разному истолковывать события, поскольку его величество Время освещало их в разных ракурсах Современности.
Выход из столь сложной ситуации многие ученые пытались найти в применении объективных статистических выкладок. Казалось, именно статистика призвана стать лучшим опровержением идола "свободы воли" в процессе интерпретации. Сегодня существует обширнейшая информация не только из области политических институтов, но и из сферы политической культуры разных цивилизаций: мы осведомлены о формах политического участия и результатах политических выборов, об идеалах и интересах в процентном соотношении по группам населения, о сторонниках и противниках разных идеологий и политических партий.
Если в самом деле можно было описывать политическую жизнь цивилизации исключительно в статистических терминах, это бы произвело переворот в политическом прогнозировании: мощные ЭВМ смогли бы полностью заменить человека в исследовании политических процессов. Можно было бы даже рассчитывать на построение математики политической культуры. Но статистические методы ограничены массовыми явлениями, а в культуре индивидуальное действие всегда обладает эвристическим значением, что статистике заведомо отразить не под силу. К тому же каждое политическое событие неразрывно связано с предшествующими и последующими процессами тысячами невидимых нитей, а материальные и духовные факторы настолько взаимообусловлены, что в большинстве случаев их совершенно невозможно разделить на статистические составляющие.
Да и в самой политической жизни цивилизации мы хотим понять не столько политические факты и процессы, сколько то, что стоит за ними; не столько поступки людей, сколько их мотивы; не столько "Что происходит?", сколько "Почему?". И это снова требует непрерывной интерпретации, причем далеко не всегда мы можем объяснить политический процесс рационально: достаточно часто он несет на себе отпечаток таких вулканических энергий, которые разуму хотелось бы видеть давно потухшими. Во времена революций нерациональные экстраординарные властные силы погружают миллионы людей в мир коллективных политических иллюзий. М. Вебер называл эти силы "харизмой", отмечая, что в политической истории разных цивилизаций им давали особые имена, такие как "мана", "оренда" и иранское "мага" (отсюда магия).
Но и в мирное время мы не можем интерпретировать политическую жизнь цивилизации последовательно рационально. Любой институт политической власти нуждается в легитимности, которую весьма трудно рационализировать: ведь она измеряется верой во власть тех, кто подчиняется ее господству. История учит нас, что зерно сомнений у миллионов людей приводит к свержению самого могущественного тирана. Об этом хорошо сказал Д. Раскин: "Для
Вас, царя людей, важно, чтобы Вы могли сказать человеку: "Иди", – и он пойдет, и сказать другому: Приди", – и он придет... Для Вас, царя людей, важно знать, ненавидит ли Вас Ваш народ и умирает за Вас или любит Вас и живет благодаря Вам"[15].
Мир политической культуры формируют разнонаправленные потоки рациональных и нерациональных представлений людей, и достаточно часто умение интерпретировать именно нерациональное делает политика выдающимся деятелем своего времени. Это прекрасно ощущал Наполеон: "Я строю свои планы из снов моих уснувших солдат", – говорил великий полководец. В тех редких случаях, когда на поворотах политической истории возникало вдруг сильное нерациональное чувство сопричастности индивидуальной судьбы политического лидера с судьбой своего народа, – это всегда оказывалось решаюшим в перепетиях политической борьбы. Невзирая на колебания своих сподвижников, Цезарь перешел Рубикон, Жанна д'Арк встала во главе французской армии, а В. Ленин начал революцию. Все эти факты политической истории нельзя рассматривать объективно и беспристрастно: они требуют понимания глубинных нерациональных мотивов людей.
Наше представление о политических событиях во многом зависит от нашей концепции политических лидеров, которые в них вовлечены; и как редко мы можем объяснить их поведение логикой и здравым смыслом, но как часто эмоциями и аффектами! Биография Сталина существует сегодня в нескольких десятках вариантов в России и за рубежом, события его жизни хорошо известны, но все это – разные интерпретации одной и той же политической эпохи через разное понимание личности политического вождя. Какая палитра эмоций сопровождает эти биографические исследования: от восторженного поклонения, почти обожествления до презрительного осуждения и даже ненависти. Нам никогда не измерить языком беспристрастной политической статистики энтузиазм, веру и эмоциональные аффекты; но вне этой сферы нерациональных мотиваций людей нам не понять и политического мира цивилизации.
Если компаративист, всматриваясь в политическую картину мира другой культуры, хочет быть не просто летописцем, довольствуясь политическими хрониками и статистическими выкладками, ему всегда предстоит сложная творческая задача: найти символическое единство среди многочисленных и противоречивых политических процессов. Очень многие выдающиеся ученые сомневались в том, что такому познанию можно научить или научиться. Ироничный Т. Моммзен заметил: "Усмотрение рычагов, движимых тысячами нитей, проникновение в индивидуальность людей и народов – все это дары гения, который не поддается ни обучению, ни научению"[16].
И все-таки именно благодаря тому, что люди ставят перед собой цели, которых никто не смог бы достичь, и пытаются решить проблемы, которые никто не смог бы одолеть, общество продолжает развиваться. Поэтому политическая герменевтика – это стиль компаративного исследования: дорогу одолеет идущий.
Итак, подчеркнем еще раз несколько основных принципов методологии политической герменевтики в сравнительных исследованиях:
■ использование диалогового принципа равноправных субъектов, исходя из идеи мировоззренческой терпимости;
■ любое притязание на всеобщность и универсальность ценностных эталонов в сравнительном исследовании является источником заблуждений и ошибок;
■ все социокультурные ценностные системы истинны – каждая в своем роде, поэтому политические ценности разных цивилизаций не противоречат, а дополняют друг друга;
■ логика сравнительного исследования должна быть построена по принципу дополнительности, ни-
кто не навязывает своего мнения, но приглашает к обсуждению;
■ при сравнении необходимо использовать гипотетические и условные рассуждения, обсуждать все возможные гипотетические альтернативы, которые предполагают ценностные принципы политических культур разных цивилизаций;
■ в процессе сравнительного анализа важно учитывать не только позитивные качества сравниваемых объектов, но и их отрицательные характеристики: чем другая культура не-является или что она не-есть;
■ целое следует понимать, исходя из частного, а частное – исходя из целого;
■ в процессе сравнительного анализа ценностей разных политических культур мы должны прийти к осознанию глубинных архетипов и кодов, формирующих политические традиции этих культур;
■ в процессе сравнительного анализа важно придерживаться фактов, вопреки всем искажающим воздействиям, которые исходят от самого исследователя и сбивают его с верного пути.
Ключевая метафора герменевтического метода: "время картины мира".
Для сравнительной методологии весьма важно не только объяснение ключевых принципов, но и построение общей картины сравнительного исследования. Именно поэтому для политической герменевтики важно расшифровать ключевую метафору этой методологической концепции, которой здесь выступает "время картины мира".
Космос культуры никогда не был для человека прозрачным миром ясных и отчетливых идей – он неизменно представал перед ним как таинство свершившихся форм. В этом один из великих парадоксов культуры: являясь творением человека, она остается для него чудом и тайной. Поэтому проблема интерпретации символов культуры всегда была в высшей степени актуальной. Древние люди вообще отказывались считать себя создателями собственных творений: они истолковывали творческий процесс мистически, видя в нем проявление Божественного вмешательства. Э. Кассирер пишет о том, что у некоторых диких народов, таких как эве в Южном Того, во время сезонных праздников урожая даже в настоящее время приносятся мистические жертвы топору, рубанку, пиле[17].
Еще более таинственными казались человеку духовные инструменты, которые он сам создал, – язык и письменность. Богу, из рук которого была получена письменность, всегда подобало особое, привилегированное место в божественной иерархии. Египетский лунный бог Тот был одновременно "писцом богов" и небесным судьей. Именно он указывал богам и людям, что им подобает, так как он определял меру вещей[18].
Впервые человек попытался понять космос культуры как некую целостность уже в античности. У Платона космос или объективный порядок культуры появляются там, где разные личности относятся к общему миру и сознательно принимают в нем участие. Однако то, что человек пытался определить как "смысл" этого общего мира, противилось ему всякий раз, когда он обращался к надиндивидуальному, универсальному для всех, пытаясь выйти за пределы собственных представлений. Проблема понимания целостности культуры и интерпретации ее ценностных значений в процессе сравнительного анализа со всей отчетливостью обнаружилась уже тогда и предстала как необходимость прорыва через индивидуальную ограниченность в пространство общего смысла.
Аристотель в труде "Об истолковании" связывает интерпретацию (Hermeneia) в строгом смысле как истолкование текста с пониманием, трактуемым в широком смысле как постижение знаков или символов культуры. Hermeneia у Аритотеля относится ко всему значащему дискурсу, точнее, сам значащий дискурс и есть Hermeneia, поскольку он интерпретирует реальность даже тогда, когда в нем сообщается "что-то о чем-то". Аристотелевская Hermeneia является необходимой, поскольку каждая интерпретация является овладением реальностью с помощью значащих выражений, а не сущностью так называемых впечатлений, исходящих из самих вещей.
Для античных философов понятия и символы культуры уже никогда не были простыми копиями впечатлений: они объясняли их появление как результат напряженной работы духа, в которой человеку открывались все новые грани действительности. Имя не просто присоединялось к готовому образу как некий внешний знак, в нем отражался определенный способ познания мира. Именно символика культуры у Аристотеля объясняет особый этап духовной жизни цивилизации – этап созидания общего духовного космоса каждым народом. В ходе освоения своего космоса культуры человек не только знакомился с существующим порядком, но отчасти достраивал и развивал этот порядок: не включался в него как некий винтик, но подчинял себе каждое отдельное явление культуры. Так посредством подчинения человек сохранял и непрерывно обновлял свою культурную символику.
Одновременно античные авторы особое значение придавали пониманию отличий культурных традиций и символов у разных народов. Аристотель в "Политике" обращает внимание на то, что для человека как "существа политического" умение интерпретировать действия и символы разных культурных традиций играет особую роль: именно благодаря этому искусству возможны политические соглашения между народами. В "Политике" он исследовал и описал 158 греческих и варварских государственных устройств, пытаясь интерпретировать их политические особенности в широком контексте культуры. Именно поэтому его фундаментальный труд и сегодня не потерял своего эвристического значения в политической науке: он учит пониманию целостности политического космоса через интерпретацию отдельных уникальных явлений как особенностей культуры.
Аристотель блестяще владел искусством политической герменевтики, понимая ее прежде всего как определенный способ познания политического мира посредством интерпретации. Интересно, что современная философская герменевтика считает такой путь чересчур простым. П. Рикер отказывается от дебатов о методе, сразу перешагивая в план онтологии, чтобы здесь найти понимание уже не как способ познания, а как способ бытия. По его мнению, герменевтика открывает способ существования, который остается от начала до конца интерпретированным бытием, где одна только рефлексия, уничтожая себя как рефлексию, может привести к онтологическим корням понимания. Но как раз это и происходит в языке и в движении рефлексии[19].
Признавая возможности этой "онтологии понимания", к которой склоняется сегодня лингвистический и семантический анализ, хочется отметить, что в политике трудно вывести рефлексию на уровень онтологии. Поэтому политическая герменевтика должна следовать по первому "аристотелевскому" пути, где понимание мира политического – это способ познания и основа сравнительного анализа.
Обратимся к методологии М. Хайдеггера, постаравшись использовать его метафору "картины мира" в качестве ключевой для политической герменевтики в кросскультурном сравнительном анализе.
Если предположить, что каждая политическая культура – это определенная картина мира политического, то следует уточнить, какой смысл мы будем вкладывать в эту категорию. Вначале предоставим слово М. Хайдеггеру: "Что это такое – картина мира? По-видимому, изображение мира. Но что называется тут миром? Что значит картина? Мир выступает здесь как обозначение сущего в целом... При слове "картина" мы думаем прежде всего об изображении чего-то. Картина мира будет тогда соответственно как бы полотно сущего в целом. Картина мира, однако, говорит о большем. Мы подразумеваем тут сам мир, его сущее в целом, как оно является определяющим и обязывающим для нас"[20].
Итак, составить себе картину политического мира другой цивилизации значит не только нарисовать образ мира другой политической культуры, но и представить себе этот мир как целостность, как самость. В этом принципе целостного восприятия состоит основное отличие герменевтического понимания от аналитически-научного, дифференцирующего. Одним из первых особенности этого принципа культурологического понимания расшифровал Гете, решительно заявивший, что математика неспособна оказывать влияние на сферу нравственного. Поэтому мы многое бы знали лучше, если бы не стремились слишком точно знать. Ведь постижимым для нас предмет становится только под углом 45 градусов[21].
Если аналитические принципы направлены на то, чтобы сделать явления исчисляемыми, то культурологические стремятся представить их полностью зримыми. Аналитическое восприятие, препарируя целостность и утверждая исчисля- емость, может значительно навредить, уничтожая зримость культуры. Гете пояснил эту мысль на примере восприятия феномена красоты. В его "Книге песен" есть стихотворение о юноше, который хочет поймать стрекозу, чтобы посмотреть вблизи на игру ее красок; но, поймав, разочарованно замечает, что эти переливы исчезают перед его взором:
"Я поймал ее! Поймал ее! Теперь я рассмотрю ее!
Но вижу только темную синеву.
Такова твоя участь – расчленитель собственных радостей"[22].
Проблема в том, что аналитический инструментарий появился в арсенале науки достаточно поздно[23], когда основные принципы развития культуры были уже сформированы: поэтому аналитические идеи не имеют эвристического значения ни в мире культуры вообще, ни в мире политической культуры в частности. Метод индукции может только помешать пониманию картины политического мира. Опасность индукции как метода восхождения от части к целому в мире политической культуры состоит в том, что она сводит воедино разрозненные элементы, стирая и нивелируя их разнообразие в "убийственной всеобщности" (Гете).
Поэтому современные политические аналитики – профессионалы индуктивного метода – так беспомощны в своих сравнениях и прогнозах, хотя в отличие от Аристотеля в их распоряжении огромные базы данных и сверхсложная вычислительная техника. Подобно Сальери, который пытался "музыку разъять как труп", они препарируют политический мир на бесконечные составляющие и тем самым убивают его образ: исчезает картина мира и сравнительный анализ замыкается на примитивных банальностях "убийственной всеобщности".
На самом деле мышление политической культуры развивается в ярком, многоцветном мире образов, которые нельзя разложить на составляющие элементы без потери содержания. Мир политических образов синтетичен и требует целостного восприятия: он предлагает нам "иллюзию политического бытия", прелесть которой в том, что она несет "цветной отблеск" души самого народа, ее создавшего. Само понятие культурной рефлексии (отражения) в политике говорит уже о тех особенностях, которые ей присущи. Политический образ не может быть тождественен политическому процессу, он лишь определенным образом отражает процесс; и это символическое отражение невозможно разложить на символ и объект, поскольку функция символического изначально синтетическая. В образах политической культуры объективное и субъективное сливаются воедино, создавая неповторимый символический синтез. Этим и объясняется парадокс восприятия в сфере политического: когда "цветной отблеск" социокультурной идентичности исчезает – образ разрушается и картина "гаснет".
Еще одной важной особенностью политической символики является ее вторичность по отношению к общим образам культуры. Эту черту современная политология особенно часто игнорирует, пытаясь целиком оставаться в контексте Современности. Задаваясь вечным вопросом: "Почему политические процессы развиваются сегодня именно так?", аналитический разум не выходит из круга современных представлений, описывая и упорядочивая простое наличное бытие. Между тем современные антропологи доказали, что политическая структура человеческого общества является самым последним делением, на которое опирается человеческое мышление в своих символических классификациях. Формируя символический мир культуры от эпохи к эпохе, человек не просто творил некий набор образов, а разрабатывал универсальный принцип деления мира, что предполагало выработку определенных закономерностей человеческого мышления. Политическая символика возникла на заключительном этапе формирования общего космоса культуры, и законы развития политического мира подчиняются общим векторам развития цивилизации. Поэтому понимание картины политического мира возможно только в более широком контексте культуры цивилизации.
Э. Дюркгейм ввел в социальные науки понятие "коллективного сознания" и доказал, что первоначально логическое и социально-политическое были слиты друг с другом без всяких различий. Согласно Дюркгейму совокупность верований и чувств, общих в среднем для членов одного и того же общества, образует определенную систему, имеющую свою собственную жизнь; ее можно назвать коллективным или "общим сознанием"[24]. Это диффузно рассеянная в мире культуры особая реальность. Общее сознание не зависит от отдельных индивидов, от смены поколений, напротив, оно связывает поколения друг с другом: оно психический тип общества, подобный индивидуальным типам, хотя и в другой форме, имеющий свой способ развития, свои свойства, свои условия существования.
В известной работе "Элементарные формы религиозной жизни" Э. Дюркгейм проследил, как мышление человека развивалось в направлении все большей конкретизации: от наиболее общих представлений – к социально-политическим. В первобытных обществах члены племени и вся Вселенная разделялись на определенные группы в соответствии со своими особыми тотемами. В широком смысле универсальный тотемизм включал в себя все существующее в представлении человека: даже силы природы – солнце, гром, молния, дождь – наделялись особыми тотемными знаками. Разделение труда и профессий, вся социальная структура также скрупулезно следовали этому принципу: кланы одного тотема занимались исключительно войной, другого – охотой, третьего – магией и религией. На всех праздниках, церемониях и общественных собраниях соблюдался определенный незыблемый порядок, детально соответствовавший общей символической картине мира.
Все это позволило Э. Дюркгейму сделать вывод о том, что социально-политическое деление занимает подчиненное место в общей символической картине мира и исследовать его можно только в неразрывной связи с общей эволюцией общественного сознания. Впоследствии работы других культурных антропологов – П. Витца, Ф. Кашинга, А. Кребера[25] подтвердили эти выводы Дюркгейма. Именно культурная антропология первой пришла к выводу, что мир культуры развивается по особым духовным законам, которые не поддаются аналитическому восприятию. Понимание этих законов вплотную приближает нас к тому, как можно интерпретировать картину политического мира в каждой цивилизации.
Основным законом развития культуры (известным всем мировым религиям) является принцип единства микрокосма и макрокосма. И в этом смысле картина политического мира представляет собой кристалл: если даже попробовать разбить кристалл на мельчайшие осколки, то в них всегда можно распознать одну и ту же форму организации. Что же выступает в виде "кристаллической решетки" политической культуры?
Современная наука предлагает множество гипотез: "архетипы коллективного бессознательного" (К. Г. Юнг), "типы духовных укладов" (Г. Г. Шпет), "пред-мнение", "пред- понимание" (М. Хайдеггер), "предрассудки как условие понимания" (X. Г. Гадамер). По образному замечанию английского этносоциолога В. Тэрнера, все эти культурологические категории содержат "постулат или положение – явное или подразумеваемое, обычно контролирующее поведение или стимулирующее деятельность, которая молчаливо одобряется или открыто поощряется в обществе"[26].
Архетипы, или темы политической культуры, – это, по сути, социально передаваемые типовые образцы поведения, характеризующие управление и политику в определенном обществе. Культурный код – своеобразный алгоритм, задающий пространственные и временные конфигурации основных архетипов культуры.
Передача политической символики характерна для всех цивилизаций, и культурологи давно отметили, что политическая культура тяготеет к моносимволизму. Символы в политической культуре приобретают абстрактную форму, идеологизируются и тем самым повышают свое самостоятельное влияние в культурном поле. В. Тэрнер доказал, что выявление подлинных архетипов культуры возможно лишь при обращении к древним пластам общественного сознания, к архаическому прошлому, в котором господствовал ритуал. Именно ритуал формирует культурный код цивилизации, передавая культурные темы через ритуальные символы, а сам ритуал обеспечивает условия для выражения архетипов.
На более поздних этапах развития культуры роль ритуала начинают выполнять традиции и нормы культуры. И сегодня каждый современный символ политической культуры в своих тайных подтекстах содержит основные архетипы и коды цивилизации, что создает скрытое единство сквозного содержания политической картины мира. Поэтому современный образ этой картины может быть понят только исходя из его древних первоистоков: тех архетипов и кодов цивилизации, которые задают его культурную программу. В этом социокультурный парадокс политического мира: он динамично меняется от эпохи к эпохе, но древние архетипы и коды культуры неизменно вплетены в нашу чувственную Современность.
Точно также человек политический в каждой цивилизации подчиняется законам своей культуры, даже если не испытывает с ее стороны никаких новых воздействий: он сам в уменьшенном виде несет в себе космос культуры, он "напитан" этой культурой с раннего детства. Вот ключ к разгадке закона социокультурной идентичности, который так трудно дается современным политикам.
Еще одним законом развития мира культуры является сформулированное Гете правило континуальности: истинно единым является только то, что происходит из общего образующего принципа и может мыслиться как рожденное из него. В культуре действует "метод развертывания" из единого архетипа всей картины мира по правилам "точной чувственной фантазии". Этот метод прямо противоположен индуктивному: развертывание идет по модели "роста кристалла", а не по пути простой интеграции суммы первоначальных элементов. Символический мир культуры расцветает, как весеннее дерево: каждый цветок яблони является неповторимым, но мы не спутаем его с цветами других деревьев – он несет свой особый "архетип" яблони. Именно так формируется феномен целостности и уникальности каждой цивилизации.
Эта идея разделялась многими известными культурологами. Н. Данилевский писал о том, что все цивилизации (в авторской терминологии –"культурно-исторические типы") нарождаются, достигают различных ступеней развития, стареют, дряхлеют и умирают, развивая самобытные, неповторимые идеи. Римская цивилизация развивала идею права; греческая – идею прекрасного; германо-романская – "идею единого истинного Бога". Особая миссия у славянской культуры – справедливое устройство общественноэкономической жизни людей[27].
О. Шпенглер рассматривал развитие культуры как пробуждение великой души из "прасимвола", или идеальной формы. В своей книге "Закат Европы" он блестяще, глубоко и тонко проанализировал особенности "аполлонической души" античной культуры, "магической души" арабской культуры, "фаустовской души" западной культуры. С присущей ему экспрессией О. Шпенглер писал о том, что каждой из великих культур присущ особый "тайный язык мирочувствования", вполне понятный только тому, чья душа принадлежит этой культуре. Когда мы переводим на родной язык знаковые символы других народов, мы делаем лишь вялую попытку проникнуть в мир чувствований других цивилизаций, наиболее утонченные и глубинные срезы которых все же остаются немыми. Эти попытки перевода равносильны намерениям переложить скульптуры Парфенона на струнную музыку или отлить бога Вольтера из бронзы[28].
Яркий, увлекающийся художник, О. Шпенглер в своих высказываниях чересчур категоричен. Но он хорошо обозначил проблему: целостность и уникальность каждой цивилизации ставят естественные барьеры на пути к диалогу. Символический мир культуры наделен особой функцией: функцией творческого саморазвития и самосозидания. Человек не может вырваться за пределы природы, разорвать или разрушить ее органические барьеры, но внутри них он свободен – свободен созидать свой особый мир по особым законам, непрерывно его расширяя и совершенствуя.
Каждый человек живет в символическом мире своей культуры и этот мир, по остроумному замечанию Э. Кассирера, окружает его так же тесно, как стены тюрьмы. Из этой тюрьмы он может освободиться не тогда, когда снесет ее стены, а когда их осознает. Размышляя над этим, Г. Гегель заметил, что знающий об ограничении уже превзошел его. Герменевтическая методология понимания дает нам возможность осмыслить социокультурные ограничения в сфере политики и тем самым превзойти их, обретая долгожданную свободу творческого диалога с другими цивилизациями.
Метафора картины политического мира как уникального кристалла поможет нам представить диалог цивилизаций в виде неповторимой мозаики символических форм, в которых осуществляется политическая жизнь людей. И хотя эти формы бесконечно разнообразны, за ними определенно просматривается некий единый стержень, что формирует глобальный мир как универсальную целостность. Путешествуя по разным историческим эпохам, сравнивая страны и континенты, мы везде встречаем "знакомого незнакомца" – аристотелевского "политического человека", который смотрит на нас через тысячи разных масок. Поэтому современная сравнительная политология призвана утвердить особый познавательный идеал – понимания и интерпретации тотальности политических форм в их социокультурной неповторимости.
Нерациональная интерсубъективная логика понимания другого в процессе сравнительного анализа способна стать логикой подлинного гуманизма. Благодаря ей универсалии глобального мира должны, наконец, наполниться "цветущей сложностью" планетарного бытия (К. Леонтьев): ибо только тогда человек свободен, когда он может жить согласно тому пониманию свободы, которое принято в его обществе. В современном диалоге цивилизаций должно быть столько ипостасей свободы, сколько равноправных партнеров в нем участвуют. И каждая из политических универсалий глобального мира должна иметь столько необходимых граней понимания, сколько сегодня существует цивилизаций на Земле. Глобальный мир и единое информационное пространство необходимо созидать в диалоге цивилизаций как общее пространство многогранной духовности – всегда открытое и вечно совершенствующееся в процессе сравнения и понимания другого.