Дальнодействие морали

Не правомерно ли современной этической мысли обратить внимание на очевидное разрастание лжи в социальном пространстве? Давно забылось честное купеческое слово, отслужил свое протестантский этос, родилась и разрослась ненаказуемая лживая реклама, политика стала откровенно циничной, услужливым оказалась правосознание, окрепла база массовой культуры. Ложь переросла самое себя. Для многих социальных мыслителей кантовская мысль о том, что социальная организация не может строиться на лжи, стала очевидной. Общество, судя по всему, неумолимо приближается к распаду, который может быть предотвращен сегодня только неумолимым авторитарным напряжением или мудростью Канта.

Либеральные философы и социологи написали десятки книг о том, что распад сложившихся социальных уз является благом для общества. Культ безграничной свободы и индивидуализма служит неоспоримой меткой прогресса. Разрушается семья, отбрасываются цеховые и корпоративные ограничения, ослабевает гражданственность, никнет справедливость и сострадание – все это примечательные издержки социальной динамики. Социальные мыслители, описывающие общественное поступательное движение, на протяжении последних десятилетий постоянно подчеркивали роль индивидуальной свободы в летописи человечества.

Однако история социальных учений показывает, что хаос до основания расшатывает общественную иерархию и ранжированность. Разумеется, социальный хаос никогда не был абсолютным, поэтому попытки многих авторов представить атомизацию общества как неизбежный результат прогресса вряд ли справедливы. Нет сомнений в том, что в развитых странах современного мира на фоне достаточно стабильного экономического и политического положения обнаруживаются катастрофические императивы социального хаоса – финансовый кризис, надвигающийся продовольственный голод, территориальные притязания.

В современной литературе все чаще укореняется образ нецелостного, разрозненного и децентрированного мира. Атомизацию нередко характеризуют как естественную реакцию людей на искривленный социум. По словам П. Бергера и Т. Лукмана, "мир сошел с ума", а человек обрел патопсихологические черты. Проблематика социального хаоса всегда актуальна для общества, которое переживает процесс преображения. На значительном отрезке истории мысль Канта о ценности правды оказалась безошибочной. Если и дальше социум будет базироваться на лжи, общество как целостность перестанет существовать. Наиболее проницательные социальные мыслители сегодня начинают догадываться о том, что, возможно, общество исчерпало свой лимит на коллективную ложь и находится теперь в критической точке.

Многие ученые, осуждая непреложность заповеди Канта "не лги", приводят примеры, опираясь на феноменальную реальность. Они предлагают оценивать поступки по меркам не ноуменального мира, а сиюминутного нравственного опыта. При этом призывают к конкретному анализу социальных ситуаций. О. В. Артемьева приводит пример из книги А. Макинтайра "Этика и политика"[1]. Во время фашистской оккупации Голландии одна домохозяйка укрыла у себя дома ребенка из соседской еврейской семьи с обещанием заботиться о нем. Спустя некоторое время сосед был схвачен и брошен в лагерь смерти. На вопрос посетившего женщину нацистского чиновника о том, все ли дети, находящиеся в ее доме, являются се собственными детьми, она солгала, ответив утвердительно[2].

Сколько же гневных слов обрушилось на Канта в связи с этим примером, который, как полагают, ставит крест на моральных императивах философа. Каким же ущербным выглядит кенигсбергский отшельник, готовый ради принципа бросить на заклание бедного ребенка. Но ведь Кант пытается указать нам на дальнодействие моральных принципов, которые отнюдь не всегда получают подтверждение в феноменальном мире.

Попробуем предположить, что во Второй мировой войне победу одержал Гитлер. Данное допущение принадлежит одному из властителей дум послевоенной Европы французскому социологу Жаку Эллюлю, далекому от романтизации нацистского режима и видящему историческую справедливость в том, что нацизм был побежден. Однако это не мешает ему представить мир в таком ракурсе, который позволил бы Гитлеру одержать победу. Тогда человечество ничего не услышало бы о гитлеровских концентрационных лагерях, массовых убийствах и об экспериментах над людьми. И. Сталина вполне могли бы признать политическим преступником. В случае победы Гитлера режим в Германии претерпел бы известные изменения. На первое место выдвинулась бы не классовая борьба, а борьба между расами. Нацистская доктрина была бы тогда углублена и развита, вклад в это сделали бы видные философы, такие, как Мартин Хайдеггер[3].

Если бы данный исторический сценарий оказался реализованным, поступок голландской женщины остался бы героическим в нашем понимании, но ее ложь была бы разоблачена, и на голову бедной спасительницы пало возмездие и презрение. Кому же неизвестно, что сегодня данный пример не во всех аудиториях будет вызывать единодушие.

Неужели можно так беспардонно манипулировать фактами? Но это и есть та самая релятивизация заповедей, которой увлечены многие ученые. "Проверка Кантом, испытание Кантом хорошая школа для этической мысли. Однако критический комментарий по отношению к Канту имеет не просто школьный, профессионально-цеховый интерес. Он приобретает особую актуальность в контексте общей антинормативистской тенденции теоретической мысли и практики общественных нравов"[4].

А. А. Гусейнов доказательно показал, что нельзя принимать этический абсолютизм Канта в том виде, в каком он выражен в учении о категорическом императиве и одновременно ставить под вопрос то, что ложь во благо невозможна. И. Кант, как подметил Гусейнов, не моделирует и не описывает реальную ситуацию. На самом деле нравственные абсолюты не знают исключений. Невозможно, например, говорить о том, что не следует убивать или лгать, но иногда в силу исключительности эпизода отступить от правила.

Феноменальный мир посылает примеры, которые, казалось бы, должны опровергнуть заповедь "не убий". В переулке злодей покушается на жизнь женщины, кто-то пришел ей на помощь и убил преступника. Этот человек остался верным заповеди, остановив цепь убийств, или, наоборот, нарушил ее?