Реальность вымысла и вымысел реальности

Л. Н. Толстому предстояло обработать в романе огромный свод исторических сочинений и мемуаров. Он не преувеличивал, когда писал: "Везде, где в моем романе говорят и действуют исторические лица, я не выдумывал, а пользовался материалами, из которых у меня во время моей работы образовалась целая библиотека книг". При изображении исторических лиц и событий Толстой использовал главным образом работы русских и французских авторов (историков и мемуаристов), материалы государственных архивов, беседы с непосредственными участниками описываемых событий, журналы тех лет и т.п. Причем и в этом случае знакомство с многими из источников уходило в далекую предысторию возникновения замысла "Войны и мира", например, чтение исторических сочинений об эпохе 1812 г. В "Набеге" (1852) капитан Хлопов, отговаривая героя-повествователя от рискованного похода, замечает: "И чего вы не видали там?.. Хочется вам узнать, какие сражения бывают? Прочтите Михайловского-Данилевского “Описание войны” – прекрасная книга: там все подробно описано – и где какой корпус стоял, и как сражения происходят". "Напротив, это-то меня и не занимает", – отвечает собеседник.

Помимо искажений действительных характеров и событий, что часто случается в исторической литературе, перед писателем возникала еще одна трудность. История дает факты, задача художника – облечь эти скупые, а порой противоречивые и сбивчивые сведения в живые формы характера человека. "Каждый исторический факт, – записывает Толстой в дневнике 17 декабря 1853 г., – необходимо объяснять человечески" (подчеркнуто Толстым. – Н. Ф.).

Толстой воспроизводит живой облик далеких событий, обдумывает каждое слово, вслушивается в интонацию каждой фразы, стараясь "овладеть ключом к характеру" исторического лица, как он сам говорил. Вот почему, обращаясь к историческим фактам, Толстой никогда не принимает на веру их истолкований. "Художник из своей ли опытности или по письмам, запискам и рассказам выводит свое представление о совершившемся событии", – говорит он, объясняя причины своих частых расхождений с мнениями историков. То, в чем многие видели подвиги великодушия Наполеона, кажется писателю пошлой рисовкой, там, где другие находят признаки величия, он открывает проявления характера, не лишенного ярко выраженных человеческих слабостей, а вместо разговора о военном гении предпочитает говорить о случайном стечении обстоятельств, отрицая – вопреки всякой логике – какой бы то ни было талант военачальника в Наполеоне.

Точно так же Толстой формирует свое представление о личности Кутузова, отбрасывая плотную пелену вздорных домыслов, искажений, прочных предубеждений, которые окружали имя великого полководца и в мемуарах, и в исторических сочинениях, и в преданиях, ходивших в обществе. Интересно, что в ранних черновиках встречались прямые авторские отрицательные характеристики Кутузова.

"Подлинного" Наполеона, "подлинного" Кутузова или Александра I перед Толстым не было. Автор пользовался тем, что у всех было под рукой, но фигуры исторических лиц и сами исторические события часто получали у него толкование, прямо противоположное тому, какое несут источники, которыми он пользовался во время работы. В статье "Несколько слов по поводу книги “Война и мир”" Толстой пишет: "Для историка, в смысле содействия, оказанного лицом какой-нибудь одной цели, есть герои; для художника, в смысле соответственности этого лица всем сторонам жизни, не может и не должно быть героев, а должны быть люди".

Известна усиленная правка Толстым гранок "Войны и мира", т.е. момент "последнего чекана", когда текст должен отправиться под типографский станок. П. И. Бартенев, который вел корректуры романа, ужасался тому, как безжалостно Толстой "колупает", казалось бы, окончательно отшлифованный текст.

"То именно, что вам нравится, – парировал его возражения Толстой, – было бы много хуже, ежели бы не было раз по пяти перемарано". Автор стремился, работая над романом, к тому, что считал подлинным художественным совершенством: когда в тексте, как он сам говорил, нельзя изменить ни одного слова, ни даже переставить слова местами, чтобы не искалечить тем самым авторский замысел.

В первый момент это кажется преувеличением. Такая громада многотомного романа, и вдруг единственное слово. Но это действительно так, и что это так подтверждают многочисленные, по преимуществу случайные, ошибки переписчиков, проникавшие в опубликованный текст. Возможность и даже неизбежность таких опечаток объяснил сам Толстой: "Я так знаю все наизусть, что нс вижу ошибок". Например, печаталось, когда речь шла о жестоком временщике Александра I графе Аракчееве: "выдергивавшем" на смотрах усы гренадерам; в автографе же значилось – "выдиравшем" усы гренадерам; или вместо "проявившейся из-за готовых слез улыбки" было – "просиявшей из-за готовых слез улыбки" (Наташа Ростова на первом своем "взрослом" балу), или она же (фрагмент сцены в Мытищах): "...высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкая шея ее тряслась от рыданий и билась о раму"; в автографе же было: "как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму". Ясно, что авторская мысль от таких невольных и, кажется, незначительных вторжений тускнеет, теряет яркую выразительность эмоциональной экспрессии и семантических красок.

Эффект, произведенный романом, был настолько велик, что в 1869 г., когда печатание не было еще завершено, потребовалось его переиздание. Такого успеха не имело ни одно произведение во всей истории отечественной словесности, а спустя некоторое время стало очевидным для всех, что с "Войной и миром" в литературную классику вошел новый художественный гений.