Анализ отдельных произведений А. Т. Твардовского

Видимо, не случайно лучшие произведения поэта связаны с Великой Отечественной войной – временем невероятных тягот, безмерных испытаний, небывалого духовного единения и раскрепощения народных масс. Как никто другой, Александр Твардовский сумел почувствовать и воссоздать явленное тогда величие рядового человека, которым почти всегда жестко управляли, но который понял и сумел доказать, что именно он теперь "в ответе / За Россию, за народ / И за все на свете".

Василий Теркин – "русский чудо-человек", узнаваемый и самобытный, повсеместный как национальный тип и уникальный как личность. Принято считать, что автор изображает его, как правило, в массе и частью массы, однако в книге немало глав, где герой вынужден действовать в одиночку: это и "Переправа", и "Теркин ранен", и "Поединок" – везде он берет инициативу в свои руки и везде обнаруживает непритворное самообладание. Присутствие духа, достоинство, юмор Теркин не теряет не только в положениях, грозящих смертью, но и в психологически не менее, а может быть, и более сложных сценах общения с вышестоящими чинами. "С улыбкою неробкой" и словами, которые ей под стать, обращается он после переправы к полковнику и так же спокойно реагирует затем на вызов к генералу.

В отличие от почти смирившегося Моргунка, Теркин нигде не становится ведомым: он сам себе и другим политрук, причем в сугубо человеческом смысле. Этот простой солдат видит, что как раз на таких, как он, чернорабочих войны, держится фронт, что такие, как он, незаменимы. Вот почему в центре произведения – нс супермен и не военачальник (как у множества других авторов), а человек самый смертный и самый земной. По роду службы в пехоте и по своей натуре Василий Теркин наиболее чуток к законам войны и жизни. Ему все сподручно, всюду удобно – особенно в кругу боевых товарищей. Он всегда нужен, всеми любим. В каждом деле он мастак, умелец: может развести пилу, сыграть на гармони, починить часы, готов построить дом, сложить печь – но сейчас герой воюет и воюет так же дельно и уверенно.

Твардовский заметил, что красноармейцы – "те же люди", "люди-труженики", глубоко мирные, но вынужденные сражаться. Слепой стихии разрушения они противопоставляют собственную зрячесть, здравый смысл, житейский и фронтовой опыт. В отличие от классиков соцреализма, поэт склонен в "Василии Теркине" приближать далекое, одушевлять абстрактное, показывая – народ ли, Родину ли – без державного пафоса и риторики, в образах зримых и осязаемых. Его герои ведут свою родословную от бытовой русской сказки, в которой солдат – тоже бывалый и сметливый, способный сварить кашу из топора. Сродни им и герои Л. Н. Толстого, матросы-севастопольцы, "спокойно живущие под ядрами, при ста случайностях смерти вместо одной, которой подвержены все люди, и живущие в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи", потому что "есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, – любовь к родине". На войне Василий Теркин заодно со страной

и заодно с жизнью, и потому он так смел и неуязвим, свободен и обаятелен, потому он и грешный, и святой.

В литературе, посвященной "книге про бойца", ее неоднократно называли эпопеей. Однако если "Василий Теркин" и эпос, то не традиционно-фольклорный, а романический. Главный герой произведения слишком самостоятелен, чтобы быть полной персонификацией народа. К тому же фигурой, равновеликой Теркину, постепенно становится сам автор. Вот почему "книга про бойца" весьма далека от того обезличивающего слияния образов, которым отмечена недавняя "Сельская хроника". Там преобладали песенно-повествовательные формы, автор растворялся в персонажах – здесь прежний обобщенный образ расслаивается, возникает союз личностей, одновременно автономных и близких.

У земляков – автора и героя – общая судьба: "Я ограблен и унижен, / Как и ты, одним врагом", – восклицает поэт. Лирический и эпические голоса и точки зрения не поглощают, но и не оспаривают друг друга, а скорее, дополняют. Народ в изображении Твардовского отныне не однороден – его представляют индивидуальности, больше собратья, чем близнецы. Эпическое событие выступает теперь как со-бытие.

Священная борьба с завоевателем одинаково раскрепощает, одухотворяет всех. Но свобода на такой войне и ограничена линией фронта, и смешана с оскорбленными национальными чувствами, виной перед страдающими в плену соотечественниками. Виной, которая стесняет и вместе с тем, подобно любой сильной рефлексии, развивает личность. Такие переживания у каждого свои, потаенные, но в них и особый источник общности. Чувство обоюдной необходимости, обретенное еще в первой половине произведения, сохранится до финала:

С кем я только не был дружен

С первой встречи близ огня.

Скольким душам был я нужен,

Без которых нет меня.

Эти слова сказаны автором, разумеется, от себя, но будто бы и от имени Теркина, если иметь в виду его отношения с читателями. И это естественно: такова характерная для лучших творений Твардовского концепция человека. В его лиро-эпосе выступает личность, сумевшая не растерять себя в массе, не поддаться тоталитарной унификации, но хранящая и развивающая в себе чувства и опыт многих. До сих нор высказывается мнение, что жанровое обозначение ("книга про бойца") и композиция "Василия Теркина" – произвольны^[1]. Однако это именно книга – свободное и единое образование, которое строится отнюдь не экстенсивно и даже не хронологически, а исторически. Целен и заглавный персонаж, но его характер настолько объемен, что доминанты образа в ходе повествования не раз меняются.

Перейдя в наступление, войска обрели внутреннюю силу, люди молодые и даже старики на освобождаемых территориях прониклись тем бодрым духом, который в самые тяжелые времена излучали слова и поступки Теркина. Его однополчане наперебой балагурят вполне по-теркински,

Но уже любимец взводный –

Теркин, в шутки не встревал.

Он курил, смотрел нестрого,

Думой занятый своей.

За спиной его дорога

Много раз была длинней.

И молчал он не в обиде,

Не кому-нибудь в упрек, –

Просто, больше знал и видел,

Потерял и уберег...

Этот герой помнит всё. Он заметно отдалился от собственного первоначального оптимизма, который оплачивался забвением ("И едва ль герою снится / Всякой ночью тяжкий сон", "спит, забыв о трудном лете"). Тогда его личность проявляла себя прежде всего в уверенности, инициативе, теперь – в богатстве и глубине переживаний, возмужании души, самодвижении характера.

В середине Великой Отечественной в художественном мышлении Твардовского намечаются перестроения. Образ войны-испытания вытесняется картинами войны-беды, потрясающими сложившиеся представления. Поэт все более сосредоточивается на мысли о том, как перевернула

война судьбы и сознание людей. Прежде всего автор сам ощущает право на исповедь, на выражение сокровенного (показательны стихотворения "Две строчки" и некоторые другие миниатюры "из записной книжки"; автобиографические главы "книги про бойца"). Погружаются в себя и его любимые, родственные персонажи, начиная, разумеется, с того же Теркина, который воплощает не только роевое, но и частное существование человека. Во второй половине произведения герой, которому прежде было "ясно всё до точки", пребывает в душевной смуте и духовном поиске.

Явно ослабляя здесь фабульную напряженность, Твардовский заостряет психологический драматизм. Он измеряет глубину людских потрясений, и ему уже недостаточно одного Теркина, холостого и бездетного. Пишется несколько глав "от автора", "о себе" и самая трагическая в книге глава "Про солдата-сироту". Образ народа, представленный поначалу пусть и многогранным Теркиным, затем все более расширяется и углубляется. Лирическое и эпическое сливаются в пафосе, названном однажды "мужеством жизнеутверждения". Этот пафос реализуется в стиле неброском и прозрачном, который был охарактеризован С. Я. Маршаком (по контрасту с В. В. Маяковским и другими авангардистами) как "стихи свободные, без стремления к эффектам на каждой строчке"^[2]:

И, подворье покидая,

За войной спеша скорей,

Что он думал, не гадаю,

Что он нес в душе своей...

Но, бездомный и безродный,

Воротившись в батальон,

Ел солдат свой суп холодный

После всех, и плакал он.

В составе такого стиля преобладают бытовые, пронзительные детали, словоформы не публицистические и метафорические, а разговорные, но со своим неисчерпаемым подтекстом, выношенные и выразительно-сильные. И еще – целомудренно затаенные. Это и позволяло соединять (нередко в пределах даже одной страницы) изобразительность и эмоциональность, юмор и трагизм, а в конечном счете воплощать ту широту русского национального характера, которая выдержала все испытания на прочность.

Литература советского периода заполнялась отнюдь не одними только "маленькими людьми", которые бесповоротно, волевым усилием переплавлялись в стальных и бронзовых исполинов. Наиболее заметные ее персонажи: усомнившийся Макар и Андрей Старцов, Григорий Мелехов и Иван Денисович – иные. Они своеобычные, обаятельно живые, внутренне независимые, укорененные в традициях. В этом ряду, как равный среди равных, находится и Василий Теркин. Его образ тоже свидетельствовал, что парод состоятелен лишь тогда, когда в нем жизнедеятельны личности. Страна победила фашизма вопреки тотальной "перековке" людей и благодаря тому, что они не утратили способность самостоятельно принимать решения, готовность к состраданию и самопожертвованию. Об этом до сих пор напоминает нам такая простая и такая великая "книга про бойца".