И. Кант^[1]. Критика способности суждения^[2]

(§ 36). Эстетические суждения вкуса [...] синтетические суждения, так как они выходят за пределы понятия и даже созерцания объекта и присоединяют к нему как предикат нечто такое, что уже отнюдь не познание,– именно чувство удовольствия (или неудовольствия).

(§ 48). Для суждения о прекрасных предметах, как таковых, нужен вкус, а для художественного искусства, то есть для создания таких предметов, нужен гений.

[...] Прежде всего необходимо точно определить различие между красотой природы, суждение о которой требует только вкуса, и художественной красотой, возможность которой (на что надо обращать внимание и в оценке подобного предмета) требует гения.

Красота в природе это прекрасная вещь, а красота в искусстве – это прекрасное представление о вещи.

Чтобы судить о красоте природы, как таковой, мне нет нужды заранее иметь понятие о том, какой вещью должен быть этот предмет; то есть мне не нужно знать материальную целесообразность (цель); только форма, без познания цели, нравится при художественной оценке и сама собой. Но если данный предмет выдается за продукт искусства и, как таковой, должен быть признан прекрасным, то, ввиду того что искусство всегда предполагает цель в причине (и его причинности), в основу того, чем должна быть эта вещь, надо положить понятие. И так как соответствие разнообразного в вещи до внутреннего определения ее как [(если есть совершенство вещи, то в оценке художественной красоты надо считаться вместе с тем и с совершенством вещи, о чем в суждении о красоте природы (как таковой) нет и вопроса. Хотя в суждении главным образом о живых предметах природы, как, например, о человеке или о лошади, когда хотят судить об их красоте, обыкновенно принимается в соображение и объективная целесообразность, то тогда суждение не чисто эстетическое суждение, то есть не только суждение вкуса.

[...] Изящное искусство открывает свое преимущество именно в том, что оно прекрасно описывает вещи, которые в природе отвратительны или безобразны. Фурии, болезни, опустошения, войны и т.п. могут быть прекрасно описаны как нечто вредное и даже представлены на картине.

(§ 45). Продукт искусства имеет вид природы только потому, что – хотя он с полной точностью соответствует правилам, по которым только этот продукт и может быть тем, чем он должен быть,– он является не вымученным, в нем не сквозит школьная и педантичная форма; то есть в его выполнении незаметно следов того, чтобы здесь правило неотступно стояло перед глазами художника и налагало оковы на его духовные силы.

(§ 48). [...] Прекрасное представление предмета [...], собственно, представляет из себя ту форму изображения понятия, в которой только это понятие и приобретает возможность быть сообщаемым всем.

(§ 49). О некоторых произведениях, от которых ожидают, что они, по крайней мере отчасти, должны относиться к художественному творчеству, говорят, что в них нет духа, хотя и не находят в них ничего достойного порицания, поскольку дело касается вкуса. Стихотворение может быть очень милым и элегантным, но лишенным духа. [...]

Дух в эстетическом значении [...] есть не что иное, как способность изображения эстетических идей; под эстетической идеей я понимаю то представление воображения, которое дает повод много думать, хотя никакая определенная мысль, то есть никакое понятие, нс может быть вполне адекватным ему. [...]

Собственно, только в поэзии эта способность эстетических идей может сказаться в полном объеме. И эта способность, рассматриваемая только сама по себе, и есть, собственно, талант (воображения).

Если понятию придают такое представление воображения, которое относится к его пластическому изображению, но которое уже само по себе даст повод так много думать, что этого никогда нельзя обнять в определенном понятии, а значит, эстетически расширяют само понятие даже до безграничности,– то воображение при этом бывает творческим и приводит в движение способность интеллектуальных идей (разум) именно для того, чтобы по поводу этого представления мыслить больше (хотя это относится уже к понятию о предмете), чем воспринимается в представлении и может быть сделано в нем ясным.

Поэзия среди других искусств

(§ 53). Среди всех других искусств первое место удерживает за собой поэзия (которая своим происхождением почти целиком обязана гению и менее всего дает возможности следовать предписаниям и примерам). Она расширяет душу тем, что дает воображению свободу и в пределах данного понятия среди безграничного разнообразия возможных соответствующих ему форм указывает ту, которая соединяет его пластическое изображение с такой полнотой мыслей, которой нс может быть вполне адекватным ни одно выражение в языке; следовательно, эстетически поднимется до идей.

[...] После поэзии, если дело идет о чувственно приятном и движении души, я хотел бы поставить то искусство, которое ближе всего подходит к словесным искусствам и естественно с ними соединяется, то есть музыку. Хотя она говорит только через ощущения без понятий и, значит, ничего не оставляет для размышления, как это делает поэзия, но она приводит душу в более разнообразное и при всей своей мимолетности более глубокое движение; конечно, в ней дается больше чувственного наслаждения, чем культуры (игра мысли, которая косвенно при этом возбуждается, только результат как бы механической ассоциации), и по суду разума она имеет меньше значения, чем другие изящные искусства.

[...] Когда значение изящных искусств ценят по той культуре, какую они дают душе, когда масштабом берут то расширение наших способностей, которое в способности суждения должно объединиться для познания, то [...] изобразительные искусства имеют перед музыкой большое преимущество; так как они приводят воображение в свободную и вместе с тем соразмерную с рассудком игру, то вместе с тем они делают и дело, ибо они создают продукт, который служит для рассудочных понятий надежным и подходящим средством, дабы содействовать соединению их с чувственностью, и содействуют таким образом как бы утонченности высших познавательных способностей.

Среди изобразительных искусств я отдал бы предпочтение живописи, отчасти потому, что она как искусство рисунка лежит в основе всех других изобразительных искусств, отчасти потому, что она гораздо дальше проникает в область идеи и соответственно этому может больше расширить поле созерцания, чем это возможно для всех других искусств.

Прекрасное и идеал красоты

(§ 29. Общее замечание). По чувству удовольствия предмет можно отнести к приятному, к прекрасному, к высокому или к (безусловно) доброму (jucundum, pulchrum, sublime, honestum).

[...] При оценке влияния приятного на душу дело сводится только к количеству внешних возбуждений (одновременно или последовательно) и как бы к объему приятного ощущения, чего нельзя сделать понятным как-либо иначе помимо количества. И оно не культивирует человека, но относится только к чувственности. Прекрасное, напротив, требует представления об известном качестве объекта, которое можно сделать понятным для нас и обратить в понятие (хотя в эстетическом суждении дело до этого не доходит); и оно культивирует нас, так как учит вместе с тем обращать внимание на целесообразность в чувстве удовольствия. Высокое состоит только в отношении, где чувственное в представлении о природе признается пригодным для возможного сверхчувственного применения его. Безусловно доброе, определяемое субъективно по чувству, которое оно внушает (объект морального чувства) [...]. отличается [...] модальностью необходимости, [...] которая заключает в себе не только притязание, но и положительное требование согласия со стороны каждого.

(§ 17). Искать принцип вкуса, который давал бы общий критерий прекрасного через определенные понятия, это бесплодное усилие, так как то, чего ищут, невозможно и в себе самом противоречиво. Всеобщая сообщаемость ощущения (нравится или не нравится), и притом такая, которая имеет место без понятия, согласие, насколько это возможно, всех времен и народов по отношению к этому чувству в представлении известных предметов,– это эмпирический, хотя слабый и едва ли достаточный для задачи критерий происхождения вкуса [...].

Только то, что имеет цель своего существования в себе, а именно человек, который через разум может определять себе свои цели сам или, где он заимствует их из внешнего восприятия, соединять их со своими существенными и общими целями и в соответствии с ними может тогда судить и эстетически,– только этот человек, следовательно, есть идеал красоты, так же как человечество в его лице как мыслящее целое, одно среди всего существующего в мире, способно к идеалу совершенства.

[...] Идеал, которого в силу вышеуказанных оснований можно ожидать только от человеческого, [...] надо отличать от нормальной идеи. В человеческом образе идеал состоит в выражении начала нравственного [...].

О первом моменте суждения вкуса. Бескорыстность эстетического наслаждения

(§5). Вкус есть способность суждения о предмете или о способе его представления применительно к удовольствию или неудовольствию без всякого интереса к этому предмету. Предмет такого удовольствия называется прекрасным.

(§41). Выше уже было достаточно выяснено, что суждение вкуса, в котором нечто признается прекрасным, не должно иметь основой определения какого-либо интереса. Но отсюда еще не следует, что, раз оно дано как чистое эстетическое суждение, с ним нельзя соединять никакого интереса. Но это соединение с интересом всегда может происходить только косвенно, то есть вкус предварительно надо представить себе в соединении с чем- либо другим, чтобы художественное наслаждение при простой рефлексии о предмете можно было связать с удовольствием от существования его (в чем и состоит всякий интерес). Ибо и в эстетическом суждении имеет значение то, что говорится в познавательном суждении [...]. Это другое может быть или чем-либо эмпирическим, а именно склонностью, которая свойственна человеческой природе, или чем-либо интеллектуальным, как свойство волн иметь возможность определяться разумом a priori; в обоих случаях дается удовольствие от существования объекта и таким образом полагается основа для интереса в том, что нравится уже само по себе и без отношения к какому-либо интересу.

Эмпирически прекрасное представляет интерес только в обществе; и если допускают, что стремление к общественности свойственно человеку, а влечение и годность для этого, то есть общительность, такое свойство, которое относится к потребностям человека как существа, предназначенного для общества, то есть относится к гуманности,– то нельзя не смотреть на вкус как на способность оценки того, через что даже чувство можно сообщать каждому другому, – значит, как на средство, содействующее тому, чего требует от каждого естественная склонность.

О втором и четвертом моментах суждения вкуса. Эстетическое удовольствие как игра познавательных способностей. Искусство и познание

(§ 9). Объяснение прекрасного, выведенное из второго момента.

Прекрасно то, что всем нравится без понятия.

[...] Возможность всеобщей сообщаемости душевного состояния при данном представлении – это именно и есть то, что как субъективное условие суждения вкуса должно лежать в его основе и иметь своим следствием удовольствие от данного предмета. Но ничто не может быть передаваемо всем, кроме познания и представления, поскольку оно относится к познанию [...]. Если же основа определения суждения об этой всеобщей сообщаемости представления должна быть мыслима только субъективно, а именно без понятия о предмете, то она не может быть ничем другим, как только душевным состоянием, которое дается во взаимном отношении способностей представления друг к другу, поскольку данное представление оно относит к познанию вообще.

Познавательные силы, которые возбуждаются через это представление, находятся здесь в состоянии свободной игры, так как никакое определенное представление не ограничивает их определенным правилом познания. Следовательно, душевное состояние должно заключаться в этом представлении чувства свободной игры способностей представления при данном представлении в его отношении к познанию вообще. А для представления, через которое дается предмет, чтобы сделать из него познание, нужны воображение для соединения разнородного в созерцании и рассудок для единства понятия, которое объединяет представления. Это состояние свободной игры познавательных способностей при представлении, через которое дается предмет, должно быть таким, чтобы его можно было передавать всем вообще...

[...] Прекрасно то, что познается без понятия как предмет необходимого удовольствия.

[...] Следовательно, целесообразность в произведении изящных искусств, хотя она и дается предумышленно, должна казаться непредумышленной; то есть на изящные искусства надо смотреть как на природу, но при этом надо сознавать, что это все-таки искусство.