Развитие отраслей советского права. Юридическая база массовых репрессий
После всплеска правового нигилизма времен коллективизации советское общество двинулось в сторону правового формализма, при котором правовые нормы объявлялись гарантом законности и существования социально-экономической системы. Идеолог нового поворота в развитии марксистско-ленинского учения о праве и правосудии А. Я. Вышинский основывался на идеях И. В. Сталина. Центральной идеей этого учения становится положение о том, что советская юстиция должна придавать основополагающее значение защите и охране прав трудящихся. Не менее важным было положение о том, что подавление классовых врагов трудящихся, которым диктатура пролетариата занималась с первых дней своего существования, утрачивает свою актуальность и на повестку дня ставится борьба с врагами социалистического строительства[1].
В 1938 г. было сформулировано официальное положительное определение советского права, озвученное на Всесоюзном совещании по вопросам науки советского государства и права. В историю нашего государства и отечественной юридической науки это совещание вошло как одно из печальных событий, знаменующих развертывание репрессий в отношении представителей советской юридической науки. К этому времени идея отмирания советского права и государства переходного периода была признана вредительской. Не менее вредной признавалась и оценка советского права как простой формы политики. Право определялось как "совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу"[2].
Источники права
Перемена в понимании права по- новому расставила акценты в системе источников права. Появляется представление о законе как главном источнике права и даже формальное определение закона как акта, принятого высшими органами власти СССР и союзных республик (т.е. Верховными Советами). Акты иных органов государственной власти рассматривались как подзаконные. Актом высшей юридической силы (Основным законом) объявлялась Конституция СССР. Однако реальная практика пошла по пути сохранения фактического права законодательства за формально не уполномоченными на это органами: Президиумом Верховного Совета СССР, ЦК ВКП(б), СНК СССР. Совместные постановления этих органов и даже просто постановления Политбюро ЦК КПСС превращались не просто в акты, устанавливающие общеобязательные нормы, но в политические директивы правящей партии. Еще одной особенностью системы источников советского права рассматриваемого периода стало существенное сокращение законотворчества союзных республик. Это было отражением реальной ситуации, которая сложилась в федеративной системе СССР: к середине 1930-х гг. произошла централизация почти всех сфер государственного управления.
Существенные изменения произошли в системе законодательства. Появление новых субъектов экономической деятельности привело к появлению колхозного права. Политизация правовой системы влияла на расширение области применения уголовно-правовых санкций. Устанавливалась уголовная ответственность для женщин за аборты по немедицинским показаниям, за нарушение паспортного режима, за самовольный уход с работы и побег из ремесленного училища, за брак и некомплектные поставки оборудования. Материальные и процессуальные кодексы, принятые в период нэпа, были или пересмотрены, или практически утратили законную силу, поскольку их заменяли подзаконные акты органов исполнительной власти, адресованные местным органам юстиции.
Процессуальное право
Особенно заметными были изменения в области уголовно-процессуального законодательства, где нормы УПК ограничивались в действии или отменялись циркулярами НКЮ. В начале 1930-х гг. серьезно обсуждался вопрос о принятии нового уголовно-процессуального кодекса. Н. В. Крыленко высказывался за дуализм уголовного процесса, который должен был делиться на общий и чрезвычайный. Против этого возражал А. Я. Вышинский, сторонник формального единства уголовного процесса. Новый кодекс так и не был принят. Тем не менее уголовный процесс претерпел существенные изменения, не всегда отраженные в законе. Для оценки доказательств виновности или невиновности первостепенное значение вновь приобретало внутреннее убеждение судей, а не такие факторы, как закон и материалы дела. Собственному признанию обвиняемого но делам о государственных преступлениях придавалось значение главного доказательства. Так, Прокурор РСФСР Н. В. Крыленко, выступая в качестве государственного обвинителя на процессе "Промпартии" (1930), заявил, что "лучшей уликой при всех обстоятельствах является все же сознание подсудимых". Такая позиция Прокурора РСФСР нацеливала работников правоохранительных органов и НКВД на то, чтобы любой ценой добиваться от арестованных признания своей вины, и эта практика продолжалась даже после того, как в 1938 г. Н. В. Крыленко был репрессирован. Однако в официальных документах упомянутую формулу найти нельзя. Более того, Прокурор РСФСР, а затем СССР А. Я. Вышинский подчеркивал в своих научных трудах, что сознание лица теряет значение доказательства, если другие установленные по делу обстоятельства доказывают виновность привлеченного к ответственности лица. "Нельзя поэтому признать правильными такую организацию и такое направление следствия, которые основную задачу видят в том, чтобы получить обязательно “признательные” объяснения обвиняемого"[3]. Впрочем, автор оговаривался, что "в делах о заговорах и в других подобных делах вопрос об отношении к показаниям обвиняемого должен быть поставлен с особой осторожностью как в смысле их признания в качестве доказательства, так и в смысле отрицания за ними этого качества. При всей осторожности постановки этого вопроса нельзя не признать в такого рода делах самостоятельного значения этого вида доказательств"[4].
Производство по ряду дел было упрощено. Так, постановление ЦИК СССР от 1 декабря 1934 г. внесло в действующие УПК союзных республик изменения, касающиеся сокращенного порядка расследования и рассмотрения дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти. Следствие по таким делам предписывалось заканчивать в 10-дневный срок, а обвинительное заключение вручать обвиняемым за сутки до рассмотрения дела в суде. Дела слушались без участия сторон, кассационных обжалований, как и прошений о помиловании, не допускалось. Приговор к высшей мере приводился в исполнение немедленно но вынесении. Впоследствии такой же порядок был распространен на ряд других государственных преступлений, в частности контрреволюционную диверсию и вредительство.
Уголовное законодательство
Высказывалась и точка зрения о необходимости отмены Особенной части Уголовного кодекса. Правда, этого не произошло, однако судьи активно руководствовались общими принципами советского уголовного права, в частности аналогией уголовного закона. Известен случай, когда некоего Кузнецова осудили за контрреволюционную пропаганду и агитацию за кражу губной гармоники, которую он предположительно украл у селькора, признанного в приговоре представителем советской власти[5]. Дополняющие Уголовный кодекс нормы принимались союзным ЦИК и СИ К. Наиболее известными из них стали постановление ЦИК и СНК от 7 августа 1932 г. "Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности" и постановление ЦИК от 8 июня 1934 г. "О дополнении положения о преступлениях государственных статьями об измене Родине".
Согласно этому постановлению виновный подлежал расстрелу с полной конфискацией имущества. Если преступник совершил перелет или побег за границу, и в этом ему содействовали родственники или если они только знали о готовящемся преступлении и не донесли властям, то и они наказывались лишением свободы на срок пять – десять лет с конфискацией всего имущества. По этому закону подлежали лишению избирательных прав и пятилетней ссылке в отдаленные районы Сибири даже совершеннолетние члены семьи изменника, проживавшие совместно с ним, и его иждивенцы. В этом случае действовал средневековый принцип "объективного вменения", когда к ответственности привлекались лица, не виновные и никоим образом не причастные к совершенному преступлению. Клеймо ЧСИР – член семьи изменника Родине – означало существенное поражение в правах даже после отбытия наказания.
В качестве обоснования необходимости особой жестокости в борьбе с экономическими преступлениями выдвигалось соображение, что массовое воровство и хищение государственного имущества, кооперативного имущества, колхозной собственности осталось последним средством борьбы "остатков умирающих классов" с советской властью. Именно так объяснялась необходимость принятия постановления от 7 августа 1932 г. В нем четко определено, что лица, покушающиеся на общественную собственность, должны рассматриваться как враги народа и подвергаться самым суровым наказаниям – лишению свободы на срок не менее 10 лет и даже расстрелу. Авторство этого документа приписывается лично И. В. Сталину. Особенность его состоит в том, что в тексте нет указаний на размер похищенного, отчего он и получил впоследствии негласное название закона "о колосках". Закон о мелких кражах появляется только в 1940 г. Зато почти сразу, 23 августа 1932 г., был издан закон, распространивший указанные санкции и на спекуляцию.