Светские путевые записки. "Путешествие" стольника П. А. Толстого

В конце XVII в. в связи с активной деятельностью Петра I по налаживанию дипломатических, экономических и культурных контактов с Европой в России появляется большая группа лиц, побывавших "за морем". Перу наиболее талантливых из них (II. А. Толстой, А. А. Матвеев, Б. И. Куракин) принадлежат путевые записки, которые до сих пор поражают обстоятельностью и точностью описаний, необычностью стилевой манеры. Классическим образцом светской путевой литературы Петровского времени считают "Путешествие" московского стольника Петра Андреевича Толстого, побывавшего в Европе в 1697–1699 гг. Жизнь первого графа и писателя из знаменитого рода Толстых полна метаморфоз, неожиданных взлетов и падений. Выходец из служилого дворянства и участник стрелецкого бунта, он превратился из противника Петра I в его ближайшего советника, о котором иностранцы отзывались как об "умнейшей голове России". Посол в Османской империи и известный в Европе дипломат, П. А. Толстой после смерти императора, в результате происков А. Д. Меншикова, попал в число государственных преступников и кончил жизнь узником Соловецкого монастыря.

Борение традиционного и нового, русского и чужеземного в жизни эпохи, сыном которой был Толстой, нашло отражение в противоречивости его характера и поступков. Убежденный монархист, он стал "охотником" за бежавшим в Европу царевичем Алексеем и подписал смертный приговор наследнику российского престола. Голштинский герцог Карл Фридрих, посетивший графа П. А. Толстого в Санкт-Петербурге, обратил внимание на "совершенно различные картины, повешенные в противоположных углах комнаты: одна изображала какого-то из русских святых, а другая – нагую женщину". Икона (символ допетровской Руси) и картина светского характера (символ повой России) в кабинете Толстого висят напротив друг друга как знак перелома в мировоззрении и культурных традициях, как вызов и приверженцам старины, и доморощенным "европейцам". За границей Толстой нарочито не сменил русское платье на иноземное, саблю – на шпагу, что сделали другие "вояжеры". Однако, вернувшись на родину, он одевался на западный манер, ходил в парике, камзоле, шелковых чулках и башмаках с пряжками, демонстрируя верность петровским преобразованиям.

В 52 года, уже будучи дедом, Петр Толстой отправился в Италию для изучения навигации и кораблестроения. Он посетил Польшу, Священную Римскую империю, Венецию, Милан и Неаполь, Папскую область, побывал в Дубровнике, на Сицилии и на Мальте. Умный и наблюдательный человек, Толстой сумел создать произведение, где нашли отражение многие стороны европейской жизни рубежа XVII–XVIII вв. По охвату действительности его "Путешествие" может достойно соперничать с энциклопедией. За границей Толстой посетил и описал библиотеки, университеты, музеи, госпитали, дворцы правителей и вельмож, арсеналы, верфи, ремесленные мастерские, католические и православные церкви и монастыри, ярмарки, театры, развалины античных храмов, сады и парки, игорные дома и т.д. Человек образованный и много на своем веку повидавший, он создал книгу, с помощью которой разрушил существовавший стереотип русского путешественника – невежественного московита, "въезжавшего в Неаполь точно так же, как в Кострому".

Эстетически восприимчивая натура писателя тянулась к прекрасному, даже если оно было чужим и непривычным. Толстой любуется каналами Венеции и мощью крепостных сооружений Мальты, бурными водами Адриатики и суровой красотой Альпийских гор, пышностью римских парков и изящными соборами Флоренции. Он ездит "в костел на музыку" и восторгается органом, который звучит как целый оркестр; становится завсегдатаем светских оперных представлений; ему, православному христианину, не чуждо античное искусство. Посетив "языческую божницу" в окрестностях Неаполя, Толстой признает: "...предивной и удивления достойной работы было то дело, и какою живостию изображены те поганских богов образы, о том подлинно описать не могу".

Писатель-путешественник живет не мыслями об искуплении грехов и ожиданием смерти, а чувством радости бытия. Далекий от мистицизма и религиозной экзальтации, свойственных Средневековью и европейскому барокко, он с удивлением описывает увиденную на улицах Венеции процессию. Ее участники подвергают себя добровольному страданию, истязая собственное тело: "...бичуются, бьют себя веревками варовинными по спинам, обнажа спины свои, до пролития кровей своих; и те веревки... обмачивают в рейнской уксус". Делается это для того, чтобы "раны на теле их уксусом разъедало, и болезни б ему терпеть болши для отпущения грехов своих", подражая страданиям Христа. Путевые записки Петра Толстого пронизаны ощущением праздничности бытия, поэтому такое большое внимание уделяется в них народным гуляниям и карнавалам, подробно рассказывается об обряде обручения Венеции с морем, где сплелись воедино языческие и христианские традиции.

Поражает "густонаселенность" путевых записок русского стольника. В них представлены все сословия Европы – от венецианского дожа и императора Священной Римской империи до матроса и нищего бродячего музыканта. П. А. Толстой описал быт и нравы многих народов: разгульных поляков, серьезных австрийцев, веселых итальянцев, гордых сербов, воинственных хорватов, предприимчивых евреев, храбрых мальтийцев. Как "политичный кавалер", следуя моде Петровского времени, он не остался равнодушен к женской красоте, отдав предпочтение итальянкам с их изящными манерами и свободой общения с мужчинами: "Женской пол и девицы всякаго чипу убираются зело изрядно особою модою венецкаго убору и покрываются тафтами черными сверху головы даже до пояса, а иные многие убираются по-француски. В женском платье употребляют цветных парчей травчатых болши, и народ женской в Венецы зело благообразен, и строен, и политичен, высок, тонок и во всем изряден, а к ручному делу не очень охоч, болши заживают в прохладах".

Автор записок владеет богатством родного языка. В отличие от паломнических хождений в "Путешествии" ОГЛАВЛЕНИЕ славянизмов незначительно и тематически локализовано (описания церковных процессий, богослужений и раритетов). Шире представлена разговорная лексика, встречаются канцеляризмы и иностранные "речения", в основном связанные с морским делом и фортификацией. Введение в текст иноязычного слова, как правило, сопровождается переводом или авторским комментарием ("бастимент, то есть судно", "порт, то есть пристанище кораблям"). Толстой внимательно следил за тем, чтобы в произведение не проникли просторечия и вульгаризмы; он сумел избежать стилевой дисгармонии, свойственной многим путевым запискам Петровского времени. Дневниковой форме повествования, где господствует интонация перечисления увиденного, художественную выразительность придает использование сравнений, метких образных выражений. Например, поляки "пьяные рубятца, не знают за што", и "души их, как мухи, погибают". Выпавший в Венеции крупный град "подобен яйцу руской курицы, толко не круглой, на края островат". Вершины Альп столь высоки, что "солнце никогда... промеж ими лучами своими не осеняет", и "об те горы облака стираются".

В историю русской путевой литературы П. А. Толстой вошел как мастер словесного портрета и пейзажа, в основном урбанистического и морского. Город в изображении Толстого – средоточие материальной и духовной жизни народа. Автор "Путешествия" никогда не ограничивается описанием только местоположения и архитектурных особенностей города, его интересуют быт и нравы людей. Город в путевых записках Толстого всегда "одушевлен", а его обитатели имеют свой характер: "венецыяне – люди умные, политичные, и ученых людей зело много", однако вид они имеют суровый, в отличие от приветливых "медиоланцев", которые "к приезжим иноземцам зело ласковы".

Полны динамизма, приключенческого азарта рассказы П. А. Толстого об опасностях морского плавания у берегов Мальты, где часты встречи с турецкими кораблями. Автор вспоминает, как один из них "почал за нами правится и уганять нас, и гналися за нами 3 часа с лишком, перенимая нам дорогу к Малту. И мы, видев, что тот карабль нас уганяет... на филюге своей парусы переворотили под ветер, и почали мариеры гресть веслами, и пошли к тому караблю в противность, умысля то, чтоб нам тот карабль проплыть вскоре за ветер. <...> И как увидели турки, что филюга наша пришла против их карабля в меру пушечной стрелбы, начали стрелять ис пушек, а потом, как еще ближе поровнялись мы с кораблем их, и они стреляли из мелкаго ружья по нас; однако ж Господь Бог нас пощадил: никого не убили и не ранили". Хотя писатель традиционно объясняет спасение от турецкого плена вмешательством потусторонних сил, из рассказа ясно, что победу принесли искусство "маринеров", неожиданность маневра и мужество людей.

Произведение П. А. Толстого свидетельствует об утверждении в отечественной словесности XVII в. жанра светских путевых записок, предваряющих появление в следующем столетии формы литературного путешествия в творчестве А. Н. Радищева и II. М. Карамзина. В отличие от автора "Писем русского путешественника" Толстой не воспользовался "маской необразованного скифа" для своего героя, который осознает важность выполняемого им государственного поручения, выступает одновременно в роли и ученика, и учителя: обретает духовный опыт и делится им с соотечественниками.