Эвристичность и спорность парадигмального подхода в методологии психологии

Представленная в учебнике позиция рефлексии методологических парадигм в психологии выступает лишь средством, позволяющим выделять наиболее обсуждаемые различия в теоретико-эмпирических подходах к построению психологического знания. При этом сохраняется опасность подмены гносеологического отношения к ним онтологизацией парадигмального строя психологии. По разному можно отвечать на вопрос о том, действительно ли парадигмы существуют в психологии или являются результатом наложения на сменяющие друг друга теории и образцы исследовательской практики достаточно внешних (по отношению к реальной динамике развития научного знания) критериев членения единого научного знания на стадии и полюса, к которым могут быть отнесены научные подходы.

С этим вопросом связан и другой: насколько применима методологическая позиция выделения парадигм, раскрываемая Т. Куном на примере естественнонаучного знания, к психологии, где не применимы критерии нормальной и аномальной науки и где до сих пор идут споры, нужно ли рассматривать ее как допарадигмальную или полипарадигмальную. Как уже говорилось в начале учебника, сами подходы к выделению изучаемого в психологии предмета – относимого в том числе и к субъективной реальности, которая и выступает, по словам Пиаже, онтологической реальностью, – и особенности психологического знания предполагают специфику методологии психологии. Так следует ли ее скрывать парадигмальным подходом или другими, выступающими в современных работах, в частности, в качестве "методологических линз"? Два основания выступают существенными для продолжения отстаивания парадигмального взгляда на психологию. Во-первых, это растущая "снизу", из частнонаучной методологии, потребность расширения и углубления обобщений, необходимых для рефлексии картины мира и человека в нем, прорисовываемых (хотя и не всегда эксплицируемых) в рамках конкретных психологических теорий. Во-вторых, эта идея стадиальности научного знания, подкрепляемая в философии науки (методологии сверху) представлениями об изменениях критериев рациональности, не в последнюю очередь имеющими опору не только на философские (М. Мамардашвили, В. Степин), но и на собственно психологические обоснования (Л. Выготский, Ю. Козелецкий, Г. Саймон и др.).

Нужно также помнить о том, что так же, как и Кун, на анализ развития теоретико-экспериментального мира физики опирался и М. Полани, давший миру концепцию личностного знания. Степень се универсализма не подвергается сомнению, а по отношению к миру психологических теорий она оказывается еще более очевидной. Личностное знание включено в парадигмальные предпочтения любого исследователя. Наконец, концепция критического рационализма К. Поппера, выделившая основные схемы научных размышлений при построении теоретико-экспериментального знания (принцип фальсификационизма, представление об экспериментальном факте как результате принятия решения и т.д.), базировалась отнюдь не только на обобщениях пути становления естественных наук, но и дисциплин гуманитарных – истории, юриспруденции, психологии, философии. Взаимопереходы между уровнями методологического знания (философского, общенаучного, частнонаучного) не проходят по линии разграничения естественных и гуманитарных наук. Как было показано выше, принципы развития, системности, неопределенности имеют свои основания в психологии и при этом включают опоры общенаучной методологии.

Другое дело, что в истории каждой конкретной науки "методологические линзы" могут фокусировать специфические проблемы, не сводимые к рассмотрению в рамках общеметодологических клише. Если обращаться к истории психологии, то наряду с анализом развития категориального строя психологии и ее основных направлений (как психологических школ) следует, казалось бы, выделять и изменения, представляемые в куновском подходе в качестве научных революций. И. Коэн и Р. Портер после Т. Куна развивали модели развития науки как смены парадигм, или революций, применительно к экспериментальной психологии; при этом были сформулированы вопросы и критерии для изучения таких революционных смен подходов. В отечественной истории психологии сама идея множественных путей психологии рассматривается преимущественно в одном аспекте – идеи движения в сторону единой психологической теории и преодоления плюралистичности мышления в психологии. Нельзя не видеть в этом проблему деидеологизации современной отечественной психологии, которая в свое время вошла в мировую психологию со своими теориями и проблемами, но без должного освоения накопленных в зарубежной психологии теоретико-эмпирических подходов может остаться как пример именно исторический. Наука по своему структурно-функциональному строению диалогична (полилогична) и учет происходящего в рамках других подходов не может быть бесполезным.

По отношению к проблеме парадигмального строя психологии следует рассмотреть и другие взгляды, не характерные для отечественных авторов. В связи с этим представляет интерес работа американского профессора Томаса Лихи, выступившего против идеи революционных смен направлений в психологии [Leahey Т., 1992].

Сам термин "революция" сначала появился в науке – в астрономии он стал использоваться для описания циркулярного движения небесных тел. В XVII в. он приобрел значение кардинального разрыва с прошлым и только в XVIII в. стал в таком качестве применяться в политике. В 1700 г. прозвучала "революция в математике", потом в химии [Cohen, 1985]. В эпоху просвещения термин "революция" стал связываться со стремлением к новому, и вот уже каждая новая теория или инновация стали называться революционными. Характеристика революционности стала принимать значение величия мысли, и, как пишет Лихи, после работы Куна ученые ринулись делать революции, дабы не оказаться среди людей менее великих. Сама наука психология развивалась при этом постепенно, непрерывно, а новые теории не разрешали противоречий – аномалий, накопленных на предыдущей стадии.

Лихи пишет о том, что в истории американской психологии выделялись три этапа и две разделяющие их научные революции: это переходы между психологией сознания и бихевиоризмом, а затем между бихевиоризмом и когнитивизмом, но далее показывает, что "романтическая драма революции в истории психологии – это правдоподобный, но опасный миф", к которому и следует относиться именно как к мифу. Так, бихевиоризм не разрешил проблему безо́бразного мышления, поставленную в Вюрцбургской школе, а просто объявил ее неактуальной. В 1910 г. на съезде американской психологической ассоциации ни один из выступавших не защищал традиционное понимание предмета психологии сознания^[1]. И рассматривать год выхода в свет работы Уотсона как год революционной смены парадигмы в психологии необоснованно. Он, по словам Лихи, создал дым без огня. И никто не спорил с ним, поскольку различали агрессивный рекламный ход и положения подхода, который казался новым только по отношению к интроспекционизму Титченера и Вюрцбургской школы, но не по отношению ко всему теоретическому миру психологии того времени (в 1913 г.).

Для выделения переломов, называемых когнитивными революциями, еще меньше оснований. В силу развития междисциплинарных дискурсов психология стала ориентироваться в своих построениях на теорию информации, лингвистику, нейрофизиологию; т.е. речь не идет о внутренних преобразованиях в рамках самой психологии, а скорее о привнесении в нее концепций других наук. Исследования сознания продолжались, по уже не назывались так; а Хиксонский симпозиум в MIT, на котором выступали и Минский, и Хомский, и Лешли, еще не означал крушения бихевиоризма, как и начала когнитивной психологии, позже оформившейся под этим названием в работе Найссера [1967].

В более поздних публикациях в подходе Куна парадигма включает два компонента: общий образец и "дисциплинарную матрицу". Общий образец представляет идеальную модель исследования. С его пониманием, как и с пониманием его смены, сложностей обычно не возникает. С "матрицей" дело обстоит сложнее. Она включает метатеоретические, философские и метафизические понятия, которые в рамках науки применяются или подразумеваются научным сообществом. Когнитивная психология не создала новой дисциплинарной матрицы. Согласно Лихи, когнитивную психологию можно рассматривать как новый вид бихевиоризма, базирующегося на основании новой технологии – компьютера.

Последовательная смена исследовательских традиций – вот наиболее подходящая, по мнению Лихи, картина развития психологии во временно́й перспективе, чем это предполагает выделение парадигм. Мы не станем с этим не спорить, как и с тем, что применение парадигмального подхода в психологии дало свои плоды – рост методологической рефлексии. Если применять парадигмальный подход не как средство маркировки теорий или исследований, а как средство анализа, базирующегося на гносеологическом использовании "квазиидеальных объектов" (называя так формулирование той или иной парадигмы с выделенными идеальным образцом и дисциплинарной матрицей), то его эвристическая роль для ориентировки в теоретико-эмпирических подходах видится очень важной. Главное, чтобы парадигмальный подход не замещал собственно содержательный анализ гипотез и средств их проверки, без чего его продуктивность сомнительна.