Лекция 8. ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ (1865-1941)

В отечественной литературе конца XIX - начала XX в. Д. С. Мережковский приобрел одну из самых громких и разноречивых репутаций. Творчески необычайно одаренный, он в разной мере обнаружил в себе талант поэта и прозаика, драматурга и критика, философа и публициста. Но в любом жанре главным объектом интересов Мережковского была духовная и религиозная культура, нашедшая в нем оригинального толкователя. В пору очередной волны секуляризации культуры Мережковский актуализовал известную с древнейших времен мистическую идею о духовном единстве человечества, пророчествовал появление Третьего Завета, который, по его мнению, должен был положить конец многовековой распре между культурами язычества и христианства. В искусстве Мережковский предстал зачинателем русского символизма и по-своему предопределил его религиозно-эстетическую направленность. Он пытался соединить в символизме духовную традицию всей европейской культуры и, осуществляя этот грандиозный замысел, сделал первый шаг к созданию нового вида художественной образности.

Творческая биография и художественный мир Д. С. Мережковского

Будущий деятель русского религиозно-эстетического возрождения Дмитрий Сергеевич Мережковский рос младшим сыном в многодетной семье высокопоставленного чиновника, человека, по детским воспоминаниям писателя, педантичной души и строгого, практичного ума. В автобиографической поэме "Старинные октавы" (середина - конец 1890-х) Мережковский отчужденно писал об отце: "Чиновник с детства до седых волос. <...> Был опытен, знал жизнь, людей и веру./Ничем несокрушимую питал/В практический суровый идеал".

Жизнь "в суровом доме, мрачном, как могила", с царившими в нем "казенным духом" и "порядком вечным", угнетала впечатлительного и явно склонного к мистическим переживаниям ребенка. Здесь, очевидно, следует искать причину ранней устремленности Мережковского мистическими средствами вырваться из плена мертвящей реальности и создать свой мир душевной свободы и гармонии. Эта устремленность обнаруживается и в автобиографической поэме ("И скучную казенную квартиру/Уподоблял я сказочному миру"), и в "Итальянских новеллах" (например, "Любовь сильнее смерти", 1896; "Превращение", 1897, и др.). Как бы случайно оброненное в XVII октаве первой части поэмы: "И то, чего не видишь, манит взор" - прямо указывало на мистику как главный объект творческого поиска. Не случайно, в замуштрованной 3-й классической гимназии ("...Царил над нами дух военных рот"), в "застенчивом" мальчике открыто заговорил не кто иной, как "демон возмущенья". На унизительные казарменные порядки он отвечал непокорностью ("И пуговиц... на сюртуке дерзнул не застегнуть") и, что особенно важно для понимания основы художественного мира будущего писателя, - противился неуклюжим уловкам учителей-священников объяснить религию методами позитивизма: "...научною теорией потоп,/Иль логикой - существованье Бога". В дальнейшем, этот инстинктивный духовный протест ("Но дерзкого неверья злое семя/В душе моей росло..."), вызванный искажениями христианской веры приведет Мережковского к поискам "истинного" Христа и христианства, которым он посвятит всю свою жизнь и творчество. В итоге: "...экзамены прошли,/И, как покойник, вставший из могилы,/Я свежестью дышал сырой земли". Единственным счастливым обретением гимназических лет, как признавался Мережковский, стала "Гонимая отверженная Муза -/Единственная спутница моя".

Стихотворчество Мережковского продолжалось 27 лет, однако масштаб захватившей его темы духовного возрождения был для него столь серьезным и значительным, что, как ему казалось, не укладывался в рамки лирического жанра: "Стихи чем-то лишним кажутся, - писал Мережковский В. Я. Брюсову, - мне пищу для души подавай, а стихи что, детское".

Поэтическое призвание привело Мережковского на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. В студенческие годы творческое формирование Мережковского проходило под воздействием влиятельных в 1870-1880-е гг. позитивистских и народнических воззрений. Близкая дружба с кумиром российского студенчества С. Я. Надсоном, знакомство с А. Н. Плещеевым, И. А. Гончаровым, Г. И. Успенским, Н. К. Михайловским, В. M. Гаршиным, В. Г. Короленко во многом определили последующие искания Мережковского. По совету нравственного вождя народничества Г. И. Успенского молодой писатель "ищет истину в миросозерцании народном", "во власти земли" и совершает своеобразное паломничество в Уфимскую, Олонецкую и Тверскую губернии.

Позже Мережковский будет не раз с благодарностью вспоминать этот опыт, но уже в первом сборнике стихотворений он признается в своей неспособности ему следовать, а вскоре вообще подведет под ним черту: "После "Исповеди" Л. Толстого я смутно почувствовал, что позитивное народничество для меня еще не полная истина". Одновременно Мережковский укажет новый предмет своего художественного интереса: "Под влиянием Достоевского, а также иностранной литературы, Бодлера и Эдгара По, начиналось увлечение не декадентством, но символизмом". Оговорка, по поводу декадентства существенна: критика и по сей день нередко называет Мережковского декадентом, хотя болезненная безысходность, прозвучавшая в первом сборнике (в душе "ни веры, ни огня") и особенно в "Записной книжке", была навеяна прежде всего трудным поиском путей к преодолению позитивизма и своему мировоззрению, пессимистической рефлексией С. Я. Надсона, а также общей атмосферой поэтического "бездорожья" 1880-х гг. Впоследствии Мережковский неоднократно будет подчеркивать, что между символизмом и декадентством нет ничего общего.

Результатом нового увлечения стали поэтический сборник "Символы" (1892) и первый манифест русского символизма "О причинах упадка и о новых течениях в русской литературе" (1892). Сборник "Символы" первым продемонстрировал новизну эстетической рецепции Мережковского и ее мистико-символический инструментарий. Здесь обозначились две ведущие темы будущего творчества Мережковского: творцы европейской культуры - "вечные спутники" - и центральная коллизия этой культуры - исторический конфликт язычества и христианства.

Работа "О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы", составленная из двух лекций, прочитанных в Русском литературном обществе, принесла Мережковскому шумную известность. Находясь под влиянием французского символизма и динамичной смены литературных направлений во Франции, Мережковский с "обидной горечью" констатировал отсутствие эстетической новизны и разобщенность писателей в отечественной литературе. Главными причинами литературного "упадка" в России Мережковский назвал "культурную неотзывчивость" и "удушающий мертвенный позитивизм". По мнению Мережковского, проповедь утилитаризма привела литературу к "голому натурализму", мировоззренческой узости и эстетическому вырождению. Критическая часть книги была заведомо полемичной, но в то же время отличалась смелостью, проницательностью и, главное, прочтением русской классики. Ценность русских писателей Мережковский усматривал не в критике действительности, а в открываемых ими масштабах человеческого духа, в способности прорваться к вечному, достичь символического звучания изображаемых явлений. В последующих исследованиях: "Пушкин" (1896), "Лев Толстой и Достоевский" (1901), "Гоголь и черт" (1906), "М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества" (1909), "Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тютчев" (1915) и др. - русские классики предстали у Мережковского сокровенными символами единства и многообразия и русской духовной культуры.

Позитивизму Мережковский противопоставил "художественный идеализм", призванный обратить искусство к "темному океану непознанного" и его тайнам, которые в мистических прозрениях открывались писателю. Новое искусство виделось ему актом "посвящения" в новое представление о жизни и творчестве, поэтому основой нового искусства Мережковский назвал мистическое ОГЛАВЛЕНИЕ, символы и расширение художественной впечатлительности. Так впервые были сформулированы главные принципы русского символизма. Для Мережковского символизм призван был запечатлеть гармоничное воплощение "божественного в земном". Эту цель подхватили и младшие символисты, почему впоследствии были названы "прежде всего людьми религиозного сознания и только потом - поэтами".

Религиозная тема стала определяющей в последующем литературном творчестве Мережковского. Он развивал ее практически во всех литературных произведениях, оказавшись, по выражению Н. А. Бердяева, "литературным источником" духовного Возрождения2. Эта тема пронизывает все исторические сюжеты и образы его художественных, литературно-критических и публицистических произведений, начиная с раннего сборника "Стихотворения (1883-1887)" и закапчивая посмертным циклом "Испанские мистики" (1939-1941). "Неохристианство" всецело поглощает внимание Мережковского.

Продолжая работать над трилогией "Христос и Антихрист" (1895-1904), он обратился к поискам "нового религиозного сознания", способного, с его точки зрения, открыть перспективу нового понимания христианства. Вскоре это привело к появлению Санкт-Петербургских Религиозно-философских собраний (1901), учредителями которых, кроме Мережковского, стали Д. В. Философов, В. В. Розанов, В. С. Миролюбов, В. А. Тернавцев, а в 1903 г. к учреждению религиозно-философского и литературного журнала "Новый путь".

В 1900-е гг. в общественной позиции Мережковского происходят знаменательные перемены. От его прежней политической индифферентности не остается и следа. Всеобщее революционное беспокойство и жажда возрождения христианства превратили его в одного из самых заметных религиозных публицистов, последовательно доказывающего необходимость взаимосвязи религии и общественности. Радикализация взглядов Мережковского происходила столь стремительно, что даже свои мечты о религиозном обновлении он связывал с революцией. В статье "Реформация или революция?" он писал:

"Век реформации для христианства прошел м не вернется, наступил век революции: политическая и социальная - только предвестие последней, завершающей, религиозной".

Революционные пророчества Мережковский увидел и в духовном бунте русских писателей, что отразилось в его статьях "Лев Толстой и революция" (1908) и "Пророк русской революции. (К юбилею Достоевского)" (1906).

Однако главными препятствиями к религиозному развитию революции Мережковский считал набирающий силу материализм и бездуховность революционных воззрений. Вся его полемическая страсть оказалась направлена против революционного безбожия, выражением которого явился новый варвар, чью генеалогию он раскрыл и заклеймил в знаменитой статье "Грядущий хам" (1906). Выход из кризиса Мережковский видел в "религиозной общественности", способной противостоять разрушению России и сохранить духовные ценности. Свою концепцию свободы и веры Мережковский изобразил в историософской трилогии "Царство Зверя": пьесе "Павел I" (1908) и романах "Александр I" (1912) и " декабря" (1918). Центральную идею новой трилогии Мережковский вложил в уста Муравьева-Апостола: "...соединить Христа с вольностью - вот великая мысль, великий свет озаряющий"; если идти к вольности без Бога - а именно таким путем шли декабристы - "будет и в России то же, что и во Франции, - свобода без Бога, кровавая чаша диавола", ибо "страшен царь-Зверь; но, может быть, еще страшнее Зверь-народ".

Очевидно, что, исповедуя такие идеи, Мережковский после Октября 1917 г. не мог оставаться в России. В 1920 г. он вместе с 3. Н. Гиппиус и Д. В. Философовым нелегально покидает родину. В эмиграции Мережковский проявил не меньшую творческую активность. Его антибольшевистские публикации постоянно появлялись в эмигрантской и зарубежной прессе. Он делал доклады и читал лекции, "разъясняющие" суть большевизма, который, по его мнению, Запад недооценивал. В Париже, как когда-то в Петербурге, Мережковский и Гиппиус вновь создали "литературное гнездо", которое получило название "Зеленая лампа" и сыграло заметную роль в литературной жизни русской эмиграции.

Но и в последовательной борьбе с большевизмом Мережковский продолжал напряженно размышлять над своей главной темой. Как и прежде, он разгадывает тайну происхождения христианства, не переставая изумлять читателя блестящей эрудицией и поразительной способностью открывать в лицах и исторических памятниках европейской культуры беспрерывно борющуюся двойственность "верха и низа", духа и плоти, язычества и христианства, Христа и Антихриста. Об этом свидетельствуют его романы "Рождение богов. Тутанкамон на Крите" (1924), "Мессия" (1926) и "Данте" (1939), три новые трилогии:

- "Тайна трех. Египет и Вавилон" (1923), "Тайна Запада. Атлантида - Европа" (1930), "Иисус Неизвестный" (1932);

- "Лица святых от Иисуса к нам": "Павел и Августин" (1937), "Франциск Ассизский" (1938), "Жанна д'Арк и Третье Царство Духа" (1938);

- "Реформаторы": "Лютер" (1937), "Кальвин" (1938), "Паскаль" (1939);

- цикл "Испанские мистики": "Св. Тереза Испанская" (1939), "Св. Иоанн Креста" (1939), "Маленькая Тереза" (1941).

Мережковский работал с историческим материалом, но не история в позитивистском понимании, а скорее метаистория была предметом его неугасающего интереса. За внешним покровом исторических событий, которые представлялись ему символическими отблесками истинного, но сокрытого от человеческого взгляда бытия, он стремился узреть его тайные связи и законы. Для Мережковского история была не целью, а средством познании, поэтому он так решительно отказывался от звания исторического романиста, которым его нередко наделяли.

Произведения Мережковского складываются в единый, устремленный ввысь мифопоэтический текст, во всекультурной пестроте исторических эпох и времен, поэтических жанров и стилей выразивший дерзновенную жажду автора приблизиться к Создателю, заглянуть в "непознанное", постичь сокровенную диалектику движущего культурой Духа. Феноменальность этого текста - в грандиозности поставленных целей, оригинальности творческой концепции и открытии новых связей между явным и тайным. Творчество Мережковского явилось значительным этапом в развитии русской религиозно-художественной культуры, а сам писатель стал первым представителем новой генерации русских художников-модернистов, создавшим свою версию историософского романа.