Лекция 6. ФИЛОСОФИЯ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Рационалистическая традиция, апелляция к разуму, правам человека, характерные для Нового времени, были подхвачены и еще более усилены Просвещением (XVII- XVIII). Идеологи Просвещения высмеивали предрассудки, отвергали все прошлые авторитеты; клеймили церковь и клерикализм; выступали против произвола феодалов; утверждали тождество разума и закона. "Когда господствует закон, а не произвол, крестьянина не будет угнетать любой мелкий чиновник, гражданина не посадят в тюрьму, не начав тот час же его процесса перед законными судьями, ни у кого не будут отнимать его имя под предлогом общей пользы, не вознаграждая его за это, клерикалы не будут властвовать над народом и обогащаться на его счет", – писал один из самых ярких идеологов Просвещения Вольтер (наст. имя Мари Франсуа Аруэ) (1694-1778). Мыслитель доказывал, что поступательная эволюция человечества имеет свои внутренние законы, независимые ни от воли божества, ни от воли королей. История человечества развивается по восходящей линии, но движет ею не Бог, не король, а сами люди, их опыт и нравы. Смысл исторического прогресса состоит в завоевании человеком власти над природой, развитии науки, промышленности, создающих предпосылки для достижения разумной и свободной организации общественной жизни.

Вольтер исходил из понятия "естественного разума" и представления о "вечной", "разумной" природе человека. Разумеется, признавал он, человек не всегда умел пользоваться разумом. Лишь постепенно, в ходе весьма длительной истории, люди развивают свои способности, узнают свои истинные потребности, формируют свои моральные принципы. Простодушный гурон по своему здравому смыслу и морали может превосходить самого изысканного европейца. Но отсюда все-таки не следует, писал Вольтер, что цивилизованные люди должны, как полагал Руссо, вернуться к патриархальной простоте нравов, ибо в первобытные времена человеку были присущи еще более нелепые и страшные заблуждения, предрассудки и суеверия, нежели в век цивилизации.

Сокрушая догматы и авторитеты прошлого и настоящего, веря в будущее, Вольтер вместе с тем отвергал слепой, безграничный оптимизм (в духе лейбницевского предустановленного лучшего из миров). Чтобы достичь лучшего будущего, нужны знания, усилия, труд; во всяком случае, по его мнению, насилие, внешние перевороты абсолютно исключены. В своем рассказе "Мир, каков он есть, или Видение Бабука, записанное им самим" Вольтер рассказывает о мудром Бабуке, который возмущается при виде порчи нравов в городе Персеполисе, однако, узнав, что от его доклада ангелу Итурелию зависит, будет ли город уничтожен или пощажен, высказывается против разрушения, так как "если в нем не все хорошо, то во всяком случае все выносимо".

Мыслители XIX в. высоко оценили гений Вольтера. Так, Луи Блан писал в своей "Истории революции": "Во главе движения, следовало, казалось бы, стоять мыслителям редкой гибкости ума для того, чтобы обольщение могло сделаться всеобщим, – горячим защитникам человечества, чтобы всякая благородная душа могла заранее ликовать об их торжестве, – писателям расточительно роскошным, чтобы благодеяние их могли создать целый сонм клиентов, – людям непобедимым в насмешке, чтобы перед ними дрожали, – главам партий, в одно и то же время упорным и благоразумным, чтобы не было ни остановок, ни ложных маневров, необходимы были историки, повествователи, драматурги, романисты, публицисты, которые за их славу и гений были бы запросто приняты у королей; наконец, ради долготерпения парода, необходимы, быть может, были философы, страшившиеся цикуты, развязные до крайности, способные на лицемерие, вкрадчивые, искусно умеющие усыпить или поднять тревогу, если нужно, изощрившиеся в лести... В XVIII в. все эти люди были одним человеком, и имя их было – Вольтер".

Видный политический мыслитель эпохи Просвещения Шарль Луи Монтескье (1689-1755) в своих книгах "Персидские письма" (1721), "О духе законов" (1748) доказывал, что общественной жизнью управляют отнюдь не случай и провидение, а собственные закономерности. Нравственный облик народа, характер его законов предопределены географическими условиями, экономикой, религией и политическими учреждениями. – Абсолютной ценностью является справедливость; правосудие должно проистекать из добродетели, а не из принудительных законов государства. Монтескье возражает Гоббсу, согласно которому порядок в государстве можно установить только с помощью силы. Напротив, главное, утверждает Монтескье, – добродетель и справедливость.

Монтескье критикует религиозную нетерпимость европейских государей, инквизицию, безнравственность пап, прозелитизм и т.п., отвергает неограниченную власть. Люди не могут отнять у себя жизнь, следовательно, никто из государей не может иметь такой власти. Злоупотребление государя властью освобождает подданных от повиновения. Высший закон – это человеческий разум; он управляет всеми народами земли. Политические и гражданские законы – его частные случаи, причем они должны быть приспособлены к тому народу, для которого создаются; должны принимать во внимание физическую географию страны, качество ее земли, образ жизни народа – земледельческий, охотничий или скотоводческий; его религию, нравы, обычаи, численность. Все это в совокупности составляет то, что я называю духом законов, подчеркивает философ.

По мнению Монтескье, существует три типа правления: республиканский, монархический и деспотический. В этическом смысле именно республика олицетворяет добродетель (честность). В то же время республика, как и другие типы правления, подвержена разложению. Она разлагается, когда пропадает дух равенства или когда, напротив, утверждается дух крайнего равенства, когда каждый "претендует на то, чтобы быть равным тем, кого он избрал командовать собой". Что касается монархического принципа, то он разлагается, когда высшие должностные лица становятся символом угнетения, утрачивают уважение народа и становятся грубыми орудиями произвола; когда они, забыв о чести, стремятся только к должностям и почестям. Принцип деспотического правления разлагается непрерывно, ибо он порочен по своей природе.

По Монтескье, свобода – это право делать все, что позволено законами (здесь, как очевидно, Монтескье примыкает к Локку). Опора свободы, права и демократии – разделение властей. В этом смысле образцом для него выступает Англия, где законодательная власть издает законы; исполнительная власть заключает мир или войну, гарантирует безопасность каждого гражданина; судебная власть наказывает за преступления или рассматривает гражданские дела. При соединении законодательной власти с исполнительной возникает подозрение, что монарх или сенат может принять тиранические законы, чтобы затем тираническим образом заставить их исполнять. Когда судья одновременно и законодатель, неизбежен бесконтрольный произвол над жизнью и свободой граждан. Когда судебная власть объединена с исполнительной, то судья обретает силу угнетателя. И, разумеется, все было бы потеряно, если бы кто-либо соединил в своих руках одновременно все три власти: в результате утвердился бы ужасающий деспотизм.

Одним из самых выдающихся представителей Просвещения был Жан Жак Руссо (1712-1778). Руссо подверг резкой критике цивилизацию, культуру, науку, искусство, литературу XVIII в.; философ доказывал, что именно они привели к упадку нравов общества, нравственности людей; восхищался простотой природы, величием добродетелей античных греков. Его призыв "вернуться к природе", в сущности, был неверно понят многими современниками. В частности, Вольтер, прочитав "Рассуждения о науках и искусстве", иронически заметил, что Руссо призывает "встать на четвереньки". Между тем, если мы окинем взглядом сегодняшнюю природу, то призыв Руссо вполне актуален. Вернуться к природе, по Руссо, значит отказаться от искусственности, которая слишком пронизывает всю современную цивилизацию. Руссо вовсе не звал "в леса", он желал, чтобы человек ("Эмиль") был в состоянии видеть собственными глазами, чувствовать своим собственным сердцем. Он желал, чтобы человек постоянно стремился к личному совершенствованию, чтобы никакая власть на свете не могла управлять его решениями, кроме его разума.

Руссо отвергал частную собственность, защищал идеи республиканской свободы, социального и политического равенства. Демократия, по Руссо, наилучший образ правления, правда, в маленьких государствах; для средних и больших государств более подходят соответственно аристократия и монархия. Когда Руссо говорит о демократии, он имеет в виду прямое участие в управлении государством каждого гражданина, ибо представительное правительство, с его точки зрения, всего лишь выборная аристократия. Свобода и равенство – вот цель Руссо.

Во имя самосохранения индивидуумы заключают общественный договор. Существо этого договора составляет отчуждение каждым индивидуумом всех своих прав без остатка в пользу общины. Если бы какие-то права у индивидуума оставались, то естественное состояние продолжало бы существовать, и ассоциация по необходимости стала бы либо тиранической, либо тщетной. Суверен, верховная власть, по Руссо, это не монарх, не какое-то правительство (как у Гоббса); это все общество в его коллективной законодательной правоспособности. Каждый отдает себя под верховное руководство общей воли, и члены общины все вместе принимают каждого как нераздельную часть целого. Аргументы Руссо против разделения властей заключались в следующем: "Подобно тому, как природа наделяет каждого неограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашение дает политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, и вот эта власть, направляемая общей волей, носит... имя суверенитета". Некоторые разделяют суверенитет "на силу и волю, на власть законодательную и власть исполнительную, на право облагать налогами; отправлять правосудие, вести войну, на управление внутренними делами и на полномочия вести внешние сношения... они делают из суверенитета какое-то фантастическое существо, сложенное из частей, взятых из разных мест", – продолжает Руссо и подчеркивает: "Это похоже на то, как если бы составили человека из нескольких тел, из которых у одного были бы только глаза, у другого – руки, у третьего – ноги и ничего более".

Воля верховной власти есть всеобщая воля. Каждый гражданин именно будучи таковым, т.е. гражданином, участвует во всеобщей воле. В качестве индивидуума он, конечно, обладает индивидуальной волей, которая может прийти в столкновение со всеобщей. В таком случае верховная власть имеет право принудить любого подчиниться всеобщей воле, т.е. силой заставить индивидуума быть свободным. (Но может ли человек быть свободным, если его к свободе принуждают?)

Руссо, как и Гоббс, в сущности, отвергает частную собственность: государство по отношению к своим гражданам является хозяином всего их имущества.

Как формируется всеобщая воля? Политическое мнение каждого человека определяется собственным интересом, но собственный интерес состоит из двух частей: одна специфична для данного индивидуума, вторая совпадает с интересами всех других. Совпадение специфических интересов случайно; как правило, они разнонаправлены и взаимоуничтожаются. Остается результирующий интерес, который представляет общие интересы: именно он и является всеобщей волей. Иначе говоря, всеобщая воля равна воле всех минус крайности этих воль в ту или другую сторону. С точки зрения Руссо, весьма важно, чтобы в государстве не было всякого рода ассоциаций, ибо они, преследуя свои интересы, могут вступать в противоречие с волей общества как целого. (Но в таком случае государство должно запретить профсоюзы, политические партии, в результате получится тоталитарное государство.) Если же ассоциации существуют, то их должно быть как можно больше, чтобы они могли нейтрализовать друг друга.

В чистом виде демократии не бывает, в чистом виде она – для богов. Люди не могут создать совершенное правительство, так как правительство – та же ассоциация. Член правительства имеет три воли: личную, правительственную и всеобщую. Как правило, повелевающий утрачивает и разум, и справедливость. По Руссо, то, что мы называем демократией, на самом деле – выборная аристократия. Но и такой режим возможен не везде, а только там, где не очень холодно и не очень тепло. Производство тоже не должно слишком превышать необходимое: в противном случае возможно зло роскоши!

В целом, в концепции Руссо можно отметить два важных позитивных момента: 1) отрицание священного права королей; 2) защита демократии. Но в ней содержится и опасный момент: абсолютизация так называемой всеобщей воли народа; отсюда – отказ от выборов, голосования, в конечном счете возможен и тоталитаризм.

Важные мысли высказал Руссо по поводу воспитания, образования человека. Его эстетические и педагогические взгляды выражены в романе-трактате "Эмиль, или О воспитании" (1762). Он исходил из положения, что естественный человек – это человек целостный, добрый, справедливый. Его портит общество, и в первую очередь частная собственность, которая породила в человеке страсть к обладанию – стремление, которое, в свою очередь, привело к борьбе за власть. Все это породило неравенство, вражду между людьми. Знание, в котором человек еще со времен Платона искал спасения, превратилось в обман, искусство – в честолюбивое желание выделиться, философия – в стремление господствовать.

Анализируя состояние современного ему общества, Руссо пришел к выводу, что оно приближается к кризису и революции. Революция – это и есть спасение, подчеркивал Руссо; не личное нравственное совершенствование, но прежде всего революционное изменение всех социальных институтов – вот его вывод. Вместе с тем воспитание, образование, по Руссо, – важнейший фактор адаптации человека к обществу, вне которого человек не может жить: "Человек, который желал бы смотреть на себя как на существо изолированное, ни от чего не зависящее и удовлетворяющее само себя, неизменно был бы существом несчастным" ("Эмиль"), Отсюда, согласно Руссо, главный принцип воспитания заключается в следующем: "Жить – вот ремесло, которому я хочу научить ребенка. Выходя из моих рук, он не будет – соглашаюсь в этом – ни судьей, ни солдатом, ни священником; он будет прежде всего человеком". Возражая оппонентам, делавшим акцент на профессиональной подготовке индивидуума, Руссо подчеркивал: "Разве вы не видите, что, работая над его формированием лишь для одной структуры, вы делаете его бесполезным для любой другой?".

Большой заслугой Руссо является также то, что он уравнял в правах чувства и рассудок, сердце и разум.

Выдающийся мыслитель XVIII – начала XIX в. Иммануил Кант, оценивая Руссо, писал о нем: "Ньютон нравственности". Генрих Гейне говорил о Руссо: "революционная голова, исполнительной рукой которой стал Робеспьер". Эта оценка несколько преувеличивает роль Руссо в качестве идейного вдохновителя Французской революции, хотя, бесспорно, он им был. Однако Бертран Рассел был уже совсем не прав, когда, ища корни тоталитаризма XX в., провел прямую аналогию: Руссо – Гитлер.

Среди тех, кто был воодушевлен идеями разума, находился и французский государственный деятель, экономист (в конце XVIII в. – министр Людовика XVI) Анн Робер

Жак Тюрго (1727-1781). В истории, по его мнению, было две эпохи: доисторическая и историческая. Историческая эпоха, т.е. эпоха, с которой начинается цивилизация, обусловлена переходом к земледелию. Земля дает средства для существования большего числа людей, чем их необходимо для ее обработки. Такое положение дает начало досугу; в результате возникают ремесла, торговля, искусства. Тюрго считает, что, начиная с эпохи Средневековья, принципом цивилизации становится философия, т.е. разум. Вместе с разумом воцаряется справедливость. Разум и справедливость – начала, обусловливающие возможность счастья для человечества. Среди крови и опустошений нравы постепенно смягчаются, разум человеческий просвещается, разъединенные нации сближаются, торговля и политика наконец соединяют все части света, и масса человечества, переживая попеременно покой и волнение, добро и зло, счастье и горе, хотя и медленно, идет все ко большему совершенству.

В том же духе и Жан Антуан Никола Кондорсе (1743- 1794) также верит в прогресс человечества, человеческого разума. По его мнению, прогресс человечества есть результат развития индивидуальных способностей людей. Он убежден, что предела в развитии человеческих способностей нет, поэтому пока существует наша планета, человечество будет идти вперед; но для этого, подчеркивает Кондорсе, частной собственности, анархии и нетерпимости надо противопоставлять равенство, демократию, сотрудничество людей и народов ("Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума", 1794).

Видной фигурой на авансцене идейной жизни XVIII в. был и французский просветитель, философ и политический деятель Константен Франсуа Вольней (1757-1820). Размышляя о судьбах цивилизации, Вольней отмечал, что любовь человека к себе, стремление к благосостоянию, отвращение к страданию – первые побуждения, вырвавшие людей из их грубого, естественного состояния. Эти побуждения привели людей к обществу, науке, искусствам, наслаждению. Однако невежество извратило побуждения людей, превратило их в необузданную жадность, стало источником всех зол, которые сегодня опустошают мир. Спасение – в торжестве разума. По мнению Вольнея, революция – это попытка устранить зло невежества, осуществить господство разума. "Пораженное меньшинство привилегированных восклицает: "Все потеряно, народ просветился!", а народ говорит: "Все спасено, потому что мы просветились; но мы не будем злоупотреблять нашей силой; мы желаем только нашего блага; в нас есть чувство мщения, но мы забываем его. Мы были рабами, мы хотим быть свободными, а свобода есть нс что иное, как справедливость", – писал Вольней.

Среди английских политических мыслителей XVIII в., апеллировавших и действовавших в духе политического просвещения, видное место занимает публицист и философ Эдмунд Берк (1729-1797). В локковском духе Берк решительно выступал против произвола монарха, вмешательства правительства в частную жизнь граждан. Власть короля разбивается о порог хижины любого английского бедняка, считал Берк. Он полагал, что самое благодетельное право англичанина – свобода печати: именно она является гарантией от злоупотреблений властью. "Дайте министрам деморализованную верхнюю палату, дайте им продажную палату общин, дайте властолюбивого и деспотического короля, дайте им пресмыкающийся двор, но оставьте нам свободную печать, – и я вызываю их хоть на волос нарушить вольность Англии!" ("Мысль о причинах нынешних недовольств", 1770).

Характеризуя ситуацию в Англии накануне войны с североамериканскими колониями, восставшими против английского колониального господства, Берк писал: "Все согласны, что правительство в одно и то же время подвергается и презрению, и угрозам; что законов вовсе не уважают и не боятся; что их бездействие служит предметом насмешек, а их выполнение возбуждает омерзение; что наши внешние дела так же расстроены, как и внутренние; что зависящие от нас земли потеряли привязанность к нам и вышли из повиновения; что мы не знаем, ни как удержать их за собой, ни как привести в покорность; что рознь и хаос в управлении, в партиях, в семействах, в парламенте, в целом народе далеко превосходят собой беспорядки всех прежних времен. И такое положение вещей тем более замечательно, что нация не подверглась никаким внешним бедствиям, ни чуме, ни голоду, ни утеснительным налогам, ни безуспешной войне".

Берк решительно отвергает точку зрения тех, кто причины этих беспорядков видит в народе, его отсталости, характере и т.п. "Я, – отмечает Берк, – не из тех, кто полагает, что народ никогда не делает несправедливостей; он делал их так часто и так неистово, как в других странах, так и в нашей. Но я говорю, что во всех распрях между ним и его правителями предпочтение должно быть дано народу. Когда народное недовольство достигает большой силы, то вполне можно утверждать и доказать, что есть какое-нибудь зло или в самой конституции, или в поведении правительства. Народ не имеет никакого интереса в беспорядках. Если он поступает несправедливо, то это его заблуждение, а не преступление. Но далеко не так должно смотреть на действия представителей власти; намеренно ли, но ошибке ли, они, во всяком случае, производят зло". Революции порождаются "не случаем и не капризом народов. Парод восстает вовсе не по желанию бунтовать, но вследствие невыносимых страданий", – подчеркивает Берк.

По мнению английского мыслителя, важнейшая часть конституции должна состоять в том, что народ, имеющий через своих представителей законодательную власть, подчиняется надзору посредством отрицательного права короля, а король, имеющий право выбора и назначения лиц исполнительной власти, подчиняется надзору посредством отрицательного права народа, т.е. посредством отказа в парламентских пособиях. Если взаимный этот надзор прекращается, то вся конституция погибла.

Законодательная власть должна следить ревнивым взором за исполнительной и судебной властью, заботиться об общественной казне, быть доступной и внимательной к желаниям народа. Парламентарий должен упорно сопротивляться каждому незаконному действию власти. Ему должен быть присущ дух независимости, желание к исследованию и смелое стремление к разоблачению каждого безобразия и каждой ошибки правительства.

Свободное избирательное право и контроль народа за парламентом – вот главное, считает Берк. С целью контроля граждан за поведением парламентариев подача их голосов должна быть объявляема публично. Министерство должно быть ответственно перед парламентом, а парламент – перед народом. "Следовать общественному настроению, а не насиловать его, давать направление, образ, техническую форму и особую санкцию преобладающим воззрениям общества – таково истинное назначение законодательной власти", – считает Берк. Но главное, вновь и вновь указывает он, это свобода слова. "Я не понимаю тех, кто восстает против всякого нарушения общественного спокойствия; я желаю, чтобы везде слышался крик, где существует злоупотребление. Пожарный набат в полночь прерывает ваш сон, но предохраняет вас от опасности сгореть в постели. Судебные процессы по делам о воровстве нарушают спокойствие графства, но служат к охранению собственности во всей провинции".

Берк твердо и последовательно выступает за свободу Североамериканских колоний Англии: "Польза силы может быть только временная. Народ можно покорить, но это отнюдь не устраняет необходимости покорять его снова, а нельзя управлять нацией, которую приходится постоянно завоевывать. Действие силы неблагонадежно. Вооруженное состояние еще не победа. При неудаче силы нет уже никакой надежды на примирение". Кроме того, война приостанавливает действие правил нравственной обязанности, а гражданские войны поражают нравы нации глубже всего: они портят политику, развращают нравственность народа; стороны позорят себя приглашением участвовать в гражданской войне иностранцев.

Примечательно, что в 1791 г. Берк резко обрушился на Французскую революцию, провозгласив принцип безусловной вражды к французской государственной системе, внутри государства и вне его. В данном случае, бесспорно, он был не прав. Французский народ восстал против монархии, также как и североамериканцы против английского колониального господства, во имя торжества разума и справедливости.