Анализ отдельных произведений В. С. Маканина

Повесть явилась откликом писателя на катастрофические сдвиги в русской жизни на рубеже 1980–1990-х гг. В ней дана одна из версий человеческой судьбы в условиях духовной апатии, превращения человека в "биологическую массу". В современном литературоведении эта повесть Маканина рассматривается как "художественный код времени"; "не отдельная вещица, <...> а заключительная глава огромного пунктирного эпического романа-хроники, объявшего необъятное быстрое течение русского полувека от дней войны до дней свободы"[1].

В повести "Лаз" автор использует условные формы изображения, создает воображаемую, экспериментальную обстановку, строит две симметричные вселенные, соединенные узким проходом, лазом (несущим явную метафорическую функцию). Секрет этого лаза знает лишь герой – 47-летний "книгочей", интеллигент в "лыжной шапочке". В верхнем мире правит толпа, она подчинена слепому инстинкту, символизирует апокалипсического зверя, внушает страх. Толпа творит произвол, загоняет отдельного человека в стадо ("В толпе, в давке движения погибло две сотни народу"; толпа затоптала парнишку). Улицы не освещены ("пустые", "вымершие", слышен плач ребенка). Смертельная опасность угрожает каждому, кто не с толпой, кто выделяется из массы. Герой повести Ключарев (говорящая фамилия) с риском для жизни сможет вместе с женой Олей похоронить друга Павлова. Обобщающим символом насилия, унижения, страдания человека становится вор, "сидящий верхом на жертве и роющийся в ее карманах". В описании жизни наверху господствуют мрачные тона: холод, темень, кончается вода. Люди в страхе. Символом зыбкости мира становится мотив "ковчега": строительство интеллектуалами пещер под землей. Пещеру, вырытую Ключаревым для себя и своей семьи, обнаружат и обвалят "просто назло копавшему" (ориентация на архетип Апокалипсиса, строительство Ноева ковчега и Вавилонской башни, Быт. 6, 7).

Вторая данность – нижний мир, где много света, пищи, но "маловато кислорода". Здесь тоже невозможно жить; герой с трудом через постоянно суживающийся лаз ("ДЫРА СТАЛА УЖЕ"; "Как стиснулась горловина лаза!"), проникает сюда, "повторяя тактику переползающих препятствие червей", томимый духовной жаждой, чтобы пообщаться с товарищами по духу, взывающими, подобно лирическому герою А. А. Блока ("Дай нам руку в непогоду!"), к культуре. В текст повести вкраплены реминисценции из Ф. М. Достоевского, парафраз Библии, отсылки к произведениям русских писателей XIX–XX вв.:

"Возобновляется их разговор (о Достоевском, о нежелании счастья, основанного на несчастье других, хотя бы и малом <...>), и душа Ключарева <...> прикипает к их высоким словам.

Они говорят. Сферы духа привычно смыкаются над столиком <...> онемевший Ключарев слышит присутствие Слова. Как рыба, вновь попавшая в воду, он оживает: за этим и спускался <...> Душа расправилась, затрепетала, вздохнула"[2].

Маканин рисует в повести множество бытовых подробностей, создающих в конкретном единстве образ времени. Это время безжалостно, прагматично, но отдельные люди, несмотря ни на что, стараются вести себя в соответствии с нормами морали, традиций, нравственности: купают ребенка, хоронят умершего, ищут общения с другими людьми. Стиль писателя становится сухим, характеризуется отсутствием патетических оценок, интонационного нажима. Герой пытается "задействовать ресурсы личности, растворенные в человеческой толпе", найти возможность пробиться к человеческому сознанию, ищет слова, которые разделят толпу на людей, но толпа произносит лишь нечленораздельные звуки.

Повести Маканина "Лаз", "Стол, покрытый сукном и с графином посередине", "Долог наш путь" (1991), как и "Пирамида" (1994) Л. М. Леонова, обладают жанровыми признаками антиутопии. "Лаз" – это повесть-предупреждение о грозящей обществу опасности. Конфликт в "Лазе" возникает там, где герой восстает против власти толпы, олицетворяющей тотальный контроль над личностью. Финал повести – открытый, обнадеживающий. Герой отвергает страшный сон как "недоверие к разуму". Во сне Ключарев, уснувший прямо на улице, шлет информацию через суживающийся лаз о том, что наступает темнота, просит прислать в помощь свечи. Библейский образ свечи актуализирует духовные истины (Мф. 5:14–15). Однако вместо свеч – "ответа душе" – Ключареву через лаз пересылают "палки для слепых": "Когда наступит полная тьма, идти и идти, обстукивая палкой тротуары. Весь ответ". Мотивы слепых, окликания, молчания, беззвучия и голосов, появившиеся в повести "Утрата", – важные смыслообразующие мотивы в мелодике прозы Маканина.

"В ритмизованном художественном поле произведений Маканина, – отмечает критик, – есть высота и глубина мирового пространства: лейтмотивы – небо, звезды, вода, земля, свет, мрак. Все пространство работает в едином ритме с миром космоса. Все, что разрушает гармонию, ломает ритм, создает диссонансы, становится объектом эстетического наблюдения писателя, так как он – творец диссонирующих голосов. Диссонансы занимают писателя как строительные элементы хаоса, распада, дисгармонии в мире антиутопий"[3].

Герой "Лаза" хочет быть услышанным, понятым, он отвергает вторую версию, вынесенную в проблематике повести. Человек – не "существо, которое дергается туда-сюда в своих поисках" потому только, что не вполне нашло свою "биологическую нишу". Обобщенным символом утверждения человеческого в человеке является встреча Ключарева с персонажем, который назван автором "ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК В СУМЕРКАХ". Многозначен их диалог с Ключаревым:

"– Вставайте, – повторяет он так же утвердительно, со спокойной и терпеливой улыбкой. – Не следует спать на улице.

И протягивает руку. <...> Рука теплая, прикосновение, которое остается с Ключаревым и после.

Ключарев встает.

– Да, – говорит он, потягиваясь. – Как стемнело.

– Но еще не ночь, – говорит тот человек, опять же с мягкой улыбкой, которую Ключарев не столько видит, сколько угадывает в полутьме.

Собрав свое добро, Ключарев идет к дому <.„> Оглядывается. Человек еще стоит на том же месте, и только по мере того, как Ключарев уходит, его фигура мало-помалу растворяется (и все же не растворяется до конца) в сумерках".

Образ "человека в сумерках" напоминает облик Иисуса Христа. В этом фрагменте обнаруживается и самоцитирование. Так в повести "Отставший" встретившийся на пути артельщикам "заросший, с седыми космами, с огромным нательным крестом человек" упросит "злого" Федяича, мечтавшего заработать деньги на "необыкновенной глыбе малахита", не прогонять Лешку-маленького, "чуявшего золото в одиночку", ищущего "свою тропу".

Маканинский стиль в повести "Лаз" создает целый поток ассоциаций, подтекстов. Метафорическим является здесь образ стола, который затем перейдет в повесть "Стол, покрытый сукном и с графином посередине". Мотив стола перейдет и в роман "Андеграунд, или Герой нашего времени", где это слово будет определяться емким эпитетом – "судилищный стол". В повести "Лаз" стол выступает как многозначная метафора. За столом в Кафе-клубе манипулируют сознанием, пытаются "усреднить человека", обезличить, "убаюкать любовью к типажу", "к образу", "облапошить", "обмануть". В кафе за столиком происходит социальный опрос об "отношении к будущему". "Несколько человек комиссии" пытаются выдать людям "билет в будущее":

"...убеждают входящих людей верить, объясняют, настаивают, чуть ли не всовывая билеты им в карман, но те бросают свои билеты вновь: слишком <...> много крови, слишком много тех слезинок уже пролито <...> не желаем будущего на крови и слезах".

Растет "холм возвращенных билетов". Безымянный человек – "один из комиссии" – "превращается в оратора", страстно кричит вернувшим билет:

"Опомнитесь! Будущее – это будущее! Ведь вы всю свою жизнь ели и пили на чьих-то слезах и на чьей-то крови <...> Да каким бы ни было будущее, вы уже сейчас спите, едите, пьете на тыщах тыщ слезинок младенцев, вы уже запятнаны, вы помечены!., берите же свои билеты, смиритесь! <...> это уже ваше, ваше <...> ваше будущее!"

Функция реминисценций из Ф. М. Достоевского – в расстановке смысловых акцентов.

* * *

Оценивая вклад В. С. Маканина в современную литературу, С. И. Тимина отмечает влияние его прозы на формирование принципиально значимых особенностей литературной эволюции:

"Разнообразие маканинских сюжетов и картин, вся его поэтическая система направлена на разработку символики предупреждения <...> Оперируя богатым спектром формальных приемов, в том числе усвоив стилевые уроки постмодернизма, В. Маканин не оказывается в плену формальной новизны как таковой. Его тексты являют собой емкую, развертываемую в жизненном пространстве метафору. Форма становится самим ОГЛАВЛЕНИЕм. Интертекстуальность, мотивность и другие главные “герои” постмодернизма в поэтике Маканина – всего лишь опорные точки, осуществляющие ритм движения внутри глобального метафорического пространства"[4].