О совести и бессовестности

В Санкт-Петербурге шел судебный процесс. Преступник, совершивший кровавые злодеяния, сидел на скамье, наголо обритый, поигрывая желваками. Полуприкрыв веки, он разглядывал прокурора, который только что произнес обвинительную речь. Какая мысль терзала сознание изобличенного? Возможно, он ощущал страх или муки раскаяния... А может быть, в его воображении жила неотвязная картина: он, еще не задержанный стражами порядка, натыкается на прокурора в безлюдном темном переулке. Когда читали смертный приговор, взгляд преступника казался уже бессмысленным, остановившимся. Прозвучали последние слова о неотвратимой казни, и зал разразился аплодисментами.

Что поражает в этом разбирательстве? Не кровавые злодеяния садиста, не мертвенная тишина зала, не прокурорская непреклонность... Потрясают неожиданные рукоплескания. Только что в зале мелькнула зловещая тень с косой. Прозвучало слово о насильственном прерывании жизни. Возможно, это спорно, но, как представляется, было бы уместнее, если люди сидели молча, размышляя о странной цепочке событий, в которые они вовлечены, или, удрученные ликом смерти, без слов продвигались к выходу, чтобы вернуться к житейским делам. Однако радостное освобождение присутствующих выразилось иначе – они рукоплескали казни.

Кто-то сразу выразит недоумение: что тут особенного, так было всегда. Разве толпы в Древнем Риме не рукоплескали, когда гладиаторы убивали друг друга? Не доставляло ли язычникам неизъяснимое блаженство, когда первых христиан, завернутых в промасленные ткани, превращали в пылающие факелы? Человеческая жизнь редко в истории представляла собой особую ценность.

Миг современности и пласты вечности. Мы вглядываемся в пучину истории. Мы вызываем в сознании образ древней прародительницы, ищем изображение человеческого лица в наскальных рисунках, в миниатюрах иссохшего пергамента, во фресках величественной усыпальницы фараона. Мы разглядываем предметы утвари, орудия погребения, украшения. Вот он – человек...

А кто это? Кровная месть метит жертвы. Еще живых, дышащих засыпают землей. Пленников бросают в пламя. По сигналу хана неугодным переламывают позвоночник. Потом кошмарное изобретение – гильотина. Окровавленная голова вызывает восторженный рев толпы. Изощренные пытки в подвалах. Фабрики смерти. Убийство, поставленное на конвейер. Цивилизованное зверство, не имеющее аналогов в истории...

В сознании людей давно появилась мысль: не проникли ли в людское сообщество некие человекоподобные существа? Нет ли среди пас чудовищ в людском обличье? Человек необъясним, загадочен. У некоторых, возможно, вообще нет ни совести, ни сострадания. В психике этих людей есть врожденный изъян. Схваченные на месте преступления, они не понимают, чем так обескуражены люди. Возможно, так вел бы себя волк, если бы его судили за съеденных зайцев. Он, вероятно, признал бы: да, нападал и терзал жертвы, но что тут необычного?

Сначала философы задались вопросом о том, была ли совесть, например, у древних греков. Ведь многие античные герои поступали преступно, потому что к этому их приговорил рок. Например, мифический Эдип убил своего отца. Однако он всячески старался избежать этого поступка. Тем нс менее случилось все, что предсказал оракул. Выходит, Эдип без вины виноватый.

Позже немецкий философ Гегель поставил диагноз душегубам: "морально невменяемы..." А. С. Пушкин напишет об одном из таких персонажей, что он не ведает святыни, что он не помнит благостыни...

Однажды подросток задушил свою подругу за отказ от близости. От такого факта снова рождается предположение в духе итальянского психиатра Чезаре Ломброзо: среди нас живут монстры, которые действительно лишены совести, потому что они не люди. У них совсем иная родословная.

Среди философов-антропологов обсуждается новая версия. Оказывается, неандерталец вовсе не является прямым предком человека. Эволюционная нить живого и разумного много раз прерывалась. Путь к мыслящему человеку не раз оборачивался тупиком. Известный психолог Борис Поршнев считал, что человека как единого вида попросту нет. Внутри людской общности существуют по крайней мере два совершенно разных подвида, которые различаются противоположными психогенетическими комплексами. Подавляющее большинство – это стадо. Остальные – хищники.

Согласно этой теории прачеловек был неплохо укоренен в природе, но не занимался хищничеством. Однако внутри предчеловеческого рода произошла какая-то катастрофа, природа которой

неизвестна. Получилось так, что человекообразные животные стали поедать себе подобных. Сформировался хищный вид – сверхживотные, ставшие предками первоубийц и людоедов. К ним примкнули агрессивные приспособленцы, подражавшие сильным животным, которые не знают ни угрызений совести, ни жалости, ни нравственных терзаний. Жестокость и хитрость – вот их козыри.

Однако это еще не все. Два других нехищных подвида как бы несли в себе "укорененность в природе". Отвержение насилия оказывалось для них врожденным инстинктом. Людоеды же по призванию нуждались в нище. Можно представить, как к молодой и весьма привлекательной недоженщиие приближается красавец питекантроп, который, вопреки ее ожиданиям, неожиданно хватает ее за горло и начинает пожирать плоть.

Оказывается, Ницше еще в позапрошлом веке описал эти поведенческие реакции человека. Он отметил стадное поведение большинства людей и бросающуюся в глаза хищность властителей. Власть по праву можно считать одной из фундаментальных тем в одном ряду с такими, как любовь, смерть, смысл жизни. Можно вспомнить знаменитую "кротость" царя Давида, беспощадно расправлявшегося с населением завоеванных городов, или царя Ирода, который, узнав о рождении Иисуса, призванного в будущем стать мессией, приказал вырезать всех младенцев.

В чем тут прозрение Ницше? Можно предположить, что в современном человечестве существуют люди с противоположными психофизиологическими генотипами. Власть – это обнаружение хищного поведения. Итак, среди нас есть морально невменяемые люди, которых нельзя ни переделать, ни перевоспитать и которые рождены для убийства. Такое открытие, сделанное Ницше, Ломброзо и другими исследователями, откровенно обескураживает и заставляет нас менять ориентиры. Ужесточение наказания не приводит к снижению уровня преступности.

Возникает желание улучшить человеческую породу. Может быть, проще выявить этих нелюдей еще до того, как они совершили преступление, и уничтожить их? Борис Диденко в книге "Хищная власть. Зоопсихология сильных мира сего" предлагает именно такой путь. Он даже показывает, что некоторые народы, которые бессознательно прошли такой маршрут, уже близки к благоденствию.

Однажды на телепрограмме "Национальный интерес", размышляя о тоталитарных сектах, традиционно верующие люди пламенно рассуждали о духовности, время от времени выкрикивая: "Голову таким надо отрывать". На вопрос о том, как совместить духовность с раскалыванием черепов, прозвучал ответ: духовность можно внедрить только насилием; пример тому – инквизиция.

Итак, борьба против бессовестных – расправа. Получается, что человек во всех своих ипостасях – убийца.

Но может быть поискать другие пути? Если мораль – редчайший феномен, то как должны поступать не сверхживотные, а люди, служащие заветам нравственности? Может быть, наконец, осознать, какую огромную роль в судьбе человека играет мораль? Если она будет попрана, люди превратятся в стадо. Все святыни будут утрачены.

Между тем в обществе мораль все чаще оказывается ненужным реликтом. Обсуждая преступные деяния политиков, идет разговор о целесообразности этих поступков. Одновременно с обоснованием рыночных отношений насаждается хищничество. Анализ политических событий осуществляется с охотным отвлечением от нравственных оценок. Сугубо взыскательный человек, слушающий голос совести, считается чудаком. Может быть мы становимся заложниками сверхживотных?

Те, у кого есть совесть, должны, наконец, осознать свое кровное родство. Без такого сплочения человечество может погибнуть.