Смысл и назначение истории
История — понятие многозначное. Следует различать историю как науку и культурную практику: у них разные смыслы и предназначение.
"Первоначально ... словом "историк" обозначался человек, собирающий, анализирующий, оценивающий и пересказывающий некие сведения (некую информацию). Глагольная форма "исторео" означала либо видеть, либо собирать свидетельства или сведения, либо рассказывать об увиденном (свидетельствовать), либо пересказывать полученные свидетельства и сведения. Таким образом, это слово имело два основных значения: во-первых, "спрашивать", "допытываться", "искать" и т.д., указывая на "дознавание", т.е. на выспрашивание или осведомление на основании того, что другой человек сам видел или испытал, во-вторых, рассказывать, как очевидец, об увиденном" [1].
История прежде всего удовлетворяет потребность человека в познании мира.
Познавая мир и свое место в мире, человек обращается к историческим ретроспекциям, чтобы понять смысл всего сущего. Он живет в обществе, и ему важно понимать причины поступков, мотивы поведения других людей. Жизнь каждого человека — это маленькая история, и поступки каждого из нас также объясняются исторически, выводятся из опыта нашей жизни, из нашего прошлого. Кроме того, людям нужны идеалы, ориентиры. Эго герои, знаменитости и т.д. О них также рассказывает история.
История — это наука о людях. Она описывает и анализирует их поведение, их поступки в исторической ретроспекции. История удовлетворяет интерес людей друг к другу в прошлом и настоящем. В этом смысле очень точно высказался М. Блок: "Настоящий же историк похож на сказочного людоеда. Где пахнет человечиной, там, он знает, его ждет добыча" [2].
"Историческая наука — своего рода психоанализ, который задним числом позволяет установить неверные шаги, травмы, ошибки прошлых поколений и тем самым дать более благоприятный прогноз на будущее" [3].
Смысл и назначение истории как науки в том, чтобы предоставлять людям научно достоверную информацию о людях, их деяниях, мотивации поведения, причинно-следственных связях между их поступками в исторической ретроспективе и об обществе в целом от прошлого до настоящего.
Из того, как люди обращаются с этой информацией, следуют другие смыслы и функции истории. Ее могут использовать для конструирования самоидентичности, национальной, социальной и политической идентичности или идентификации других. Историю могут привлекать в пропагандистской и идеологической борьбе или использовать для просветительской деятельности.
Данные смыслы и функции истории относятся уже к истории не как к науке, а как к культурной практике (понимая культуру в широком значении в качестве любого продукта интеллектуальной и духовной деятельности людей). Это условие очень важно учитывать, потому что основные обвинения истории в ненаучности, субъективности, конъюнктурности, тенденциозности, "прислуживанию политикам" и т.д. относятся как раз к сфере истории как культурной практики.
История как наука испытывает объективные трудности познания прошлого (впрочем, как и любая наука, ни одна отрасль не может похвастаться исчерпывающим знанием: и физики, и астрономы, и другие также все время в процессе познания нового и неизведанного). История всего лишь реконструирует и поставляет информацию. А как потом этой информацией распоряжаются политики и писатели, журналисты и идеологи, что они преподносят как истинное и как ложное — это уже вина не историков.
Смысл и назначение истории менялись с течением времени. История обретает научный статус в конце XIX в. — первой половине XX в., в эпоху романтизма. Ее предназначение видели высоким, от нее ждали сияющих истин. Античный афоризм "история — учительница жизни" воспринимался всерьез. Историю считали источником моральных примеров для политиков, властей предержащих. XIX в. — век создания крупных исторических нарративов, многотомных трудов, широкими мазками живописующих историю великих мировых держав.
В эти годы никто не сомневался в принципиальной способности исторической науки постигать истину, добиваться точного, достоверного научного знания. Была уверенность в скором и неизбежном открытии законов истории, с помощью которых можно будет прогнозировать будущее. Одной из таких теорий стал исторический материализм, легший в основу коммунистической идеологии, именем которой делались революции, свергались монархии, а также строилось "светлое будущее" на 1/6 части земной суши. Этот факт показывает, что от истории ждали не только объяснения прошлого, но и способности предсказать будущее развитие человечества, причем это будущее виделось непременно светлым, прогрессивным.
"История человечества — это летопись прогресса, летопись накопления знания и роста мудрости, постоянное движение от низшего уровня разума и процветания к высшему. Каждое поколение передает следующему унаследованные им сокровища, измененные к лучшему
его собственным опытом, обогащенные плодами всех одержанных им побед... Рост благосостояния человека, избавленный от прихоти своевластных принцев, подлежит теперь благому управлению великих законов Провидения" (Роберт Макензи, 1880 г.) [4].
"Изюминка истории в Европе (по крайней мере, в постримской Европе) состояла всегда в том, что она была знанием не просто описательным, но сотерическим. История показывала обществу дорогу к спасению. Не надо доказывать, что без обещания грядущего спасения вся священная история превращается в довольно унылое перечисление патриархов, царей и пророков. Но ведь без идеи выполнения в будущем, по возможности скором, некоей предуготованной и наверняка спасительной, причем, наверное, даже и для всего человечества миссии своего народа, и классическая "национальная" история в духе XIX в. также, утрачивая смысл, рассыпается на "фактологические" осколки. Без образа так или иначе понятого справедливого общества, избавляющего от нравственного несовершенства и всяких несправедливостей сегодняшнего дня и ждущего уже за следующим поворотом, утрачивают смысл отчасти и гегелевское самопознание духа, и уж наверняка марксовы социально-экономические формации" [5].
Стоит заметить, что история в XVIII—XIX вв. развивалась прежде всего как национальная историография, национальный исторический нарратив (под национальным нарративом следует понимать также историографию мировых империй). Это порождало различия в трактовке событий прошлого через призму национальных и имперских интересов, но в XIX в. такие различия еще не воспринимаются как критические и дискредитирующие историю как науку.
Первая половина XX в. с его двумя мировыми войнами, революциями, тоталитарными режимами и развитием общества массового потребления, конвейерного производства изменили взгляд на сущность и назначение истории. Результаты этих изменений были как положительные, так и отрицательные для истории как науки.
К положительным стоит отнести резкое усиление внимания к исследованию человека, индивида, социума. Именно во второй четверти XX в. во Франции возникает Школа "Анналов" — новая историческая наука, совершившая почти копернианский переворот во взглядах на сущность истории и работу историка (см. параграф 6.2). Смысл истории стали видеть в раскрытии роли и судьбы человека во всех ее вариантах и проявлениях.
К отрицательным результатам стоит отнести ущерб репутации истории как науки, нанесенный тоталитарными режимами. Человечество усомнилось в самой способности истории постигать прошлое. Это было вызвано демонстрацией откровенной ангажированности истории политиками и идеологами разных мастей. Сформулированные учеными законы не работали, что пробудило сомнения в самом историческом методе. Во второй половине XX в. этот критицизм будет нарастать, и серьезный удар по истории как науке в 1970—80-е гг. нанесут постмодернистский вызов и лингвистический поворот в истории (см. параграф 6.5), а также исторический крах коммунизма, показавший ошибочность прогнозов исторического материализма.
Постмодернистский вызов отрицал саму возможность познания истории, а раз история непознаваема, то она как бы не существует: она — не более чем словесный конструкт, выдумка. Ни установление исторической истины как объективной реальности, ни реконструкция прошлого с точки зрения постмодернистов невозможны. Мы можем только рассуждать о рефлексии, отражении прошлого в нашем сознании, но не об истории, "как она была на самом деле".
В конце XX в. происходит так называемый культурный поворот в историографии. Главным направлением исследований стали считать различные формы исторической рефлексии: самосознание, историческую память и "места памяти", историю "глазами современников и потомков", способы получения знания в исторической ретроспективе ("новая интеллектуальная история"), историю как культурную практику и т.д. Позитивистское изучение фактической истории, попытки построения крупных историко-социологических теорий остались, по они перестали быть мейнстримом исторической науки, каким были в XIX в. Историки как бы отодвинули задачу изучать прошлое "как оно было" и сосредоточились на проблеме, как современники и потомки представляли себе это прошлое.
"Сопоставление ключевых аспектов картин мира, особенностей ценностных систем и содержания культурных идеалов разных исторических социумов и цивилизаций — одна из центральных проблем современной исторической науки. Новый поворот привел и к интенсивной разработке различных аспектов проблемы "мест памяти" и "исторической мифологии"" [6].
В какой-то степени культурный поворот стал ответом на постмодернистский вызов: историки продолжали считать целью своей деятельности постижение истины, постижение смыслов исторического процесса. Только теперь их искали не столько в позитивистской реконструкции прошлого, сколько в его рефлексии в культуре, идеологии, менталитете и т.д. Субъективное восприятие людьми хода исторического процесса, отраженное в нарративных, художественных и других памятниках эпохи, в памяти человечества и т.д., стало считаться не менее значимым, чем то, "что было на самом деле". Если люди верят в миф, то миф может быть более важен для выбора исторического пути, чем реально случившиеся события.