Свобода

Вопросы: "Что такое свобода?", "Каковы ее природа и источник?" – до сих пор вызывают оживленную дискуссию. И есть ли свобода? Существуют авторитетные концепции, полностью ее отрицающие: детерминизм (всеобщая причинная определенность), протестантизм (полное Божественное предопределение), ницшеанство, марксизм (свобода как познанная необходимость), бихевиоризм и т.д.

Прояснение проблемы свободы может быть связано с рядом очевидных фактов.

Первая такая очевидность: свобода – понятие не физическое, не природное. В физической реальности, природе как таковой без человека и его сознания, познания и деятельности свободы нет, а действуют причинно-следственные связи и отношения, прочие детерминации, обусловленные действием законов природы. С этой позиции все в мире обусловлено действием каких-то причин, и такие причины всегда при определенном интеллектуальном усилии можно найти – проблема только в совершенстве знаний, объяснений и средств познания, в их глубине, проникающей в познаваемую объективную реальность. В этом случае, действительно, свободы нет и быть не может.

По своей сущности свобода предшествует совершаемым свободно актам: она предшествует своим проявлениям и в этом плане предшествует бытию, является "безосновной основой бытия" (Н. А. Бердяев). Она суть возможность бытия, в определенном смысле – небытие.

Сверхфизичность, ноуменальность свободы выражает сугубо человеческое измерение бытия. Человек как обладающее сознанием существо является носителем свободы – духовного начала, открывающегося в трансцендентное: добытийное и сверхбытийное. Именно эта открытость выходу за рамки бытия и отличает человека от животного. Животное в своей генетически заданной телесности есть буквально оформленность жизни как таковой, в нем достигается, буквально воплощается некая функциональная цель биологического вида. Человек же как носитель свободы ("дыры в бытии" – Ж.-П. Сартр, "бездны в бытии" – Н. А. Бердяев) не завершен в том смысле, что он открыт небытию, разомкнут в трансцендентное, метафизическое как до- и сверхприродное. Это качество позволяет человеку осмыслять реальное бытие, выходя за его пределы, в его "контекст". В отличие от животного человеку доступно метафизическое (сверхфизическое) измерение опыта. Именно в этом плане свобода суть человеческое измерение бытия, а сознание есть чувствилище этого измерения. С помощью разума и понимания все более глубоких связей человек метафизически свободен.

Второй не менее очевидный и хорошо известный факт – взаимосвязь свободы и ответственности. Границы свободы и ответственности совпадают, как две стороны одного листа бумаги. Только там, где я свободен, где мною свободно приняты решения, свободно совершены действия, я и отвечаю за них и их последствия. И наоборот, я могу быть ответствен только за то, в чем проявилась моя свобода. Эта единая граница свободы/ответственности определяет одновременно и границы поступка как вменяемого действия, и собственно границы личности как свободного/ответственного (вменяемого) субъекта.

В этой связи важно различение свободы и воли. В ситуации свободы я могу стать свободнее, только отнесясь к другим как таким же свободным, как и я, т.е. вступив с ними во взаимно ответственные отношения. В ситуации свободы социальное пространство всюду плотно структурировано взаимно свободными = ответственными отношениями. Если перевести это в экономическую терминологию, то становится ясно, почему свободное общество развивается и богатеет, будучи обществом взаимного удовлетворения взаимного спроса. В ситуации воли общество напоминает пустой барабан, в котором носятся, сталкиваясь, самозванцы со своими идеями, пока не появится некий суперсамозванец, который своей волей не наведет некий "порядок". Воля – инстинкт свободы. Свобода – сознание воли, самоопределение и самопреодоление; постановка пределов и границ своей ответственности, самоограничение воли.

Показательно развитие соотношения воли и разума в политической философии. Первоначально воля понималась как разумное стремление, т.е. рациональность, разумность включалась в саму характеристику воли. Именно так понимали волю Платон и Аристотель, который на этой основе даже пытался построить в "Никомаховой этике" логическую систему "практического рассуждения", в котором из оценочной и описательной посылок следовало бы действие. В Средние века разум также занимал доминирующее положение по отношению к воле. Так, согласно Фоме Аквинскому, если функция свободной воли – выбор, то последний строится именно на суждении, а всякий ум, интеллект направлен на выработку решения.

В эпоху Возрождения развитие представлений о важности гражданских свобод и справедливости нередко сопровождалось апологией волевой активности и даже своеволия человека (Л. Бруни, Л. Валла, Д. Пико дела Мирандола). Жизнеутверждение противопоставлялось року, фатуму, предопределенности, а как добродетели рассматривались творческая активность, мужество, доблесть и пр. Именно в этом ключе Э. Роттердамский отстаивал свободу воли в споре с М. Лютером с его проповедью о полном предопределении. Тем не менее в Повое время воля продолжала пониматься преимущественно как разумное стремление, без учета действия аффекта, феномен которого вытеснялся за рамки рациональности, а то и противопоставлялся ей.

В философии XIX в. соотношение между разумом и волей начинает переворачиваться: у Ф. Ницше, А. Шопенгауэра, Ч. Пирса, Д. Дьюи уже мышление, разум оказываются производными от воли, в которой усматривается исток, причина сознания и мышления. О. Шпенглер предложил трактовку современной цивилизации как "фаустовской культуры" именно в плане культа воли, направленной на рациональное преобразование мира.

Катастрофа Первой мировой войны, формирование массового общества, осмысление психологии толпы, выявление 3. Фрейдом роли бессознательного обратили внимание на то, что социальным поведением часто управляют безличные, иррациональные силы, не контролируемые сознанием человека. Так, по мнению X. Арендт, масса не объединена сознанием общих интересов, общими целями. Она аполитична и податлива для осуществления воли властных политических элит. Это наиболее полно проявилось в тоталитарных обществах, их идеологии, минимизирующей акты мышления и рефлексии при доминировании веры в харизматичного лидера (фюрера, дуче, вождя народов и лидера нации). В результате разведение воли и разума приводит, с одной стороны, к тому, что воля вне разума становится иррациональной, а с другой – разум, лишенный воли, – безвольным и бессильным.

Кроме того, если свобода – сугубо человеческий феномен, то человека от животного отличает именно его социальнокультурная природа. Поведение животного задано генетически, оно часть всеобщих каузальных связей. Появившись на свет, практически любое живое существо уже "знает", что ему делать. Человек же рождается совершенно беспомощным и беззащитным. Только при поддержке семьи, пройдя довольно длительную подготовку, включая образование и овладение профессией, он становится полноценной личностью. Именно культура – как система внегенетического наследования опыта, как система порождения, хранения и трансляции этого опыта – делает человека человеком. Причем каждая из усвоенных культур не только наделяет человека определенной жизненной компетентностью, но определяет личность как носителя определенной культуры (набора культур) и ее идентичность.

Личность, ее сознание формируется, формуется культурой. Сознание – результат "загрузки" личности программами социально-культурного опыта, результат символизации мира и "вращивания" (Л. С. Выготский) социальных значений в сознание. Это усвоение культуры, эта инсталляция социально-культурных программ реализуется с помощью принуждения, убеждения, личного примера. Культура "грузит" личность и тело. Акты зачатия и рождения, дарения имени и достижения совершеннолетия, супружества и смерти социально-культурно оформлены и даже ритуализированы. Каждая этническая и конфессиональная культура придает этим актам определенную форму. Более того, вопрос, кого считать "настоящим", т.е. здоровым и полноценным, человеком, а кого – инвалидом или даже просто больным, решается в каждой культуре по-своему в зависимости от принятых социальных норм и образцов. Не только представления о них, но и сами феномены здоровья и гендера, болезни и смерти – не что иное, как культурные артефакты, в определенном смысле продукты дискурса.

Однако этот процесс программирования личности социально-культурными кодами, "инсталляции" их с помощью семейного, прочего воспитания, образования одновременно наделяет личность свободой, вменяя ее ответственность за поступки и поведение. Воспитание, образование, профессиональная подготовка – не только знакомство с нормами, правилами, убеждение и принуждение, но и создание условий для самоопределения. Всей системой социализации – воспитанием, образованием, поощрениями и наказанием – личность вырывают из причинно-следственных связей, замыкая их, как в ленте Мебиуса, на ней самой, превращая в causa sui: чашка не просто упала сама, а это ты ее уронил. Мог уронить, мог не уронить. Уронил... Культура, окружение "грузят" нас свободой как ответственностью, вменяют нам вменяемость.

Вне свободной (вменяемой) личности, которая способна увидеть в себе причину происходящего, рушится любая система морали и права. Согласно Μ. М. Бахтину, у человека нет и не может быть алиби в бытии, разум и сознание – вторичны по отношению к изначальной ответственности. Они лишь выражают меру осознания своей укорененности в мир. А значит, и меру свободы. Чем в большей степени личность интеллектуально развита, чем шире горизонт ее знаний, тем в большей степени она осознает возможные последствия своих действий и поступков.

Само сознание – не что иное, как продукт вменения ответственности. Только после такого вменения личность становится чувствилищем добытийного начала бытия, каковым является свобода. Тем самым мне становится доступным выход на новый уровень – добытийный и внебытийный уровень свободы, уровень возможностей, уровень потенциации, овозможнивания реальности, конструктивного творчества, для реализации чего необходим выход в "позицию вненаходимости" (Μ. М. Бахтин). Я становлюсь способным, подобно хоббиту Бильбо Бэггинсу, совершить путешествие "туда и обратно". Туда – из мира сущего в трансцендентный мир сверхреального возможного. И обратно – из мира возможного в мир сущего. Будучи эпифеноменом культуры, результатом вменения ответственности, свобода дает человеку возможность, в отличие от животного, которое просто сканирует реальность, выйти в другое измерение, трансцендировать в иное.

Формирование, развитие co-знания и есть становление вменяемого субъекта, которому вменяется ответственность за его действия и который располагает рациональной мотиваций.

Ярким примером, подтверждающим идею вторичности свободы по отношению к ответственности, производности ее от ответственности, является проблема смертной казни – высшей меры ответственности. Правом предполагается именно ответственность за свободный выбор – предполагается, что человек мог поступить так, а мог иначе, и это был его выбор. У одной и той же причины могло быть как минимум два следствия. Иначе говоря, высшая мера покоится на постулировании свободы воли личности как вменяемого субъекта. Но с естественно-научной точки зрения человек никогда не может действовать "иначе". Постулат о вменяемости и, как следствие, получение наказания или поощрения наделяет человека способностью действовать вопреки миру: правовая культура, вся юриспруденция, как, впрочем, и мораль, покоятся скорее на теологии, чем на науке.

Свобода не столько познанная необходимость, сколько осознанная возможность и "преодоленная необходимость" (В. Гроссман). Не истина (знания) определяет свободу, а свобода как ответственность открывает горизонт истины. Сама истина дастся в акте откровения свободы, когда открывается новая гармоничная целостность мира: когда ученый описывает фрагменты этой новой целостности в терминах теории, художник передает ее в красках, рисунке, композитор – в звуках. Человеческое бытие раскрывается как творчество, а личность и путь к свободе – как принятие на себя все большей ответственности.

Из социально-культурной природы свободы следует ее историчность, что еще теснее связывает свободу и политику. Свобода появляется при определенных условиях: при формировании некоей инфраструктуры – экономической, социальной, культурной. Реализация этих условий открывает возможность развития личности, а за ней – свободы.

В политической философии различаются два типа свободы – институциональная и суверенная. И. Берлин называл их свободой "негативной" (никто не должен вмешиваться в чужую жизнь) и "позитивной" (человек является хозяином своей жизни и отвечает за свой обоснованный выбор). Ч. Тейлор, имея в виду близкое понимание, различает свободу "от" и свободу "для". В русской философии начала XX в. (В. Ф. Эрн, Н. А. Бердяев, Л. И. Шестов) фактически то же различение обозначалось как "свобода делания" (ограниченная реальными условиями и возможностями) и "свобода хотения" (таких ограничений не имеющая). Свобода "хотения" – неизбывная, "метафизическая" характеристика человеческого существования. Опыт гитлеровских и сталинских концлагерей показывает, что выживали в этих нечеловеческих условиях люди, которые и в них находили, а то и придумывали себе некие правила, которыми руководствовались в ежедневном поведении. Те, кто полностью растворялся в лагерном режиме, очень быстро деградировали как нравственно, так и физически и погибали.

Свобода хотения связана с независимым самоутверждением, она суверенна и в этом плане выражает исходный онтологический импульс власти как некоего утверждения самостояния. Свобода делания связана с пределами такого самоутверждения, учитывает каузальности и в этом смысле также предстает как власть, задающая определенные рамки, пределы "делания" как физическими, природными, так и социальными ограничениями, запретами, барьерами. Такая свобода, по мнению Г. Штейнера, есть абсолютная величина, к которой применим некий "закон сохранения" и распределение и перераспределение которой обеспечивается социальными институтами, реализующими справедливость. Примером такого распределения свободы может служить первоначальное накопление, своеобразное огораживание собственности как зоны свободы и ответственности собственника. В этом плане такой процесс выражает физическое условие бытия. Однако после такого раздела, признания его результатов вступает в действие защита прав собственников, ограничения посягательств на эти права.

Именно в этом – институциональном – русле рассматривается свобода либерализмом. Так, согласно Ф. Хайеку, свобода есть характеристика отношений и связей, нарушение которых возможно только в принудительном порядке. Л по мнению Р. Нозика, свобода тождественна справедливости ("ненарушению свободы"), соответствию закону. Согласно К. Скиннеру, если свобода не гарантируется институционально, она утрачивается: личность полностью зависит от воли других. И поэтому граждан надо заставлять выполнять публичные обязанности по поддержанию свободы. Подобный вывод многое объясняет из политической практики современного либерализма. Гипертрофия институциональной свободы ("делания") не менее неоднозначна, чем гипертрофия свободы суверенной ("хотения").

С политической точки зрения суверенная свобода не является проблемой, она есть данность. Проблема состоит в том, что с ней делать. Решением этой проблемы и выступает конкретная форма институциональной свободы ("свободы делания"). Собственно, именно эта проблема и составляла ОГЛАВЛЕНИЕ осмысления свободы в политической философии на протяжении большей части ее истории, особенно в рамках либерализма, составляя главный нерв и суть этой концепции.

Наиболее полно итоги этого осмысления, а также политического развития выражены в идеях и институтах гражданского общества и правового государства. Гражданское общество суть самоорганизация свободных граждан, свободных в своем самоопределении как в выборе собственной идентичности, так и в выстраивании социальных отношений. А правовое государство – гарант реализации гражданского общества, что выражается в равенстве перед законом всех членов общества, включая и саму власть.

Однако, как уже отмечалось, опыт XX столетия с его гуманитарными катастрофами, опыт формирования постиндустриального информационного общества, в том числе общества постматериалистических ценностей, ставит задачу более пристального внимания политической философии к свободе суверенной.