Десятилетнее правление Анны Иоанновны. Жизнь двора

Оборвавшая мужскую линию династии Романовых внезапная болезнь и последовавшая за ней быстрая кончина Петра II принесли России не избавление, а новое засилье временщиков – на .этот раз иностранных и много более опасных – в десятилетнее царствование новой императрицы Анны Иоанновны. На времени ее правления лежит отпечаток ее личности: бездетная и вдовая 37-летняя герцогиня Курляндская, внезапно возведенная на престол, все годы своего царствования жила в постоянном страхе и подозрительности, а "это чувства, которые не умягчают душу" (Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. X. Т. 19. М., 1963. С. 221). Доверяла она только тем, чье возвышение и жизненные интересы были неразрывно связаны с ее судьбой. Именно в иностранцах Анна Иоанновна видела опору для борьбы с группировками оппозиционно настроенных русских дворян. Бироны и Левенвольде с многочисленными родственниками и свойственниками разделяли с императрицей все удовольствия (но не тяготы) правления огромной страной. Однако "возвышением иностранцев, и особенно одного из них, который в глазах народа не имел никакого права на возвышение, оскорблялись русские. Анна при своем уме, которого у нее никто никогда не отнимал, не могла не сознавать этого и потому не могла быть покойна" (Соловьев С. М. Указ. соч. С. 221–222).

Напряженность атмосферы, царящей у русского трона в 1730-е гг., выражена устами испанского посла: "Бирон и Левенвольд управляют императрицей как хотят, и русские ненавидят этих немцев. Но сзади их стоит Остермап и управляет империей" (Дюк де Лириа. Письма из России в Испанию. С. 163).

Английский посланник Клавдий Рондо писал в Лондон лорду Таунсгенду в мае 1730 г.: "Дворянство, по-видимому, очень недовольно, что ее величество окружает себя иноземцами. Бирон, курляндец, прибывший с нею из Митавы, назначен обер-камергером, многие другие курляндцы также пользуются большей милостью, что очень не по сердцу русским, которые надеялись, что им будет отдано предпочтение" (РИО. Т. 66 (Донесения и другие бумаги английских послов, посланников и резидентов при русском дворе с 1728 года по 1733 год). СПб., 1889. С. 191). И далее, имея в виду все тех же Бирона, братьев Левенвольде, Остермана: "Ни одна ее милость не дается помимо них, что бесит русских" (Там же. С. 271).

Чего стоит одна характеристика К. Г. Левенвольде, принадлежащая де Лириа: "Он не пренебрегал никакими средствами и ни перед чем не останавливался в преследовании личных выгод, в жертву которым готов был принести лучшего друга и благодетеля <...> Лживый и криводушный, он был чрезвычайно честолюбив и тщеславен, не имел религии и едва ли даже верил в Бога" (цит по: Корсаков Д. А. Воцарение императрицы Анны Иоанновны. Исторический этюд. Вып. [1]. Казань, 1880. С. 83).

Что же касается Остермана, то это, может быть, одна из самых коварных и неприглядных фигур даже рядом с Бироном. Признавая его ум, современники писали о его всегдашней крайне осторожной манере притворяться больным, если нужно было высказать какое-нибудь решительное мнение, отсиживаться дома и не поддерживать "с кем бы то пи было особых отношений, благодаря чему он избегал многих подозрений и преследований, да и легко мог скрывать свои мысли и намерения" (Хавен П. фон. Путешествие в Россию // Беспятых Ю. Н. Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб., 1997. С. 348).

Отечественный исследователь отмечает: "Остерман ненавидел Волынского, как немец русского, как государственный деятель своего политического противника, как худородный – родовитого человека, но, не изъясняя ничего прямо, он выговаривал все темными терминами и втайне готовил Волынскому западню и гибель" (Корсаков Д. А. Из жизни русских деятелей XVIII века. Историкобиографические очерки. Казань, 1891. С. 316–317).

Независимо думающие подданные императрицы характеризовали ее время как "опасное и суетное" (А. П. Волынский), полное неспокойствия, неустойчивости и тревоги. Между тем в исторической науке в последние десятилетия наблюдается тенденция сломать сложившиеся стереотипы в оценке некоторых правителей XVIII в. В частности, исследователи в характеристике таких фигур русской истории, как Анна Иоанновна (см.: Курукин И. В. Эпоха "дворских бурь". Очерки политической истории послепетровской России. Рязань, 2003) или Петр III, акцентируют определенно выраженные положительные моменты в их правлении. Например, делается упор на наследственно царственном происхождении императрицы в противовес "лифляндской крестьянке" Екатерине I и ее дочерям или преувеличивается роль "Указа о вольности дворянства" Петра III для последующей истории.

Ставится под сомнение и правомерность самого термина "бироновщина", который, быть может, делает много чести аннинскому фавориту – "высокомерному, честолюбивому до крайности, грубому и даже нахальному, корыстному, во вражде непримиримому и карателю жестокому", как пишет о нем, в сущности, его же соплеменник (Манштейн X. Г. Записки о России... Ч. 1 // Перевороты и войны. М., 1997. С. 36).

Однако невозможно оспорить тот факт, что 10 лет Бирон держал бразды правления гигантской государственной машиной в своих руках, считая, что "Россией можно управлять только кнутом или топором". При этом его современники, видя такое презрение Бирона к русским, даже самым знатным, высказывали уверенность в его скором падении (см., например: Рондо А. В. Письма дамы, прожившей несколько лет в России, к ее приятельнице в Англию // Безвременье и временщики. Тайны истории в романах, повестях и документах. М., 1996. С. 235; Рюльер К. К. История и анекдоты революции в России в 1762 г. // Россия XVIII века глазами иностранцев. Л., 1989. С. 272–273). Да и сами исследователи, возражающие против этого термина, отмечают, что "бироновщина" в какой-то мере стала катализатором национальных настроений, способствовала обострению национального чувства, а общий патриотизм елизаветинского времени был подготовлен суровым режимом и иностранным засильем 1730-х гг. (см.: Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII века. Борьба за наследие Петра. М., 1986. С. 205).

"Мать Отечества", как Анна Иоанновна себя почитала, смотрела на Россию, словно на свое поместье, большое имение, причем дела внутренние были ей скучны, а внешние шли из рук вон плохо. Императрице более нравилась роль "всероссийской свахи", к тому же являющей собой "незыблемый оплот отечественной нравственности" (при этом ничуть не смущающейся жизнью уютным "домком" в тройственном союзе с четой Биронов). Ее мать, Прасковья Федоровна, женщина не столько умная, сколько осторожная, сумела в свое время не оказаться замешанной ни в дело царевны Софьи, ни в процесс царевича Алексея. Будучи одной из первых перевезена из своего Измайлова в Петербург, она успешно делила время между церковью и, чтобы угодить великому родственнику Петру I, – ассамблеей, между юродивыми, шутами – и театральными зрелищами. Императрица Анна унаследовала от матери суеверие и самодурство. Ум будущей правительницы не был ни развит образованием, ни облагорожен воспитанием. Свои нравственные качества она распространила и на управление огромной державой, предоставив все дела на пагубное ведение иностранцам. Как писали историки, тогда дворец и крепость стояли рядом, поддерживая друг друга и обмениваясь жильцами. И судьбой русского престола она распорядилась беспрецедентно, решив вверить его еще не существующему ребенку от еще не осуществленного брака малолетней племянницы с даже еще не выбранным для нее женихом.

Последние годы правления Анны Иоанновны были ознаменованы жестоким и методичным искоренением родовитых русских людей – прежде всего Голицыных и Долгоруких, которым мстительная и злопамятная Анна не могла простить составления "кондиций", ограничивавших ее "самодержавство", а затем казнью Артемия Волынского. Чудовищная жестокость этой экзекуции потрясла не только русский, но и все западноевропейские дворы. Недаром люди вспомнили о зловещем северном сиянии, словно кровью, залившем весь горизонт, которого не могла затмить даже иллюминация в день восшествия Анны Иоанновны на престол 25 февраля 1730 г.: "Это явление природы произвело такое впечатление на суеверный парод, что все были приведены в ужас и впоследствии русские говорили, что предзнаменование это было слишком оправдано теми потоками крови, которые Бирон проливал в стране" (Манштейн X. Г. Записки о России... С. 333).

Собственно, аресты по ничтожным поводам, слежка и ссылки "без имени и следа", доходящие до средневековой жестокости казни и пытки в восстановленном Преображенском приказе, называемом теперь Тайной канцелярией, оставались привычным делом. В опале В. Н. Татищев, "под крепким караулом" бывший кабинет-секретарь Петра I Л. В. Макаров. Гонениям подвергаются не только любимцы великого императора. Так, князь М. А. Голицын, получивший европейское образование, волею императрицы превращается в шута по прозвищу Квасник. Архиепископа Феофилакта Лопатинского пытают за защиту книги Стефана Яворского "Камень веры". Кстати, подследственный по делу Лопатинского некий И. Самгин говорил: "Бог за презрение достойного наследника сделал над нашими господами так, что только на головах их не ездят иноземцы" (цит. по: Герман Э. Царствование Иоанна VI Антоновича // РА. 1867. С. 177).