Треф прервал аудиенцию и вышел из комнаты
Старуха постояла на месте, покачала головой и, тихо промолвив: "Ишь, смышленный, сразу определил. Ну и чудеса", тихонько поплелась к выходу.
И пошла по Москве о Трефе слава пуще прежней"[289].
Судебные следователи. В "Материалах для пересмотра законоположений о порядке производства предварительных следствий", изданных Министерством юстиции в 1882 году, подчеркивалось, что "главною составною частью предварительного следствия в его настоящем виде должен быть признаваем розыск, инициатива которого возложена законом не на специальный орган обвинения, а на власть судебную в лице несменяемого судебного следователя”[290].
О том, что организация предварительного следствия построена "на начале розыска", писал в 1887 году И. Щегловитов[291].
В 1890 году А. Соколов разъяснял, что все содержание предварительного следствия заключается в судебном исследовании преступного деяния; в розыске виновного и доказательств его вины; в судебном исследовании вины заподозренного. При этом он оговаривался, что хотя розыск входит по действующему законодательству "в область предварительного следствия", "в действительности вся тяжесть его лежит на полиции"[292].
В 1904 году В.Гессен констатировал: пореформенное предварительное следствие "построено почти целиком на розыскном начале"[293].
Должности судебных следователей были введены в России несколько ранее судебных уставов: 8 июня 1860 года самодержавный указ отделил следствие от полиции и учредил в 44-х губерниях
993 следственных участка.
Средняя площадь следственного участка была приблизительно для судебных округов: Петербургского - 2574 квадратные версты, Московского - 3038,5, Харьковского - 2083,25, Одесского - 2279,33, Казанского - 4637, Саратовского - 2150,66, Варшавского - 921,66. При этом имелись резкие отклонения от средней цифры, например: средняя площадь следственного участка в Вологодской губернии равнялась
27143 кв. верст, а в Новгородской губернии 4391 кв.версте. Учреждение судебных следователей состоялось, таким образом, независимо от судебной реформы, за два года до появления Основных положений
1862 года; оно составляло переход от прежнего порядка к новому, выделяя следствие из полиции и подчиняя его ближайшему контролю местной судебной власти. Но оно сохраняло, в точно определенных законом пределах, влияние губернатора как ответственного блюстителя за общим в губернии благочинием; признавало (в важных случаях) необходимость следственных комиссий как средство для усиления энергии следственной процедуры и не упраздняло депутатов от ведомств и сословий. Вообще, утверждал В.Фукс, учреждение на этом основании судебных следователей послужило к улучшению всей следственной системы в государстве, так как эта часть была теперь сосредоточена в руках лиц, специально только ею занятых и материально обеспеченных[294].
Но окончательное преобразование следственной части было предоставлено судебной реформе 1862-1864 годов, которая существенно изменила положение 8 июня 1860 года.
Читаем у В. Фукса.
"Хотя цель и общие приемы следственной процедуры остались при этом, в сущности, прежние, но производимое до суда исследование получило совершенно иное значение. Прежде, кроме предварительного полицейского дознания, существовало одно формальное следствие, заключавшееся в приискании и констатировании следователем только таких улик, которые признаваемы были в силе доказательств на основании формальных определений закона; произведенное таким образом следствие, по поступлении в суд, служило не только обвинительным актом, но и единственным основанием для решения дела. С заменой же следственного процесса обвинительным и с отменой системы формальных доказательств решение дела судом обусловлено было, кроме обвинительного акта, составляемого обвинительною властью на основании произведенного следователем исследования, еще и особым судебным следствием, производимым на самом суде, а затем состязанием обвинения и защиты. Поэтому следствие, производимое до суда следователем, утратив прежний формальный характер, из окончательного превратилось в предварительное, другими словами: оно стало только материалом для обвинительного акта, и материалом, подлежащим во всяком случае поверке на суде, так что центр тяжести следственного производства перенесен был на следствие судебное.
Преимущества предварительного в этом смысле следствия перед прежним формальным заключаются в том, что первое, не будучи стеснено системой формальных доказательств и подлежа поверке на самом суде, может быть скорее и легче дополняемо и исправляемо; хотя, с другой стороны, эта самая повторительность следственной процедуры дает подсудимым возможность изменять на суде свои первоначальные показания под влиянием ухищрений ловкого защитника.
Вот почему, хотя предварительное следствие обвинительного процесса должно иметь менее решительное влияние на исход дела в суде, чем прежнее формальное, оно, тем не менее, требует самого тщательного внимания и самих деятелей, чтобы не дать подсудимым впоследствии повода к противоречивым показаниям. Избегнуть этого последнего неудобства можно только тогда, когда следователь является не обвинителем, как бывало большею частию при формальном следствии, а лишь объективным орудием для фактического констатирования предъявленных ему или обнаруженных им улик. Для установления же этой сложной грани между следствием и обвинением требуется от следователя не только многосторонняя опытность, но также чисто судейское беспристрастие и свойственная судье самостоятельность"[295].
Значение "следовательской должности" определялось в "Юри-
дическом вестнике" в 1886 году следующим сравнением: "Всякое полное уголовное производство уподобляется сложной постройке здания несколькими зодчими: следователь кладет фундамент, на котором стороны, обвинение и защита, возводят стены; их завершают, как венцом, судьи первой инстанции своим приговором, а высшие судьи проверяют правильность и прочность строения, обрекая его на сломку или, напротив, укрепляя своим утверждением. Если фундамент плох, здание не выдерживает и рушится, иногда раньше, иногда после доведения до кровли; в лучшем случае при твердой почве, но дурном фундаменте приходится подводить новый уже во время самой стройки, исправляя или заменяя то, что было упущено при предварительных работах. Так и следователь в значительной степени держит в своих руках судьбу уголовной истины; он отыскивает ее следы, помечает первые контуры и старается о том, чтобы эти легко ускользающие и трудноуловимые первоначальные очертания преступления дошли до судьи не изгладившись"[296].
Должности судебных следователей должны были замещаться из числа лиц, имевших аттестаты высших учебных заведений об окончании курса юридических наук или "о выдержании экзамена в сих науках", или же доказавших на службе свои познания по судебной части (см. ст. 202 Учр. суд. уст.). Судебный следователь назначался на должность, согласно ст. 212, 213, 214 Учреждения судебных установлений (Учр. суд. уст.), "высочайшею властью" по представлению Министра юстиции, которому, в свою очередь, делались представления окружными судами. Судебный следователь ежегодно получал жалованье 1000 рублей серебром, столовых - 500 рублей и, кроме того, на безотчетные "расходы по должности": в столицах - по полторы тысячи, а в других местах - по пятьсот рублей в год (См.: Свод законов Российской Империи. Т. 16, ч. 1, приложение 5 к Учреждению судебных установлений. - Спб., 1892. - С. 115). В 1908 году судебные следователи получали жалованье уже 1800 рублей и столовых - 600 рублей (Полн. собр. законов Российской Империи. Собр. третье. - Спб., 1911. - Том XXVIII, отделение II. - Док. 30655. - С. 125) От земства следователь дополнительно получал деньги на разъезды по определению земского собрания или же право на бесплатное пользование земскими лошадьми по делам службы. Кроме того, по распоряжению Департамента неокладных сборов сидельцы казенных винных лавок обязаны были отпустить судебному следователю для судебно-медицинских целей, по его требованию, "спирт и вино во всякое время дня и ночи"[297]. По судебным уставам должность судебного следователя задумывалась как хорошо оплачиваемая, на правах члена суда несменяемая, относительно независимая, замещаемая образованными специалистами, которые должны были вывести расследование, а с ним и судопроизводство из пореформенного кризиса. Однако повседневная практика не осталась верна прогрессивным для того времени началам, содержавшимся в судебных уставах. Так, Министр юстиции, он же генерал-прокурор, вместо того чтобы представлять кандидатов на должность судебного следователя к назначению "высочайшею властью", что приравнивало их к членам окружного суда и делало несменяемыми и независимыми от административных властей, стал причислять их к своему министерству, а затем приказом командировать как чиновников для исполнения должности следователя в определенный участок. Таким путем было быстро покончено с "независимостью" судебных следователей. По Правилам судебных уставов, по одним данным было замещено 58 должностей судебных следователей из 940, или 6 проц., остальные 882 должности
(94 проц.) были замещены командированными для этого чиновниками Министерства юстиции, послушными и входящей в него прокуратуре.
По другим данным процент лиц, получивших место судебных следователей, прослужив в Министерстве юстиции от нескольких недель до 3-х лет, составил в 1879 году для округов Петербургского -
42,2 проц., Московского - 36,2 проц., Харьковского - 35,8 проц., Одесского - 40,6 проц., Казанского - 43,4 проц., Саратовского - 48 проц., Варшавского - 21 проц.[298]
Как бы то ни было, цифры убеждают, что отступление от положений судебных уставов при назначении следователей было "возведено в систему", нарушившую "принцип отделения судебной власти от административной, так как судебное следствие ведется при таком порядке агентом административной власти, а не членом суда" (См.: Юридическая хроника: к 15-летию судебных уставов //Журнал гражданского и уголовного права. Спб., 1879. - Кн. 2. - С. 154, 155).
Судебная реформа 1864 года вообще остановилась на полдороге, в прямом и переносном смысле: в прямом, - так как во многих окраинных губерниях она либо не проводилась, либо была проведена значительно позднее; в переносном, - потому, что в ряде мест осуществлялась в урезанном виде. К примеру, на Кавказе были введены помощники мировых судей, а не судебные следователи, "обезличен был de facto этот институт, что не могло не повредить успеху правосудия...; приговоры уголовных судов потеряли некоторую долю своей устойчивости, так как по неопытности молодых помощников мировых судей случалось, что наши суды не имели необходимого и верного материала для разрешения дела"[299]. По прошествии времени выяснилось, что "из всех должностей по судебному ведомству должность судебного следователя самая многострадальная, требующая запаса выносливости, мужества, силы, энергии, здоровья". Условия жизни большинства судебных следователей "в уездных городах, а подчас и в селах, вдали от железных дорог, самые безрадостные". Почти круглый год эти следователи "не выходят из телеги и саней, в которых они околачивают гигантские расстояния нашего отечества по плохим, иногда трудно проезжим дорогам", разрушая и терпя "нравственные потрясения"[300].
Трудноосуществимым было объективное расследование в так называемых "степных областях", или степном генерал-губернаторстве. Вот как оно описывается Л.И. Розовым в статье "Положение следственной части в Киргизских степях". "Следователь в киргизской степи представляет собою беспомощное существо: ни энергия, ни опытность, ни умелость, ни знания - ничего не поможет следователю в степи. Прежде всего - когда он выезжает на следствие, должен вперед знать о заготовлении юрты и лошадей. Сущность следственного производства такова, что очень часто требует следственных действий экспромтом, без огласки и оповещения, но в степи такой образ действий следователя невозможен: не известивши наперед о заготовлении лошадей и юрты, следователь не доедет до места действия. Предуведомление задолго наперед делает совершенно бесполезными многие действия, как-то: обыски, выемки, осмотры и прочее по горячим следам, так что следователю остается исполнять эти действия лишь ради пустой формальности без всякой пользы. Прежде чем успеет следователь выехать в известную волость - весть о его приезде разносится по всей волости и за ее пределы. Далее - обстановка производства следователем следствия в степи такова: вам выставляют юрту для вашего жилья; юрта эта устанавливается обыкновенно вблизи какого-либо аула. Киргизы - народ кочевой, а потому совершенно праздный и, кроме того, любопытный, и вот на месте следствия стекается множество киргиз, просто любопытствующих; побуждением к стечению служит также и желание угоститься кумысом и бараном, так как при съездах на вызовы киргизы всегда колют на общественный счет баранов. Устройство юрты таково, что обыкновенный тихий разговор слышен за пределами, почему весь допрос следователя слышен всей окружающей публикой; если бы вы и устранили любопытствующих, все равно допрошенный сейчас же сообщит результаты всем, и тогда вы услышите показания свидетелей совершенно одинаковыми; все остальные свидетели покажут точь-в-точь также. Изолировать обвиняемых и свидетелей не представляется никакой возможности. Сильный тормоз для успешности следствия в степи представляет также то, что у нас полагается один следователь на уезд, который тянется по меньшей мере на протяжении 500 верст". В таких условиях "ежедневно приходится наблюдать, что преступления остаются необнаруженными или обнаруженными не вполне, несмотря на все усилия следственной власти... Дела о необнаруженных преступлениях до суда не доходят, но не вполне раскрытые преступления очень часто появляются на суде, возбуждая массу сомнений". За
1874-1881 годы по Санкт-Петербургскому, Московскому, Харьковскому, Одесскому, Казанскому, Саратовскому, Киевскому округам осуждено 208 172, оправдано 112 336 граждан, или 35 проц. По Варшавскому округу осуждено за эти годы 29061, оправдано 14 329 (33 проц). (Журнал гражданского и уголовного права. - Спб., 1886. - Кн. 8. -
С. 1, 2; Кн. 10. - С. 115, 116).
В статье "К вопросу о предварительном заключении подсудимых", опубликованной в январском номере "Юридического вестника"за 1881 год, неизвестным автором, скрывшимся под инициалами "А.Т.Т.", утверждалось, что в числе поводов к оправдательным приговорам большую роль играли неудовлетворительность производства предварительных следствий и слишком частое заключение обвиняемых (40 проц. из общего числа) под стражу. При этом отмечалось, что судебные следователи и лица прокурорского надзора иногда применяли данную меру пресечения с исключительной целью самим наказать такого обвиняемого, который за недостаточностью и слабостью собранных против него улик, по сознанию судебного следователя и лица прокурорского надзора, не мог быть предан суду[301].
Из общего числа оконченных следователями дел до судебного разбирательства дошло в 1876 году - 26 проц., а в 1877 - 23 проц.; остальные дела или переданы в мировые судебные установления, или начальству обвиняемых, или прекращены судом и судебными палатами (прекращено в 1876 году - 59 проц. в 1877 году - 57 проц.)[302].
Ранее, в 1873 году, Министерством юстиции обревизовывалась судебная деятельность. Из сведений, собранных при ревизии, видно процентное отношение дел, по которым были составлены следователями обвинительные акты, к общему числу дел, бывших в их производстве в означенном году: в Орловском округе равняется 34 проц., в Саратовском - 31 проц., в Тамбовском - 30 1/2 проц., в Пензенском -
30 1/2 проц., в Смоленском - 29 проц., в Елецком - 24 1/2 проц., в Курском - 24 1/2 проц.
Таким образом, подчеркивалось в обзоре данных ревизии, можно сказать, что более 70 проц. общего числа официальных преследований уголовных преступлений не достигает цели и не приводит к желаемому результату. При этом число преступлений, остающихся негласными и без преследования со стороны общественных властей, очень велико[303].
Обратимся опять к цифрам, говорится в обзоре, лучше которых ничто не может выяснить неудовлетворительного состояния следственной части. Мы видели, что результаты деятельности судебных следователей крайне неутешительны, теперь укажем еще на следующие факты, характеризующие неудовлетворительное состояние делопроизводства следователей. По сведениям, добытым той же ревизией, с которыми обязательно был ознакомлен весь прокурорский надзор округа Московской судебной палаты, среднее число дней, в продолжение которых каждое дело находилось в производстве, до поступления к товарищу прокурора, в Орловском округе равняется 67 дням, в Тамбовском - 68 дням, в Пензенском - 81 дню, в Смоленском - 96 дням, в Саратовском - 104 дням, в Курском - 118 дням, в Елецком - 153 дням.
Можно ли ввиду таких цифр удивляться, что только в редких случаях достигается цель предварительного следствия, спрашивается в обзоре. К тому же разница в средней цифре движения дел не объясняется относительно большим или меньшим обременением следственных участков количеством дел в различных округах, ибо количество поступающих дел не находится в той же постепенности, как быстрота движения следствий. Так, в 1872 году на каждого следователя приходилось, с остатком от предыдущего года, в Саратовском округе
298 дел, в Смоленском - 189 дел, в Пензенском - 146 1/2 дел, в Тамбовском - 145 дел, в Елецком - 162 1/2 дел, в Курском - 118 дел.
Из этих данных видно, что продолжительность следствий может оправдаться обременением участков лишь в Саратовском и Смоленском округах, но не в Елецком и Курском округах, которые наименее обременены делами. Но есть и другая причина, кроме большего числа дел, замедляющая быстроту движения следствий и заключающаяся в том, что время, в продолжение которого дела находятся в производстве полиции, производящей дознания, составляет 30 проц. всего времени, употребляемого на производство следствий. Так, средняя продолжительность производства дел в полиции и у следователей в Тамбовском округе, соответственно, 25 дней и 43, в Пензенском -
32 дня и 49, в Орловском - 16 дней и 51, в Смоленском - 29 дней и 67, в Курском - 45 дней и 73, в Саратовском - 24 дня и 80, в Елецком -
35 дней и 118[304].
Но были и иные причины, замедлявшие производство следствий и оказывавшие отрицательное влияние на их результаты.
Ничто так не обременяло судебных следователей в ущерб быстроте производства, как посылка повесток лицам, вызывавшимся к следствию. Так, в течение 1877 года было вызвано: экспертов и свидетелей более 615000, понятых более 110000, привлечено обвиняемых более 79000[305].
Разумеется, у судебных следователей были помощники в лице служивших по вольному найму рассыльных и письмоводителей. Как служили и что из себя представляли письмоводители, стоявшие к делам следователя несравненно ближе, чем рассыльные, читаем в "Юриди-
ческом вестнике".
"На практике письмоводители нередко злоупотребляют своим положением, своим знанием тайн предварительных следствий и возможностью следить за ходом последних. Разумеется, все это тщательно скрывается по очень понятной причине,- потому что вся ответственность за злоупотребления письмоводителей падает на следователей, а сами виновные, как служащие по вольному найму, никакому взысканию не подвергаются. А между тем нередко случается, что письмоводитель за два-три рубля выдает без разрешения следователя копии с протоколов и постановлений тем, кто получить их не имеет права, или выдает их несвоевременно, или, тоже за вознаграждение, сообщает посторонним лицам известные ему из дела сведения. Подобные злоупотребления иногда обнаруживаются следователем, который и делает письмоводителю, в том случае, если они не имели последствий, внушение, или отказывает ему от должности; но к этой крайней мере прибегают редко, потому что должность письмоводителя требует опытности, которая не скоро приобретается и редко встречается во вновь поступающих на эту службу, а потому следователи дорожат теми из писцов, которые уже занимались своим делом два - три года. Проделки письмоводителей далеко не ограничиваются указанными; некоторые из них пускаются в столь сложные и рискованные предприятия, что, будь они на государственной службе, они подверглись бы серьезной уголовной ответственности. Вот один из таких случаев, получивших официальную известность. Одному из следователей в Одессе было предоставлено в частном доме для его канцелярии помещение в две комнаты, из которых одна, решительно негодная для занятий, была отдана под квартиру письмоводителя. Проживая таким образом в здании частного дома и потому имея полную возможность часто видеться с полицейскими чиновниками, городовыми и стражей, письмоводитель сумел убедить их в своем огромном влиянии на следователя. Раз, поддавшись такому обману, полицейские чиновники стали оказывать ему всякое уважение и, между прочим, позволяли вступать в разговоры с подследственными арестантами, а этого только и нужно было ему. Постоянно слушая разговоры следователя с кандидатами на судебные должности, занимавшимися при нем, и имея возможность прочитывать все предложения местного товарища прокурора, письмоводитель, конечно, всегда знал, кого из подследственных арестантов предполагалось освободить на днях от ареста. Запасшись таким сведением, он отправлялся вечером, когда все расходились, в арестантскую и здесь торговался с арестантом за его освобождение, уверяя, что он имеет такое огромное значение и влияние на следователя, что последний делает все так, как он ему скажет, но что взять с него дешево за освобождение он не может, потому что ему нужно будет поделиться со следователем. Разумеется, арестант давал что мог, условие заключалось, а на другой или на третий день действительно, как уже раньше предвиделось следователем, арестант освобождался. Таким путем нетрудно было письмоводителю приобрести в глазах арестантов и полиции важное значение, которым он и пользовался до тех пор, пока, наконец, по секретной жалобе одной арестантки, напрасно возлагавшей свои надежды на письмоводителя, у последнего не был произведен следователем, в присутствии товарища прокурора, обыск, причем в его столе были найдены ценные вещи арестанки, а под постелью оказались, кажется, 7 следственных дел, вполне оконченных производством и пять месяцев тому назад, как значилось по настольному реестру, отправленных за известными номерами к товарищу прокурора; по сущности этих дел для обвиняемых было выгодно задержать их, поэтому услужливый письмоводитель не записал их в разносную книгу и не отправил по назначению, так что ни следователь, ни товарищ прокурора не могли заметить утайки 7 дел из числа 43, ежемесячно направляемых первым. Дело по обвинению письмоводителя в мошенничестве было прекращено, и ответственности за него должен был подлежать следователь. В чем же была вина его? Упущение с его стороны заключалось единственно в том, что он не поверял разносной книги. Но мы уже сказали, что этот следователь направлял ежемесячно по 43 дела, и, конечно, кто может составить себе хотя приблизительное понятие об этой массе работы, тот признает невозможность поверять разносную книгу; на такую работу ни у одного следователя не достанет времени. Можно еще заметить, что следователь был неосторожен в выборе письмоводителя: но где же найти такого, за добросовестность которого можно было бы поручиться и который в свою очередь поручится за аккуратное сохранение всех бумаг в целости. Мы не сомневаемся, что каждый из городских следователей откровенно скажет, что в отношении порядка и целости бумаг все они, как говорится, под Богом ходят и что ни один из них не может сказать, что в данную минуту у него в канцелярии все цело, потому что что-нибудь одно, или заниматься производством следствий, или канцелярией; возложить оба эти занятия на одно лицо можно только в тех следственных участках, где число дел не превышает десяти в месяц, а таких участков в городах нет".
Однако и сами судебные следователи нередко злоупотребляли положением, перекладывали свои обязанности на других и фактически устранялись от следствия или же до бесконечности затягивали его.
В Инструкции прокурора Казанской судебной палаты С.С. Гончарова о порядке действий лиц прокурорского надзора округа Казанской судебной палаты, а также чинов полиции по участию последних в производстве предварительного следствия, с приложением свода замечаний и разъяснений, сделанных в беседах с судебными следователями и товарищами прокуроров по поводу недостатков, обнаруженных при обзоре в 1878-1879 годах делопроизводства следователей округа Казанской судебной палаты, отмечено, в частности, следующее: "Весьма многие судебные следователи округа Казанской судебной палаты, прежде чем приступить к следствию по сообщению или дознанию волостных и сельских начальников, поручают, на основании
271 ст. Уст. угол. суд., становому приставу проверить те сообщения или дознания. Не говоря уже о том, что судебные следователи, таким способом их действий, как бы вводят деление должностных лиц, упоминаемых в 261-й статье, на более и менее заслуживающих или вовсе незаслуживающих доверия, - деление, идущее вразрез со смыслом только что приведенного закона, - они совершенно неправильно выводят свое право на описанный способ действий из 271-й статьи, вовсе неуполномачивающей их на поверку сообщений и дознаний должностных лиц до приступа к следствию"[306].
И далее.
"У судебных следователей округа Казанской судебной палаты встречаются дела, которые в течение двух и более лет до 22 раз пересылались от судебного следователя к мировому судье и обратно, конечно, во все это время по таким делам не было никакого производства: они перекидывались".
"В некоторых следственных участках до сего времени находятся в производстве дела, возникшие еще при действии прежних судебных установлений, - дела, по которым не выяснена даже подсудность их. Причина этого явления лежит, несомненно, в более трудном производстве старых дел, а также и в том убеждении судебных следователей, что лица, давно потерпевшие от преступления или проступка, не так живо чувствуют вред, причиненный им преступлением, как лица, только что подвергнувшиеся преступным на их право посягательством, и что общество менее заинтересовано в уголовном преследовании лиц, давно совершивших преступление".
"В 1874 году г. Министр юстиции обратил внимание на движение в округе Казанской судебной палаты одного арестантского дела, которое вследствие неправильного соединения в одно производство 36 отдельных преступлений, совершенных 38 лицами, не могло получить должного разрешения в течение более 10 лет". (Юридический вестник. - М., 1880.- № 10. - С. 293).
Последний случай неправильного соединения уголовных дел, отразившийся крайне вредно на результатах предварительного следствия и судьбах людей, говорит о нарушениях процессуальной стороны следственной деятельности; стороны, хоть поздно и иногда, но проверяемой. Что же касается другой стороны производства предварительных следствий - розыскной, то она не поддавалась никакому контролю.
Очевидно, подобное состояние следственной части должно было обратить на себя особое внимание кассационных департаментов Сената и Министра юстиции. В чем же выразилась контролирующая и регулирующая деятельность этих высших инстанций?
Из циркулярных указов Сената с 1865 по 1883 год только пять относятся непосредственно к следственной части:
1) 1877 год. Судебные следователи не должны обращаться в присутствия высших государственных установлений или же к лицам, стоящим во главе их, о доставлении справок по делам, производящимся в подведомственных означенным установлениям и лицам учреждениях, или же о принуждении этих учреждений к исполнению их требований, а должны непосредственно обращаться в надлежащие правительственные учреждения (департаменты, канцелярии и другие отдельные части высших государственных установлений); в случае несвоевременного получения уведомлений они должны обращаться к прокурору.
2) 1877 год. Судебные следователи обязаны по всем производимым ими делам наводить, по ведомостям справок о судимости, справку о том, не был ли обвиняемый судим прежде, и об оказавшемся составлять особое постановление.
3) 1878 год. В случае принятия меры пресечения против обвиняемых в общих преступлениях должностных лиц, состоящих на государственной и выборной службе, судебные следователи обязаны извещать ближайшее начальство этих лиц как о предмете обвинения, так и о роде принятой меры пресечения.
4) 1881 год. Окружные суды имеют право командировать своих членов для проведения ревизии делопроизводства подведомственных этим судам судебных следователей.
5) 1881 год. Судебные следователи должны представлять в соединенное присутствие первого и кассационных департаментов Сената копии постановлений о привлечении мировых судей и прочих лиц судебного ведомства, в качестве обвиняемых, к следствиям по преступлениям, не относящимся к службе, немедленно по составлении таких постановлений.
Затем в определениях Сената об ответственности должностных лиц мы находим (с 1865 по 1883 год) следующие указания судебным следователям:
1) 1873 год. Судебный следователь, прекративший дело о краже между супругами, причем прикосновенным к следствию являлось постороннее лицо, и возвративший дело мировому судье для разрешения в гражданском порядке вопроса о принадлежности краденого, подлежит ответственности в дисциплинарном порядке только в случае, если последствия такого распоряжения были неважны.
2) 1874 год. За такое неосторожное действие, последствием которого была потеря вещественного доказательства, судебный следователь подлежит преданию суду.
3) 1874 год. Судебный следователь, производя следствие по преступлению должности и обнаружив прикосновенность к делу другого должностного лица, не может своею властью привлечь последнего к следствию.
4) 1874 год. Хотя судебный следователь не вправе, по заявлению частного лица о том, что принадлежащее заявившему движимое имущество находится неправильно во владении другого, немедленно приступать к выемкам и, отобрав спорные предметы, выдать их по принадлежности, но деяние это, как заключающее в себе неправильное истолкование ст. 375 Уст. угол. суд. или гражд., если оно сопровождалось важными последствиями, подвергает следователя лишь дисциплинарной ответственности.
5) 1874 год. Если суд прекратит следствие, то обвиняемый не может на этом одном основании требовать возбуждения вопроса об ответственности следователя, принявшего против него одну из мер пресечения.
6) 1875 год. Если судебная палата, усмотрев неправильные действия судебного следователя, предпишет суду потребовать объяснение и затем дело будет представлено в палату по истечении года со дня нарушения, то дисциплинарное производство не может быть возбуждено.
7) 1875 год. За освидетельствование женщины через врача, без достаточного к тому основания, судебный следователь подлежит ответственности по ст. 341 ч. 1 Уложения о наказаниях.
8) 1875 год. Если следователь отказывается производить следствие по требованию начальства должностного лица, то оно не должно вносить дело в губернское правление, а обязано жаловаться подлежащему суду.
Наконец, в течение того же периода времени состоялись и циркулярные предписания министров юстиции, имевшие целью упорядочить деятельность судебных следователей. Из них имеют существенное значение только три.
1) 1874 год. Жалоба служит основанием для начала следствия, но не обязывает судебного следователя привлекать в качестве обиняемого то лицо, против которого жалобщиком заявлено обвинение. Распоряжение о привлечении в качестве обвиняемого должно быть облечено в форму особого мотивированного постановления.
2) 1878 год. Отношения подчиненности полицейских урядников к судебной власти отнюдь не должны служить поводом к обременению их поручениями второстепенной важности, каковы, например, доставление повесток, разыскание свидетелей, препровождение арестантов и проч.
3) 1879 год. Требование судебного следователя о задержании корреспонденции, согласно высочайше утвержденному 30 октября
1878 года мнению Государственного совета, подлежит исполнению почтовых и телеграфных учреждений лишь тогда, когда оно касается корреспонденции лиц, против которых возбуждено уголовное преследование, причем суд должен точно указать основания, вызывающие необходимость осмотра и выемки[307].
Как видим, ни в циркулярах и определениях Сената, ни в циркулярах Министра юстиции ни слова не сказано о неудовлетворительности производившихся следствий и о бездеятельности следователей; не дано никаких серьезных указаний по вопросам обнаружения, закрепления и оценке доказательств. Что же касается розыска лиц, то здесь имеется разъяснение, но как бы обратного характера, не в пользу результативности следствия: следователям не дозволялось привлекать полицейских урядников к розыску свидетелей.
Неудивительно, что неудовлетворительное состояние следственной части продолжалось.
К примеру, 9 лет в столичном следственном участке в Петербурге допускались "вопиющие злоупотребления, дела валялись без всякого производства целые годы, за их деятельностью не было никакого надзора. У следователя Федорова найдено было при производстве ревизии (в 1884 году - примеч. авт.) около 500 дел, частью не получивших вовсе движения, частью произвольно, без всяких уважительных причин, приостановленных". (Журнал гражданского и уголовного права. -
Спб., 1886. - Кн. 8. - С. 118).
В 1889 году возникло 122600 следствий, в 1908 году - 349059, в 1909 году - 411065, в 1910 году - 444503, в 1911 году - 448454 и в
1912 году - 463008[308].
Наблюдение за их производством принадлежало прокуратуре. "Прокуроры и их товарищи, - гласила ст. 278 Устава уголовного судопроизводства, - предварительных следствий сами не производят, но дают только предложения о том судебным следователям и наблюдают постоянно за производством сих следствий". Устав позволял прокурору или его товарищу требовать дополнения оконченных предварительных следствий. Однако по данному вопросу положения закона были сжаты и неопределенны. Ст. 286 и 512 Устава, определяя два способа дополнения оконченных предварительных следствий - путем требования дополнительных сведений и обращения дела к доследованию,- не разъясняли и не конкретизировали их, предоставляя выбор того или другого уполномоченному лицу. Поэтому на практике сразу же должен был возникнуть вопрос: может ли прокурор требовать присылки в дополнение к делу таких данных, которые устанавливаются путем следственных действий? Правительствующий Сенат в кассационной и надзорной практике этого вопроса не касался, так как он не входил в оценку недостатков предварительного следствия. В литературе он также более двух десятилетий специально не рассматривался. (См.: Поворинский А.Ф. Систематический указатель русской литературы по судоустройству. Т. 1, 1896; Т. 2, 1905). Между тем у многих прокуроров вырабатывался и претворялся в жизнь взгляд, согласно которому требование дополнительных сведений могло иметь место лишь в тех случаях, когда в деле недоставало какой-либо письменной справки: о прежней судимости обвиняемого, его звании и летах, указаний на то, в каком положении находятся или куда направлены другие дела о том же обвиняемом. И такое требование ("доставить дополнительные сведения") признавалось ими неуместным, когда нужно произвести допросы свидетелей, осмотры, освидетельствования и т.д., так как здесь судебному следователю необходимо было иметь под рукой все прежнее производство, почему оно ему и возвращалось. (См.: Журнал гражданского и уголовного права. Спб., 1884. - Кн. 9. - С.161). Эта складывавшаяся практика содержала элемент правильности - целесообразность иметь под рукой все прежнее производство для проведения следственных действий. Но и возвращая дела, а не требуя дополнения их присылкой определенных следственных протоколов, прокуроры исходили не из интересов розыска, истины и справедливости, заботились не о каких-либо неясностях следственного материала, а просто о количестве этого материала, которым можно было бы заручиться для судебного состязания, на случай разбирательства дела по существу. В то же время прокуроры не обращали внимания на неполноту следствия по делам, требующим прекращения, ибо не рассчитывали поддерживать обвинение; дела прекращались только судом, который и отвечал за это. Понятно, что в случаях неполноты дел, направлявшихся прокурорами для прекращения, доследования требовали судебные инстанции. В 1877 году судебные палаты возвратили 356 таких дел, в 1878 - 373, в 1879 - 339; окружные суды - 1031, 1173 и 1310 дел соответственно. (См.: Журнал гражданского и уголовного права. - Спб., 1885. - Кн. 4. - С. 131). Но и частица правильно складывавшейся практики была подвергнута
критике Я. Городынским. Утверждая, что по буквальному смыслу
512 ст. Устава уголовного судопроизводства и общему духу закона под дополнительные сведения могут подойти не только письменные справки, но и всякий другой следственный материал, в виде показаний свидетелей, обвиняемых, осмотров, экспертизы, он призывал констатировать путем необходимых следственных действий дополнительные данные, без обращения дела к доследованию, какие бы процессуальные приемы не предвиделись. Мотивировалась эта рекомендация практическими удобствами, при этом совершенно игнорировались в рассуждениях права и законные интересы участников процесса, в том числе обвиняемого. (См.: Журнал гражданского и уголовного права. - Спб., 1885. - Кн. 4. - С. 85, 90, 98, 103, 104, 198, 199).
Получив от лица прокурорского надзора дело и заключение по нему, судебная палата в качестве меры предания суду утверждала предложение прокурора о предании обвиняемого суду или прекращении производства; могла она и возвратить дело (ст. 534 Уст. угол. суд.). Если палата считала необходимым изменить представленный ей обвинительный акт (как в пользу обвинения, так и в пользу защиты) или предать суду такого обвиняемого, относительно которого прокурор полагал прекратить преследование, то составлялся документ, совершенно заменяющий собой обвинительный акт. С поступлением дел в окружной суд для окончательного производства начинался период приготовительных к суду распоряжений, заканчивавшийся открытием судебного заседения. И здесь допускалось дополнение доказательств. Как и судебная палата, окружной суд мог по своему усмотрению возвратить дело следователю или потребовать от него представления недостающих сведений, а также проведения розыскных действий без отсылки дела. Так, согласно ст. 688 Устава уголовного судопроизводства при признании в судебном заседании протокола осмотра "неимеющим законной достоверности или надлежащей полноты, а поверку осмотра возможною", суд поручал "одному из своих членов или судебных следователей произвести новый осмотр". В этом случае дополнительное расследование производилось не только при отсутствии у следователя материалов дела, но и в момент его рассмотрения по существу.
Проведение каждого следственного действия было облечено в определенную законом форму (ст. 467-474 Уст. угол. суд.). Но эти формы игнорировались и даже в практике Сената не получили охраны. В кассационном порядке никакие жалобы на нарушения и пристрастное производство предварительных следствий, как правило, не допускались. И тогда, когда Сенат устанавливал, что предварительное следствие велось явно односторонне, с нарушением прав обвиняемого, с "грубыми и поносительными выражениями" в постановлении о его привлечении, как это было, например, по делу нотариуса Назарова, или с применением пыток и угроз, как это было по делу о мултановском жертвоприношении, суд оставлял кассационные жалобы без последствий, а если и отменял приговор, то из-за недостаточности (нарушений) судебного, а не предварительного следствия и передавал дело на новое рассмотрение. (См.: Кони А.Ф. Собрание сочинений: В
8 т. Т. 3. - М., 1967. - С. 427-447, 474-486, 510-512, 514-517). Лишь в самых исключительных случаях, когда допущенное следователем нарушение не могло быть исправлено на суде и могло оказать решительное влияние на решение присяжных, Сенат отменял производство предварительного следствия.
Как видим, новый уголовно-процессуальный закон предусматривал лишь возможность устранения пробелов и дополнения оконченных следственных производств. Решения о дополнении их принимались по усмотрению прокуроров и судов, которые вольны были направлять или не направлять дело к доследованию, поручать или не поручать производство следственных действий без передачи дела, требовать или не требовать представления дополнительных сведений. Формы дополнения избирались при этом произвольно. Все это оказывало отрицательное влияние на розыск и следствие, порождало необъективность, волокиту, покрывало произвол и влекло многочисленные судебные ошибки. Это понимали, к примеру, авторы статьи "Положение судов и судей за двадцать пять лет", когда писали, "... что дурное состояние правосудия угрожает всем и каждому, что оно подрывает в народе самые жизненные силы, что оно делает невозможною правильную будничную жизнь, грозит расстройством личных и экономических отношений и, поражая отдельных лиц, обессиливает столько же и государство, внутри и во вне". (См.: Журнал гражданского и уголовного права. - Спб., 1889. - Кн. 9, ст. 1. - С. 19).