Простая песня
«Стоит огромный сумасшедший дом,
Как вакуум внутри миропорядка»
И.А.Бродский
Вечера в феврале наступают рано. Необычайная для этого времени года луна освещала голые деревья в саду, укрытые слоем подтаивающего снега. Здесь, как и во всей московской области уже понемногу начинало теплеть. В свои права вступала весна, гоня тоску с усталых лиц пациентов и хворь из сердца.
- Вот так, Николай Александрович, можете идти, - физиотерапевт по-отечески снял электроды с колена мужчины и поставил неаккуратную галочку в журнале, - сколько лет, а все бегаете с вашей-то хондромаляцией. Пора бы уже поберечь себя, - его голос сквозил добродушной врачебной укоризной.
- Спасибо, Дмитрий Сергеевич, всего вам доброго, - мужчина заковылял по обшарпанному коридору в сторону своей палаты. Чуть в стороне, но все же, не спуская с него глаз шагал мускулистый санитар, провожавший его до палаты.
На зарешеченном балконе было уютно. Он протиснул руку через прутья и постучал в стекло соседней палаты. Вскоре дверь отворилась и на вторую часть разделенного балкона вышел худощавый мужчина с темными волосами, которые уже начали редеть. На его носу как-то неуклюже висели прямоугольные очки.
- Привет, Сань, - они обменялись рукопожатиями через прутья, - ты зайдешь сегодня ко мне?
Саша поправил очки и утвердительно кивнул.
В прежние времена, когда он сам только очутился здесь, в Областной Клинике для душевнобольных, ему и в голову не могло прийти, что он сможет спокойно разгуливать здесь по ночам, но теперь, когда он стал местным старожилом, в определенном смысле местной легендой, теперь ему было позволено многое, даже слишком. А тогда, тогда он просто стоял на балконе старого здания в стиле советского ампира, как вдруг увидел, что по соседней комнате метаются тени, он давно ни с кем не общался, отчасти был рад новому соседу, хотя и полагал, что тот почти наверняка окажется буйным и с ним не удастся заговорить. Когда за стеной все утихло, шаги санитаров удалились, на балкон в темно-зеленом махровом халате вышел высокий человек, склонный к полноте, его светлые волосы торчали в разные стороны. Он запахнулся, упершись локтями в перила и уставился на звездное небо, той осенью были прекрасные звезды. Саша внимательно смотрел на него, прищурив свои карие глаза, а потом неуверенно позвал:
- Колян? – на что мужчина обернулся. В какой-то момент Саше показалось, что старый знакомый не может его узнать, но потом его глаза прояснились, и он бросился к перегородке.
- Саня, Сашка, Санек! Господи, разве же такое бывает? Нет, не дано мне здесь сгнить, не дано, - его речь выдавала явное беспокойство, голос дрожал, а глаза бешено метались из стороны в сторону.
С тех пор они и встречались у этой самой балконной перегородки, каждый выносил стул, они сидели и разговаривали часами, а потом уединялись, чтобы…
- Сань, а как ты здесь очутился, - в этот момент его волновало только это.
- Глупый вопрос, не так уж и трудно догадаться, - Саша пожал плечами, - у нас было выступление в клубе «Зеленый пруд», ну знаешь, на Третьяковской, играли песни, а потом, пока Антон отдыхал, я прочитал одно стихотворение. Народу понравилось. Доиграли концерт, собирались уж уходить, да так нас и повязали всех, в «Козлик» затащили, да и повезли, за что, конечно, не могли объяснить, да и не нужно было. И так ясно. Когда приехали, я понял, что это не просто в полиция, тут дело было серьезней, в кабинет дорогой посадили, допрашивал мужик такой, знаешь, в пиджаке, рубашке белой, сразу видно, что не простой следователь. Ребят, конечно, отпустили, даже дело не завели, ну а меня… На психоневрологическую экспертизу, состава-то преступления не было, ясное дело, постановили, что требуется госпитализация, амбулаторное лечение неприемлемо, шизофрения в тяжелой форме, так-то. Вот я здесь. Уже скоро год.
Они помолчали немного, полюбовались на пожелтевшие листья, а потом Саша продолжил:
- Хотя люди здесь работают неплохие, не все, разумеется, санитары, сволочи те еще, а вот врачи попадаются вежливые, даже понимающие порой. Таблеточек выпишут, я их возьму с собой, поблагодарю, под ножку кровати суну, сяду, ну а потом остатки – по ветру. Они-то все это знают, да виду не подают, говорю же – понимающие люди. Ну а твоя история?
Ветер поднял хоровод из кучи листьев, собранной с утра местным дворником, и унес его за железную ограду.
А в тот день светило солнце, оно грело своими уютными лучами молодых предпринимателей и их представителей, которые бежали в 46 межрайонную инспекцию федеральной налоговой службы. Он был среди них, только в этот раз в руках у него не было дорогого портфеля из коричневой кожи, а было нечто другое. Миную речушку, протекающую за территорией высокой башни в стиле модерн, в которой и располагалась налоговая, он глянул вниз и улыбнулся. Перед ним распахнулись стеклянные двери, и он вошел внутрь первого корпуса, здесь всегда было людно, стояли огромные очереди, почти всегда были злые люди и выкрики из рода «вас тут не стояло».
Он прошел мимо охранника, громко стуча туфлями по кафельному полу. Поднявшись по ступенькам, прошел в середину зала, где и остановился. Опустившись на корточки, поставил рядом большой магнитофон, который нес в руках, нажал на клавишу, диск внутри микрофона закрутился и из него донеслась электронная музыка, сначала медленная, тогда он снял с себя серый пиджак и, аккуратно свернув положил его рядом с магнитофоном. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, ослабил ремень часов и отложил их к пиджаку, а потом, в такт играющей музыке, по нему словно прошел электрический импульс, он начал танцевать. Вокруг уже начали собираться люди, он смотрел с ненавистью в их глаза, а они удивлялись, он танцевал, они не понимали, а он танцевал, а потом пришла охрана.
- Они назначили мне экспертизу, я был уверен, что после всего этого у меня будут определенные неприятности на работе, но так случилось, что про скандал узнала один прокурор – Жданова Я.В., она когда-то преподавала у меня в институте, спасибо ей, помогла мне, я отделался штрафом за хулиганство, - Саша удивленно посмотрел на него:
- Но произошло что-то еще, ведь ты здесь.
Конечно, в тот раз судебное заседание практически не отличалось от других, он просидел несколько часов, выжидая в коридоре, суть дела была не такой уж и мудреной, он сидел за своим местом представителя ответчика и слушал, что говорит противоположная сторона. Профессиональная деформация уже давно произошла, и ему было в сути плевать на исход заседания, останется ли та квартира у старика, которого из нее выселяют или нет, посему он просто стоял и отчаянно боролся с желанием лечь и поспать прямо здесь, в зале суда.
Так случается порой, сердце екает, и ты тут же содрогаешься от мысли, осознаешь нечто ужасное. Ему вспомнилось лицо того старика, его водянистые глаза, из которых были готовы политься слезы, его худощавое тело, он знал, что никому не нужен в этом мире, а государственный представитель не хочет защищать его за те гроши, которые государство ему заплатит. У него защипало нос, в горле встал мерзкий комок, именно тогда он и посмотрел на господина председателя суда, на его мясистый нос, изрезанный фиолетовой паутиной вен, на его выпирающий из-под стола президиума живот, сытое лицо. Ему стало до ужаса противно, но потом, сфокусировав взгляд на носе судьи, он вышел вперед, не обращая внимания на призывы уважать суд и вернуться на свое место. Он медленным шагом подошел к столу, оперся на него, навис над судьей, уставился на него, несколько долгих секунд смотрел на него с диким оскалом…
- Ну а потом я укусил его за нос, - лицо Саши перекосилось от смеха, он уже не слышал своего собеседника, но то продолжал, - по моим зубам заструилась горячая кровь, руки судебного пристава-исполнителя сзади оттащили меня, ну а дальше – все по штампу, они сработали быстро, я быстро оказался здесь, такие-то дела, Санек.
Они вместе посмеялись, по-настоящему, не так, как обычно смеются в стенах этого места. Отсмеявшись, они хлопнули друг друга по рукам.
С тех пор кожа на их руках стала дряблой, сухой, морщинистой, но руки Саши до сих пор творили чудеса. В клинике и правда работали чудесные люди, это было связано с тем, что клиника создавалась специально для изоляции нежелательных элементов, которых трудно было обвинить по статьям уголовного кодекса. По субботам Саше разрешали брать гитару, он устраивал концерты для пациентов, конечно, вокруг были и санитары, но даже их грубые сердца таяли под теми аккордами, которые он извлекал из-под струн. Он играл и свои песни, и песни других групп, и просто наигрывал мелодии, которые были близки каждому, кто собирался в этом кругу, а закончив играть, он поднимался и читал стихи, своим сильным голосом, уносясь в другое измерение, порой казалось, что его губы становятся проводником между параллельными мирами, от его слов бежали мурашки по коже, волосы вставали дыбом, у окружающих отпадала челюсть. Безумные глаза и уши каждую неделю ждали этой субботы, чтобы, наконец услышать эти стихи, услышать эти песни. Коля тоже их ждал, когда он умывался и смотрел на свое померкшее лицо, которое уже давно избавилось от всех признаков полноты, теперь было серым, и морщины покрывали щеки и высоки лоб, он смотрел и видел их прошлую жизнь, в которой он также слушал эти песни и эти стихи.
В то утро Дмитрий Сергеевич, прежде чем пригласить его к себе, проводил его в комнату свиданий. Там стояла маленького роста девушка, ее светлые волосы были завязаны в пучок, на ней были простые синие брюки, лицо было красивым, как и всю прежнюю жизнь, живым, на нем словно не осталось отпечатков времени.
- С днем рождения, Коля, - она раскинула в стороны руки, он подошел к ней и обнял, в ее голубых глазах-колодцах стояли слезы. Она протянула ему букет ландышей, кто знает, где она нашла их в феврале, - это тебе и Саше.
Для него эта девушка была последним, что связывает с внешним миром, последним другом снаружи.
- Спасибо, Наденька.
Они поговорили про театр, про нее, про школьные времена, вспомнили, как познакомились впервые, он рассказал, о местной жизни, а потом вытащил из-под полы женской ночной рубашки в розовый цветочек стопку исписанных листков бумаги, передал ей. Она посмотрела на него и улыбнулась: «ничего, прорвемся!» значила эта улыбка. Санитар объявил, что время свидания закончилось. Он с горечью и завистью глянул вслед уходящей Наде, а потом отправился на физиотерапию.
В своей палате он поставил ландыши в бутылку на столе. Вечером зашел Саша, он глянул на него и, протянув руку, до сих пор крепкую, обменялся рукопожатием. Во второй руке у него была гитара. Он сел на кровать и перебрал струны. В дверь палаты постучались, в приоткрытую щелку показалась девушка-санитарка, которая прощебетала:
- Николай Александрович, Александр Алексеевич, можно? – она захлопала глазами, глядя на них.
- Проходите, Любовь Андреевна, - Коля помахал ей рукой, - как ваши дела?
- Ой, вы знаете, неплохо, я вот что хотела, - она махнула рукой, в которой раскачивалась сетка с бутылкой, наполненной прозрачной жидкостью, - с днем рождения, Николай Александрович, будьте здоровы.
- Спасибо вам, Любовь Андреевна, нет больше сил терпеть эту тоску, спасибо – он забрал из ее протянутой белой руки бутылку и осторожно поставил ее на стол.
- Александр Алексеевич, а сыграете мне что-нибудь, если можно?
Они переглянулись, улыбнулись, и Саня кивнул. С Любой они познакомились несколько лет назад, когда она еще в качестве интерна пришла работать в клинику, тогда еще была сердобольной и волновалась о каждом своем пациенте, их палаты как раз попали ей в распоряжение, она заботилась о них и очень чувствительно относилась к их историям. Не было такой субботы, чтобы она не пришла на концерт Саши, слушала всякий раз с удовольствием, как будто жаждущий у оазиса в пустыне. Этим оазисом и были его песни, были и есть.
Когда Саша закончил, она захлопала в ладоши, подскочив на больничной койке, а потом поспешно покинула палату. Жестяные кружки ударились о столик, звук вытаскиваемой пробки раздался в тишине палаты. Они выключили свет, их лица озарялись только луной, которая светила через открытые шторы, отчего они так походили на призраков.
- За твое здоровье, друг, - они выпили, поморщившись, а потом Коля полез под матрас и извлек оттуда пачку золотой Явы, которую долго хранил, внутри нашлась зажигалка и они закурили.
- Ты часто вспоминаешь прошлое? – огонек сигареты дернулся в темноте комнаты.
- Нет, ты же знаешь, я живу тем, чтобы пережить сегодняшний день. А что было в прошлом – неважно, - он горько усмехнулся, - давай еще по одной.
Они налили и тут же выпили, даже забыв чокнуться. Медицинский спирт были терпким, обжигал горло, но это было именно то, что нужно поэту и прозаику в день рождения одного из них.
- А ты помнишь, как однажды мы встретились в апреле, тогда еще целый день был снегопад, такой неуместный для апреля, а ты мне дал прочесть свой рассказ про то, как мы попали в психушку? – его голос уже звучал бодрее, в интонациях появились теплые нотки.
В комнате зазвенел смех, почти что искренний:
- Да, я тогда еще подумал, ну что я за ерунду написал, такого же никогда не произойдет!
Каждая новая кружка, новая сигарета приближала их к этому разговору, залп за залпом в тусклом свете луны, предметы уже начинали плыть по комнате, стул гнался за убегающей фотографией, упавшей на пол. Коля уже напился и, как и прежде, начал читать стихи поэта, который давно умер от передозировки наркотиков, Саша вторил ему, они обнявшись рассказывали стихотворение за стихотворением и вот, Коля поднялся, на дрожащих ногах и произнес:
- Саш, сыграй ее, пожалуйста.
Саша кивнул, потянулся к гитаре. Начал играть, чертыхнулся, поняв, что сбился и начал заново. И вот те самые, знакомые звуки наполнили пустую палату, батареи в которой капали, будто слезы отвергнутого любовника. Коля знал это начало наизусть и в этот раз, как и все предыдущие, у него на мутных от спирта глазах навернулись слезы, такие же, как слезы отвергнутого любовника, но только иные, это были слезы о прошедшей жизни, которые отдавали горечью и ненавистью. А Саша играл, пел «разбуди нас весна, от медвежьего сна…» и дальше, дальше, новые и новые звуки возникали в пустой палате, и вот, когда он перешел к апофеозу и почти кричал: «простая песня, простая песня, простая песня, простая песня!» а потом цикличное повторение первых аккордов, слезы Коли превратились в рыдания, он всхлипывал, лежа а столе, он был похож на старую развалину, а когда песня закончилась, и Саня опустил гитару, в палате на долго повисла тишина, нарушаемая только всхлипами Коли, потом стихли и они.
Луна светила через окно. Стул не угнался за фотографией, теперь он так и застыл. Две жестяные кружки стояли пустые. На дне бутылки еще осталось немного прозрачной жидкости. Кровати молчали, не смотря на то, что на них сидели. Лампа не озаряла их, а просто висела под потолком. Гитара глядела на Сашу. На столе стояла бутылка с ландышами.
- Хватит, - его голос уже не дрожал, слез на глазах не было, - хватит.
Он поднялся, с трудом держась на ногах, поднял Сашу, тот сфокусировал на нем свой взгляд, они положили руки друг другу на плечи.
- Это больше невозможно терпеть, - Саша подошел к кровати и начал со всей силы дергать спинку на себя, та жалобно застонала. Коля присоединился к нему, теперь уже они вместе дергали кровать в разные стороны, пока в руках у них не оказалось по одной железной ножке, а кровать громко ухнула об пол. Люба не заперла дверь, выход в коридор был свободным, по нему даже не прохаживался санитар, иначе на шум бы давно прибежало пятеро таких как он. Они прошли, не боясь погони, спустились по лестнице вниз, они знали, что там, в подсобке есть то, что им нужно. Канистра бензина так и манила к себе двух шизофреников, которые тащились вниз по лестнице, волоча за собой железные ножки от кроватей.
В этот момент их окликнули. Сзади стоял толстый санитар с телескопической дубинкой. Они переглянулись и бросились на него с ножками на перевес, превозмогая действие алкоголя и опустили на его голову железные ножки кровати, тот осел, но сознания не потерял, все-таки полтора литра спирта давали о себе знать, а еще давали о себе знать годы, проведенные без работы, усталые руки и тело. Санитар засвистел, поднимаясь, тут же на них набросились еще трое и начали бить. Бить. Били дубинками, долго, сильно. Они пытались закрываться, уберечь голову, но их руки оттянули и били, били… А потом они затихли, два тела на холодном полу психиатрической клиники, из разбитых голов на пол вытекала горячая кровь.
«Администрация клиники для душевнобольных желает вам крепкого здоровья и приятного безумия». Четыре толстых санитара укрыли их черными целлофановыми пакетами и водрузили на носилки, отнесли в катафалки, прибывшие через час. На снегу вокруг машин осталось много следов, выдающих суету. Санитарка Люба прислонилась к колонне и плакала, закутавшись в шерстяную шаль.
Их души стояли и смотрели на это, а потом развернулись и пошли через сад к выходу. Они не оставляли следа. Саша нес на плече гитару, а Коля тащил в руках листы бумаги, в нагрудном кармане его пальто лежала ручка. Они не оставляли следов в отличие от санитаров. Они шли, и они были свободными. Наконец-то свободными. Впервые в жизни. На небе начался звездопад. Они подняли головы, посмотрели друг на друга, улыбнулись. Взлетая к звездам.
Недалеко от города Дмитрова, в покосившемся шалаше трещали дрова в костре. Вокруг него, кто на чем, сидели парни и девушки, они смотрели на костер и слушали его. Он играл на гитаре. Пальцы проворно бегали по струнам. Он рассказывал им что такое счастье. Они слушали, сердца стучали в такт его сердцу, они были властителями этого мира в тот момент, они были все и ничего. В песне сливалось прошлое и будущее. Они были молоды. Ни один из них еще не стал ни менеджером, ни финансистом, ни юристом, ни спасателем. Они были молоды и свободны. Искры от костра поднимались вверх, они танцевали, танцевали под песню, которую он играл на гитаре. Под ту простую песню.
Москва, 01.04.2014