Содержательные признаки ограниченных вещных прав

Признак первый — содержательная ограниченность в сравнении с правом собственности — вряд ли может подлежать сомнению. Во всяком случае именно о нем — об этом признаке — в первую очередь начинаешь думать, едва только слышишь само наименование вещных прав на чужие вещи правами ограниченными. Странно, что при исследовании права собственности вопрос о его наиболее широком содержании не только не поднимался, но и объявлялся вовсе незначимым.

Именно поэтому признак содержательной ограниченности ограниченных вещных прав важен для нас так, как ни один другой — одним его упоминанием по сути зачеркиваются все предшествующие размышления насчет бессмысленности выделения "триады" правомочий собственника. Почему? Во-первых, потому что (как теперь выясняется) от права собственности ограниченные вещные права отграничиваются, в первую очередь, именно по своему содержанию; в то же время это разграничение невозможно провести, не имея точного представления о содержании права собственности. А во-вторых, потому что среди выделенных ученым восьми (!) признаков понятия вещных прав вообще (см. финал Очерка 1) нет ни одного, который характеризовал бы ОГЛАВЛЕНИЕ вещных прав. Спрашивается: как можно изучать ОГЛАВЛЕНИЕ ограниченных вещных прав, не зная содержания ни более общей (родовой) категории — вещных прав в целом — ни категории смежной (видовой) — права собственности?^[1]

Но, может быть, мы просто придираемся? Может быть, ответ на вопрос о том, в чем именно — в каких элементах своего содержания — ограниченные вещные права "ограничены" по сравнению с правом собственности — является общеизвестным или, по крайней мере, очевидным? Увы, это не так. Ни из Учебника, ни из какой-либо другой нашей литературы получить этого ответа нельзя; что же касается соображения об "очевидности", то оно вряд ли способно привести к каким-либо результатам, кроме чисто арифметических вроде "неполного (или опосредованного, косвенного) владения", "1/4 доли пользования", "условного распоряжения" и т.д. Если даже таковые и имеют право на существование, то оно совсем не очевидно.

Признак третий — свойство следования ограниченных вещных прав за вещью (точнее — за правом собственности на нее, или (иначе) за ее действительным, актуальным, текущим, а не первоначальным собственником) — для нас (как и для Е. А. Суханова и как, вообще, для законодателя — см. н. 3 ст. 216 ГК) также несомненен. Нельзя не подчеркнуть и заслуги проф. Суханова в точном указании на тот бесспорный факт, что это — не родовой признак вещных нрав вообще, а признак видовой, свойственный не всем вещным правам, как нередко утверждается в современной литературе^[2], а лишь ограниченным вещным. В то же время признание этого признака за ограниченными вещными правами выдвигает вопрос о том, чем он предопределяется и объясняется, ибо хорошо известно, что действующее законодательство наделяет свойством следования за вещью ряд прав, которые являются или считаются обязательственными, например, требование выплаты ренты (ст. 586 ГК) или право арендатора (ст. 617), нанимателя жилого помещения (ст. 675), ссудополучателя (ст. 700). Если свойство следования действительно характерно не только для вещных, но и обязательственных (а, возможно, и каких-то других) прав, то надо понять, каких — что между всеми этими правами общего. К сожалению, этого вопроса в нашей литературе не обсуждается.

Кроме того, известен институт с идентичным наименованием и сходным ОГЛАВЛЕНИЕм, относящийся к авторскому праву. Право следования (в смысле ст. 1226, подп. 3 п. 1 ст. 1244, п. 3 ст. 1255, ст. 1293) представляет собой требование автора произведения изобразительного искусства о выплате вознаграждения в случае публичной перепродажи произведения. Почему оно так называется? Потому что подобно вещным правам "следует" за правом собственности на оригинал произведения живописи, точнее — за сделками по переходу такого права. Нужно как-нибудь объяснить и этот феномен, ибо в противном случае утверждение о свойстве следования за вещью как признаке именно ограниченных вещных прав будет выглядеть, мягко говоря, несколько неправдоподобным.

Объяснение же здесь может быть только одно: свойство следования является необходимым, но далеко не исключительным признаком вещного характера субъективного права. "Все ограниченные вещные права следуют за вещью" — утверждение истинное; но "все те права, которые следуют за вещью, суть ограниченные вещные права" — ложное. Не вещность предопределяется свойством следования, но свойство следования — вещностью. Зная о том, что известное право относится к категории ограниченных вещных, мы можем точно сказать, что оно обладает свойством следования; но зная о том, что перед нами субъективное право, обладающее свойством следования за вещью, мы не можем судить о его природе. Ограниченные вещные права — лишь один из видов юридических возможностей, следующих за вещью, не исчерпывающий этого понятия полностью. Значит, выходит, что свойство следования — это вовсе не признак вещных прав, а одно из многих внешних проявлений их "вещности".

Пятый и шестой признаки — об императивном нормативном определении содержания и перечня ограниченных вещных нрав — не составляют видовых признаков ограниченных вещных прав, а являются признаками понятия вещных прав в целом, т.е. понятия родового (см. об этом выше, Очерк 1 в настоящем исследовании). Больше того, ни один из этих признаков не имеет самостоятельного характера, а является тем или иным отражением свойства абсолютности вещных прав (см. там же).