"Трое" (1901)

Как и во имя чего совершается переоценка зла в творчестве Горького? В его произведениях встречается необычный для классической литературы мотив грешников, не раскаявшихся и не наказанных совестью, даже счастливых (рассказ "На плотах", 1895). Отношение греха и наказания в христианской морали выглядит в произведениях Горького неким механизмом расчетливой мести (рассказ "Месть", 1893; роман "Трое", 1901), что весьма близко к оценкам Ницше, который говорил о "тупом механизме" наказания. "Со счетами в руках - к Богу!" - думает герой романа "Трое" Илья Лунёв об окружающих его людях, преступающих нравственные заповеди. "Просто очень... Согрешил, помолился - чист! Валяй опять - греши..." Об отшельничестве отца Антипы его сын, Яков Бесшабашный, язвительно замечает: "Батюшкой меня не корите, - он пять десятков лет грешил, а каялся всего восемь..."

Мотивы преступления, греха - сквозные в творчестве Горького. Подход к пониманию греха у него в чем-то близок к тому, что у Достоевского и Ницше. В центре внимания писателя - не зло преступления по отношению к пострадавшим от него, а осмысление состояния самого преступившего. В романе "Трое" совершается не одно убийство. На глазах мальчика Ильи кузнец убивает жену, и на фоне безразличия окружающих к происшедшему ("никто не заплакал, никто не пожалел...") дается удивительная и неожиданная реакция героя: жалко кузнеца, т.е. не жертву, а убийцу. Подобное же впечатление - как бы с целью оправдания зла - автор стремится создать и по отношению к центральному герою и его преступлению (Илья Лунёв, чтобы пробиться "в люди", к достатку, убивает хозяина - лавочника Полуэктова). Преступление осмыслено как несчастье, и это сквозной мотив романа: "Не волк, а несчастный человек..." - заключает о себе Илья. "Что купен? Он - несчастье мое, а не грех..." Все это явно перекликается с мыслью Ницше о "несчастье, замаранном понятием греха".

Ключевым в романе является мотив преступления без покаяния, в художественном претворении которого Горький полемичен но отношению к Достоевскому. Совесть героя, Ильи Лунёва, молчит, в финале произведения он прямо отрицает ее: "Совести нет..." Если для Достоевского совесть онтологична, укоренена в человеческой личности, то Горький, как и Ницше, в этом сомневается.

Финал романа - самоубийство героя - можно толковать двояко: и как возмущение, бунт против социальной несправедливости, и как самонаказание героя под влиянием подспудно жившего в его душе голоса совести. Попытка героя отбросить в своем поведении нравственный критерий расценивается автором и как выражение обыденного, сниженного сознания, преобладающего в обществе, и как следствие порочности самого общественного порядка. Подобной социально-детерминирующей мотивировкой Горький явно отличается от Ницше.

* * *

Горький художнически проницателен в раскрытии недейственности традиционной морали, изображая "сострадание на словах" ("Разговор по душе", 1898), обнажая многослойный, неоднородный состав феномена сострадания, когда к мотивам сострадающего примешиваются недобрые побуждения - самолюбие, тщеславие, самолюбование (рассказ "Пробуждение", 1894). Перекликаясь с Ницше, критиком морали альтруизма и сострадания, писатель показывал сострадание, не устраняющее, а, напротив, "удваивающее" страдание (рассказ "Ошибка", 1895).

В своей оценке сострадания Горький чутко улавливал склонность данного феномена к иллюзиям, внутреннюю готовность жалости к сговору с ложью; стремился раскрыть лукавство любви, если она - только жалость; утверждал идеал "сильного" добра - любви, способной опереться на безжалостную правду.

С наибольшей полнотой эти проблемы воплотились в философской драме "На дне" (1902). Характерно, что в споре "истина или сострадание?" полной победы в драме не одерживает ни одна сторона. И это отражение не только сложности самого предмета изображения - объективных границ "истины" и "сострадания" - но и некой противоречивости авторской позиции. В своих произведениях Горький не раз уверенно заявлял о праве художника на мечту, вымысел вместе с признанием правды в качестве высшей жизненной и художественной ценности ("О Чиже, который лгал, и о Дятле, любителе истины" и др.). Тем не менее в художественной оценке правды и иллюзии у Горького в период 1890-х - начала 1900-х гг. присутствовал момент сомнений. Писатель исповедовал необходимость полной правды о жизни и вместе с тем знал о непереносимости се для множества людей; чувствовал пагубность иллюзий и в то же время в растерянности останавливался перед фактом их живучести и неискоренимости в обыденном человеческом сознании. Подобные сомнения нашли выражение в рассказе "Болесь" (1897), отчасти и в пьесе "На дне".

Прав был А. В. Луначарский, говоря о двух началах в мировосприятии Горького, о вполне осознанной им боли, происходившей от противоречия двух живших в нем начал, - стремления к жесткой правде о жизни и желания отвлечься от нее в сторону спасительной, романтической мечты1. Некая внутренняя усталость от правды, от слишком резких противоречий действительности не раз скажется у Горького и впоследствии, в позднем его творчестве, особенно на грани 1930-х гг., когда он признавался даже в своей искренней и непоколебимой ненависти к правде2.

* * *

К драматургии Горький обращался па протяжении всего своего творчества. Особенно интенсивными в этом отношении были следующие периоды:

- 1901 - 1906 гг., когда были написаны пьесы "Мещане", "На дне", "Дачники", "Дети солнца", "Варвары", "Враги";

- 1908-1915 гг., когда были созданы пьесы "Последние", "Чудаки", "Васса Железнова" (первая редакция), "Фальшивая монета", "Зыковы", "Старик", неоконченная пьеса "Яков Богомолов";

- 1931 - 1935 гг., когда были написаны "Сомов и другие", "Достигаев и другие", новые редакции "Вассы Железновой" и "Егора Булычова".

Сохраняя вначале бытовую и психологическую форму выражения сценического действия, пьесы Горького со временем обретали иные драматургические формы, иную поэтику, отличную от классической драмы. В центре его пьес стоит то или иное жизненное явление, раскрываемое не через одного-двух центральных героев, а в некоем человеческом множестве, представляющем и варьирующем это явление. Отсюда проистекает и поэтика названий его пьес, которая чаще всего держится не на имени героя, а на метафорическом обозначении этой множественности: "Мещане", "Дачники", "Варвары", "Дети солнца", "Последние", "Чудаки" и др. В пьесе "На дне", по существу, тоже нет центрального героя, но действует некий ансамбль персонажей, и их положение образно зафиксировано в названии. Когда в пьесе действие концентрируется вокруг одного героя, то и эти персонажи автором поставлены в определенный ряд, в некую нерасторжимую цепочку вместе с другими, что и закрепляет название драм: "Егор Булычов и другие", "Достигаев и другие" и т.д.

Такого рода наименования пьес должны были, по замыслу автора, подчеркнуть общезначимость, даже массовость запечатленного явления. Главные же лица, включенные в ряд с "другими", тем не менее из этого ряда не только выбиваются, но вступают с ним в напряженный конфликт. Драматургический конфликт в пьесах Горького при всем их разнообразии развертывается преимущественно как столкновение идей, истин, жизненных принципов - социальных, психологических, нравственных, философских -и оцениваемых автором с точки зрения поиска в людях действенного, творческого отношения к жизни, залогов изменения человеческого бытия к лучшему.

Одним из глубоких стимулов творчества для Горького был его незатухающий интерес к феномену мещанства, тому укладу русской действительности, с которым писатель был кроимо связан своим происхождением и от которого отталкивался всю жизнь. Понимание мещанства у Горького весьма широко и выходит за пределы определенной социальной характерности.

"Мещанство, - писал М. Горький в "Заметках о мещанстве" (1905), - это строй души современного представите командующих классов. Основные ноты мещанства - уродливо развитое чувство собственности, всегда напряженное желание покоя внутри и вне себя, темный страх перед всем, что так или иначе может вспугнуть этот покой, и настойчивое стремление скорее объяснить себе все, что колеблет установившееся равновесие души, что нарушает привычные взгляды на жизнь и на людей".

С мещанским "строем души" Горький связывал философию квиетизма, пассивности и самодовольства, индивидуального и социального.