Французский сонет
С присущей поэтам Плеяды творческой сознательностью все изменения их поэзии отчетливо сказывались в смене жанровых предпочтений. В 1552 г. выходит в свет сборник Ронсара "Любовные стихотворения", где главное место занимают сонеты, а составившая приложение пятая книга од явилась прощанием с пиндарической одой. Ее место займут оды, выдержанные в традиции жизнелюбивого Анакреонта или медитативного Горация. Появление в 1553 г. "Книжки шалостей", едва не поссорившей Ронсара с церковью, не означало, что поэт предпочел шутливое остроумие и анакреонтику важной серьезности. Напротив, именно в это время Ронсар начинает работу над так и не завершенной им эпической поэмой "Франсиада". Однако в целом тон поэзии становится более личным, даже если поэт возносит хвалу, сменяя оду гимном – формой более свободной и дающей пространство для размышления. Гимн создается не придворным поэтом, а философом, посвящающим свои размышления смерти, вечности, однако не забывающим и о темах, которые претендуют на обладание вечностью, но в действительности служат лишь сиюминутному ("Гимн Золоту").
Все более уверенно в качестве поэтической темы утверждает себя природа. Ей непосредственно посвящен ряд блазонов – жанр, представляющий собой разновидность гимнической хвалы, богатой описательными деталями. Этот жанр был с особенным успехом развит соратником Ронсара по Плеяде Реми Белло в блазонах "Бабочка", "Муравей", "Часы", "Улитка", "Тень", "Черепаха".
Основываясь на том, что уже в самих названиях стихотворений Ронсара немало природных существ и даже конкретных мест, нередко говорят о совершенном им открытии природы в поэзии. Вероятно, это справедливо в том смысле, что Ронсару, как и Петрарке до него, свойственно чувство, влекущее к природе. Однако в самих стихах природа выступает не столько как объект эстетического любования, сколько как повод для нравственного размышления. Она напоминает и о скоротечности человеческих радостей, обреченных увяданию, и о вечном их возрождении (оды "Гастинскому лесу", "Моему ручью"). Природа для Ронсара - своего рода воплощенный золотой век, приобщаясь к которому человек имеет возможность хотя бы минутно одержать победу над преследующим его временем.
Наблюдение над природой дает размышлению отправную точку, позволяет остроумно опредмечивать отвлеченное. Так, поэма "Кот" (посвященная Белло) – это рассуждение о судьбе, о желании человека предугадывать ее, о возникающих в связи с этим предрассудках, которые самого Ронсара заставляют всячески избегать кошек, воспринимая неожиданное появление одной из них в своей спальне как неопровержимое предсказание каких-то событий:
Я вне себя вскочил и кликнул слуг;
Один зажег огонь, другой при этом
Сказал, что добрый знак по всем приметам –
Приход и ласка белого кота,
А третий мне сказал, что нищета Придет к концу и прочие напасти,
Что одинокий кот приносит счастье.
Насупив брови, я ответил так:
Мяукающий кот – недобрый знак,
Ведь это значит, что придется вскоре
Принять мне муки от жестокой хвори,
Безвылазно сидеть в своем скиту,
Подобно домовитому коту...
Пер. А. Рента
Обращение к природе в поэзии Ронсара является следствием всевозрастающего желания увидеть и оценить вечное в кругу непосредственных переживаний. То же желание фактически превращает самые разные жанры – от оды до гимна и сонета – в послания конкретным лицам, в разговор с ними. Эта речевая черта у Ронсара становится общей стилистической тенденцией, действующей поверх жанровых различий: не снимая их, но требуя все большего их разнообразия, поскольку каждый жанр представляет собой возможность особой точки зрения, особого речевого тона. Новые жанровые формы преобладают в сборниках Ронсара, где даже название указывает на их тематически и жанрово смешанный характер: "Роща" (1554) и "Смесь" (1555).
В качестве жанра любовной поэзии у Ронсара преобладает сонет. В творчестве Ронсара есть три сонетных цикла: три любви, три героини, три жизненные эпохи. Первый цикл связан с именем Кассандры – героини "Любовных стихотворений".
Кассандра Сильвиаги происходила из богатой итальянской семьи. Ей было 15 лет, когда 21 апреля 1546 г. в королевской резиденции в Блуа произошла ее первая встреча с поэтом. Вскоре она вышла замуж за человека, чье имение располагалось по соседству с замком Ронсара. Они могли встречаться, и тогда исследователи имеют возможность рассматривать сонеты как лирический дневник. Однако теперь преобладает мнение, что сонеты относятся к 1551 – 1552 гг. В таком случае что это – воспоминание безутешного влюбленного или поэтическая условность? Ведь даже когда речь идет о самом Петрарке, нередко звучит мнение, что, "мастер стиха", он "любил играть в такие трудности, в которых чувство теряется в погоне за формой"[1]. Может быть, такая оценка свидетельствует о разности поэтических вкусов эпохи Возрождения и XX столетия? А может, Петрарка оценивается с учетом тех формальных преувеличений, которые стали знаком стиля его эпигонов – петраркистов? Не был ли Ронсар одним из них?
В первом сборнике сонетов у Ронсара несомненно желание уловить тон нового для него жанра. Постоянно ощущается присутствие Петрарки, отзываются его приемы. Однако сразу же острота переживаемой поэтом недостижимости возлюбленной переводится из плана платонического противопоставления небесного земному, как это было у Петрарки, в план чисто человеческих отношений, окрашиваемых подробностями, возможно, реально биографическими. Мифологические реалии перебиваются французской топографией, вздохи на берегах Илиона отзываются на берегах Луары. Как будто предвосхищая шекспировское отступление от петраркистского идеала красоты в Смуглой Леди сонетов, Ронсар поет карие глаза своей возлюбленной. И даже среди мифологических образов он избирает ту степень чувственности, сама мысль о которой в отношении божественной Лауры показалась бы кощунственной:
О, если бы, сверкая желтизной,
Моей Кассандрой принят благосклонно,
Я золотым дождем ей лился в лоно,
Красавицу лаская в час ночной.
Пер. В. Левика
Как в отношении античных авторов, так и в отношении ренессансных поэтов Плеяда не признавала прямого подражания, и создаваемые ее участниками сонеты не поражены избыточным петраркизмом. Касаясь того, в какой мере формальные условности исключают искренность чувства, надо отмстить, что поэзия была не только следствием и отражением любви, но сама учила этому чувству, жила им. Случайную встречу она могла развить в искреннюю страсть, которая годами владела поэтом, как это было с Ронсаром, и нс покидала его, даже если он уже навсегда расстался с той, кому посвящал стихи, и даже если в его поэзии появились новые героини. Так что под поэтической искренностью, говоря о сонетной любви, никак нельзя подразумевать лишь достоверность человеческих отношений.
"Литературную верность" Кассандре Ронсар хранил почти десять лет – до того времени, когда появляется сборник "Новое продолжение любовных стихотворений" (1556). Там по-прежнему есть стихи, обращенные к ней, но также и к другим женщинам, среди которых главная героиня – Мария. Все, что известно о ней, – она простолюдинка. Эта человеческая черта стала поводом резче обновить сонетную условность, ввести в нее новые подробности и речевую интонацию, в образном строе явственнее сблизить любовь и природу. Сам Ронсар признается, обращаясь к Понтюсу де Тиару:
Когда я начинал, Тиар, мне говорили,
Что человек простой меня и не поймет,
Что слишком темен я. Теперь наоборот:
Я стал уж слишком прост, явившись в новом стиле.
Пер. В. Левика
Было бы наивным биографизмом предположить, будто перемена стиля произошла исключительно по причине низкого происхождения новой возлюбленной. Скорее возникает иная мысль: не выбрал ли Ронсар крестьянку в качестве героини нового цикла, чтобы подчеркнуть происходящие перемены? Поэзия могла следовать за чувством, но могла и окрашивать его в свои тона. А пути героинь легко пересекались даже в пределах одного стихотворения: "Я буду чествовать красавицу мою, / Кассандру иль Мари – не все ль равно какую?" (пер. В. Левика). Именно Кассандре в этом сборнике посвящен один из наиболее показательных для обновленной манеры сонетов Ронсара. Поэт обращается к слуге, под угрозой наказания приказывая ему закрыть дверь, ибо хозяин на три дня погрузится в чтение "Илиады":
Je veux lire en trois jours l'lliade d'Homere,
Et pour-се, Corydon, ferme bien l'huis sur moi:
Si rien me vient troubler, je t'asseure ma fois,
Tu sentiras combien pesante est ma colere.
He впускать никого, но если вдруг явится посланец от Кассандры, подать скорей одеться:
К посланнику я тотчас выйду сам,
Но даже если б бог явился в гости к нам,
Захлопни дверь пред ним, на что нужны мне боги!
"Хочу три дня мечтать, читая “Илиаду”",
пер. В. Левика
В этом сонете, где любовь к Кассандре вознесена необычайно высоко, поставлена выше любви к Гомеру, особенно поражает разговорная непринужденность слога. Никаких образных украшений, никакого петраркизма. Высота хвалы совсем необязательно влечет за собой возвышенность или изощренность языка, остающегося прозаическим. В то же время линию поэтического развития Рон- сара невозможно ввести в какое-то определенное русло. Он всегда остается многогранным, готовым сменить жанр и обновить стиль, следуя новой любви, хотя не забывая прежних. Стихи на смерть Мари Ронсар напишет спустя 20 лет после сборников, ей посвященных, в том самом 1578 г., когда увидит свет цикл, в самом названии которого впервые значится имя возлюбленной: "Сонеты к Елене".
Элен де Сюржер была одной из придворных дам, составлявших "летучий эскадрон" королевы-матери Екатерины Медичи; они выведывали тайны, устраивали интриги, мирили и ссорили. Воспевая Елену, Ронсар вступает в соперничество с новым кумиром двора – молодым поэтом Филиппом Депортом. Последнее увлечение Ронсара – воспоминание о любви и юности, воспоминание, омраченное, однако, избранным объектом: Елена капризна, надменна, перед двором она едва ли не стыдится чувств стареющего поэта, приводя его в бешенство. Отголоски этих жизненных перипетий можно найти в стихах ("О, стыд мне и позор. Одуматься пора..."; пер. А. Ревича), но в лучших из них главным является другое – насмешливое противопоставление своей человеческой тленности спокойной уверенности в своем поэтическом величии:
Когда, старушкою, ты будешь прясть одна,
В тиши у камелька свой вечер коротая,
Мою строфу споешь и молвишь ты, мечтая:
"Ронсар меня воспел в былые времена".
Пер. В. Левина
В этом сонете Ронсар вновь является непринужденно беседующим, но не таков весь сборник. То ли светская любовь, то ли меняющийся стиль, в подражание новым итальянским веяниям все более увлекающийся маньеризмом, заставляет поэта демонстрировать, что и он владеет остроумной метафорой – кончетти. В доказательство Ронсар выстраивает любовный сонет, обыгрывая обращение к комару. Сначала поэт просит его не тревожить мирный сон возлюбленной и готов взамен пожертвовать каплей своей крови; затем сам мечтает "влететь к ней комаром и впиться прямо в очи, / Чтобы не смела впредь не замечать любви!" (пер. Г. Кружкова).
Подобного рода поэтическое остроумие вскоре сделается обычным в европейской поэзии и гораздо более изощренным, чем мы это видим у Ронсара. Однако характерно его желание меняться. В своем творчестве Ронсар универсален, осваивая жанровую систему во всей ее полноте – от эпиграммы до эпоса. Ни в одном из жанров он не следует существующим нормам, но стремится до предела раздвинуть возможности формы. Именно так происходит в сонете, где череда возлюбленных представляет собой как бы смену масок самой Любви, которой Ронсар служит, не допуская измены. Разыгрывается своего рода спектакль, по ходу которого дистанция между поэтом и объектом его поклонения то увеличивается, то сокращается, меняя выражение чувства и саму роль влюбленного, каждый раз исполняемую Ронсаром со всей искренностью.
Это искренность актера, способного к достоверному перевоплощению, за которой нс следует предполагать безусловной исповедальной правды. В этом принципиальное отличие Ронсара от его друга Дю Белле, чья поэтическая эволюция совершалась не вширь, а сосредоточенно уводила на глубину личности, предсказывая гуманистический кризис конца эпохи, окрашенный гамлетизмом, разочарованием и саморефлексией.
Первая книга Дю Белле – "Олива" представляет собой вершину французского пеграркизма по совершенству формы и пронизанности платоническими идеями. Однако и то и другое очень скоро перестает удовлетворять автора. Уже в 1552 г. он пишет сатиру против петраркистов, их возвышенной одухотворенности противопоставляя полноту синтеза духовного и плотского. Для Дю Белле это трудное время: болезнь и смерть старшего брата, необходимость принять на себя ответственность за его семью, постоянно преследующее безденежье. Самос значительное произведение этого года – поэма "Плач отчаявшегося". В поисках духовного возрождения поэт мечтает о поездке в Рим, возможность которой ему представилась в 1553 г. в качестве секретаря своего дяди, кардинала Жана Дю Белле (в свое время покровительствовавшего Рабле).
Дю Белле погружается в историю, проникается ее духом. Прикоснувшись к священным камням великого прошлого, он мрачно пророчествует о будущем, соединяя античный опыт с апокалипсическими видениями. В его поэзию входит тема времени. Начав со взгляда, обращенного в прошлое, в сборнике "Римские древности", Дю Белле продолжил, пророчествуя в "Сновидениях". Обе книги будут опубликованы после возвращения во Францию в 1558 г. Одновременно с ними увидит свет и сборник сонетов "Сожаления" (или "Жалобы", "Regrets"), который называют в числе лучших лирических книг мировой поэзии.
Сонетная манера Дю Белле изменилась полностью, вплоть до размера: вместо 10-сложной появляется 12-сложная александрийская строка, как будто напряженность размышления потребовала замедления ритма и увеличения стихотворного объема. Дю Белле научил французский сонет обходиться вовсе без любовного сюжета. Полнота внутреннего самовыражения более не ассоциируется с состоянием влюбленности, а доверяется душевной исповеди, не отрешенной от состояния мира, но остро на него реагирующей:
Блуждать я не хочу в глубокой тьме природы,
Я не хочу искать дух тайны мировой,
Я не хочу смотреть в глубь пропасти глухой,
Ни рисовать небес сверкающие своды.
Высоких образов я не ищу для оды,
Не украшаю я картины пестротой,
Но вслед событиям обители земной В простых словах пою и благо и невзгоды.
Печален ли, – стихам я жалуюсь своим,
Я с ними радуюсь, вверяю тайны им,
Они наперсники сердечных сожалений.
И не хочу я их рядить иль завивать,
И не хочу я им иных имен давать,
Как просто дневников иль скромных сообщений.
Пер. В. Давиденковой
Сколь от многого отрекается Дю Белле, открывая свой новый сборник! Отрекается от того, с чего некогда начинал весь круг близких ему поэтов. Тем трагичнее отречение для него, так памятно говорившего в защиту стиха, о достоинстве национальной поэзии. Согласно названию всей книга, Дю Белле теперь трагически сузил поэтическое пространство, оставив ему лишь собственное сердце, секретарем которого стал стих, превратившись в дневник, в комментарий:
Je me plains i mes vers, si j'ay qiielqiie regret:
Je me ris avec eux, je leur dy mon secret,
Comme estans de mon coeur les plus seurs secretaires.
Aussi ne veulx-je tant les pigner er friser,
Et de plus braves noms ne les veulx deguiser,
Qui de papiers journaux, ou bicn de commentaires.
В сонетный стиль XVI в. врывается лексика, смущающая переводчиков своей почти невозможной современностью. Но у Дю Белле выдвижение нового лексического ряда, определяющего новую роль поэзии, замечательно внутренне мотивировано, уравновешено: в рифму к слову "regret" (центральному, вынесенному в заглавие всего сборника) подобрано не только по звуковому, но и по смысловому родству слово "secret", указывающее на интимность поэзии. Однако чтобы отличить ее от прежней роли стиха – поверенного в любви, Дю Белле также в сильную рифмующуюся позицию ставит слово этимологически связанное с "secret" – "secretaires", а чтобы упрочить этот новый деловой стиль отношений с поэзией, рифмует его с "commentaires". Стихи – комментаторы души или, как сказано в той же строке, – "papiers joumaux", что побудило одного из русских переводчиков так передать две последние строки: "И говорят они, как пишут / Газеты и календари". Все бы хорошо, но первые регулярно выпускаемые газеты появятся спустя несколько десятилетий после смерти Дю Белле, который, конечно, уподобил свои стихи ежедневным дневниковым записям.
Жоашен Дю Белле умер от туберкулеза в возрасте гениев – в 37 лет. Он умер в год начала религиозных войн во Франции – в 1560, предсказав, предчувствуя историческую трагедию. Он положил начало гражданской поэзии, откликающейся на события не по обязанности придворного поэта, но по внутренней необходимости вмешаться в происходящее поэтическим словом, подтвердив его высокое достоинство, которое поэты Плеяды декларировали в начале своей деятельности. Это и попытается сделать в последние два десятилетия своей жизни Пьер Ронсар.
Некогда полагавший, что участвовать в современности поэзия должна одой и эпосом, Ронсар перешел на увещевания и послания сильным мира сего, пытаясь убедить их предотвратить смуту, затем – остановить кровопролитие. Голос поэта звучал тщетно. Ему оставалось осознать, что его время прошло, а вместе с ним клонилась к своему финалу целая эпоха, обещавшая рождение достойного человека и теперь истекавшая кровью. Тон поэзии Ронсара становится элегичным: он снова сменил основной жанр. Элегично звучат даже те стихи, где жанровое определение не вынесено в название, скажем "Против лесорубов Гастииского леса". Рушат не только государство, губят не только человека, но и природу, обещавшую в поэзии Ронсара золотой век. Что остается?
Творить и завтрашним не омрачаться днем.
Грядущее – темно, а мы лишь раз живем.
Пер. И. Кутит
Так писал Ронсар незадолго до смерти в элегическом послании Филиппу Депорту, своему молодому сопернику, победившему его в глазах современников и ближайших потомков. Ронсар не принял наступивший век и был отвергнут им, не только в числе первых осознав, но пережив трагедию распавшегося времени.
Круг понятий
Петраркизм:
национальный язык условность формы
подражание искренность
новизна всеобщее подобие вещей
Материалы и документы
Элитарность поэзии
[2]Истоки духовного аристократизма ранней Плеяды надо искать не только и не столько во влиянии феодальной действительности и порождаемых ею представлений, сколько в воздействии и субъективном преломлении сдвигов, которые в области интеллектуальной жизни несло с собой властно заявившее о себе Новое время... <...> Сказалась гордость поэтов, проникнувшихся ренессансным чувством личного и профессионального достоинства, убеждением в могущественном значении того рода творческой деятельности, которой они посвящали свою жизнь. А эта убежденность основывалась, в свою очередь, не только на стремлении к профессиональной независимости, но и на открытии художественной специфики поэзии как особого самостоятельного по своей природе вида духовной активности; на осознании общенационального масштаба той роли, которую поэзия была призвана играть; наконец, на понимании новаторского характера своей творческой программы, опережавшей устоявшиеся представления и вкусы. Упоение этими открытиями, их абсолютизация в собственном восприятии и порождали ощущение избранности и принадлежности особой интеллектуальной элите.
У ранней Плеяды вызревает представление о поэте как глашатае патриотических чувств и интересов, как о совести нации.