Экспресс в хорошее
— Гарри, Хогвартс-экспресс отходит через пять минут! Или ты поторопишься, или мы опоздаем!
Бегу, Гермиона, бегу, можешь не тренировать на мне свой учительский тон. Хогвартс — я привык к нему, мне спокойно там, пусть и не всегда старый замок справлялся с ролью надёжного убежища. И я не хочу опоздать. Я даже наплюю на то, что хочется курить.
Вламываюсь на платформу девять и три четверти, влезаю в исходящий последним гудком поезд, иду вслед за джинсовой спиной подруги. В свободном купе она падает на сидение, отдувается и не может удержаться, хихикает:
— Как подростки, честное слово. Где б мы ещё за поездом побегали...
Да, Миона, мы не подростки. Мы старые и умудрённые годами. Нам уже восемнадцать. Нас состарил седьмой курс, которого не было. Отчаяние и смерть, которые были. Мы не сможем забыть, но можем хотя бы надеяться, что всё закончилось. Немного надежды — это то, что не давало нам сойти с ума.
Я что, вслух сказал?
— Всё закончилось, Гарри. И начинается, — Гермиона разом становится серьёзной. Она тоже помнит. — Теперь только хорошее.
Миона — упорная девушка. Сказала — и будет добиваться этого хорошего.
Состав трогается, убегает платформа девять и три четверти.
И конечно же:
— Печенье? Шоколадные лягушки? — это тележка возникла в дверях купе и пестрит там яркими бумажками.
— Гарри, будешь что-нибудь?
Мотаю головой, хотя отчаянно хочется спросить — а виски есть? Я даже чувствую его во рту, тяжёлый сивушный дрянной вкус, который въелся в нас за время одержимой беготни за крестражами. Нам было безразлично качество, мы пили, чтобы согреться. Это вкус наших тогдашних путешествий. Но теперь мы едем в Хогвартс. Теперь только хорошее, я помню, Миона. Шоколадные лягушки, да.
Гермиона выполняет обещания. Пальцы и губы испачканы шоколадом, стопка вкладышей на столике растёт, а с верхнего, как нарочно, брезгливо смотрит оправданный и награждённый Снейп. Его, наверное, поймали в кадр сразу после вручения ордена Мерлина — сомневаюсь, чтобы этот мизантроп добровольно согласился позировать на вкладыш для шоколадных лягушек. Снейп противоречит разноцветным взрывам праздничных шутих за спиной, он словно говорит — я не имею к этому балагану никакого отношения. Орден на чёрной мантии говорит об обратном, но с лицом Снейпа не поспоришь.
Впрочем, оглушительная и навязчивая радость поредевшего послевоенного магического общества никак не затронула и меня. Сыграв с Волдемортом в детскую игру "Отбери палочку" и перенаправив зелёный поток Авады аккурат в солнечное сплетение Тёмного Лорда, я успел увидеть, как оседает на землю уродливое тело, и впал в беспамятство. Глубокое, качественное беспамятство — финальные стычки с Пожирателями обошлись без участия героя, как, впрочем, и последовавшие за ними празднества и ликования. Уж не знаю, огорчил ли последний факт министра Шеклболта и его команду... Возможно. Орден Мерлина они на меня заказали, а мантия, к которой его надо было прицепить, пылилась в больничном хранилище. Туда, знаете ли, посторонних не пускают. Хотя я бы не удивился, если бы министр воспользовался своим чином и удачным отсутствием в этой мантии непосредственно героя. Потому что магический мир не особо знал, что же ему теперь делать с Гарри Поттером.
Я валялся в Мунго два месяца, изредка и ненадолго приходя в себя, и мучился в эти моменты незнанием — а исполнено ли условие пророчества. И только в четвёртый раз вынырнув из блаженного бездумья, догадался просто спросить.
А поскольку именно в этот, четвёртый, раз, я обнаружил сидящего у моей постели Снейпа, то у него и спросил. Правда, первым вопросом было:
— Вы что — живы?!
Потому что я своими глазами видел, как ручная тварюшка Волдеморта перегрызла Снейпу горло, своими руками запечатывал фиал с воспоминаниями, и даже, кажется, вступил тогда в растёкшуюся по полу тёмную кровь, испачкав ботинок.
— А вы? — спросил Снейп недовольно.
Понятно, по-прежнему не расположен отвечать на глупые вопросы. Тогда я решил найти ответ сам, протянул руку и цапнул острое худое колено, обтянутое чёрными брюками. Колено вздрогнуло и отодвинулось.
— Поттер, у вас... вам... это зачем? — изумлённо произнёс Снейп.
— Проверка, — прошептал я. — Вдруг я брежу, а вы — покойник...
Зельевар искривил тонкие губы, крылья носа поднялись — такую великолепную в своей брезгливости гримасу умеет делать только он, я потом специально наблюдал — и холодно обронил:
— Вы, Поттер, бредите. Как, впрочем, и всегда. И тот факт, что я жив, вряд ли может этому помешать.
— Но как?!
— Что — как?
— Я видел... видел! Вы умерли! Отдали мне воспоминания и умерли!
— Кстати, о них. Я вам, Поттер, благодарен, конечно, за реабилитацию в глазах магического общества. Но что подвигло вас на идиотские откровения перед толпой народа? Тянули время перед последней схваткой с Волдемортом?
В палату заглянул колдомедик, привлечённый сигнальными чарами. Он всегда появлялся, стоило мне очнуться. Увидев Снейпа, колдомедик почему-то возражать не стал, в ответ на успокаивающий жест зельевара кивнул и скрылся. А лечить меня? Или тут теперь Снейп главный?
— Я слушаю, Поттер. Что это за нелепые домыслы о любви до гроба и прочая чушь?
— Но ваш Патронус... лань!
— Я осведомлён о форме своего патронуса. И что?
— У мамы тоже лань... была... И вы сказали тогда Дамблдору...
Он фыркнул.
— Поттер. Мне хотелось бы сообщить вам, что вы — идиот. Но вы, безусловно, это и так знаете. Поэтому я промолчу. Дамблдору я сказал то, что счёл на тот момент целесообразным. Вы сейчас способны воспринимать информацию?
— Кхм... — сказал я. — Вообще-то...
Но вопрос, видимо, был риторическим, поэтому весть о том, что я вообще-то только что очнулся, причём в первый раз так надолго, благополучно скончалась, не дойдя по назначению. Он просто не слушал, а снова заговорил сам, ровно, но без обычного пренебрежительного тона, словно убеждая:
— Я уважал вашу мать и ценил дружбу с ней. Мне до сих пор больно сознавать, что её нет — и нет по моей вине. Не нужно путать эти чувства с чем-то иным, основываясь только на сходстве патронусов.
Снейп говорил о чувствах? Своих чувствах? Мне говорил? Это должно что-то означать? Но думать о том, что именно, я был не в состоянии. Реальность перед глазами стала плавать, я испугался, что снова отключусь, и быстро сказал:
— Ладно, я понял. Вы живы и я идиот. Но Волдеморт-то хотя бы мёртв?
— С ним вам повезло больше, Поттер, — невозмутимо ответил Снейп. — Он — мёртв.
Глупо вышло, конечно. Ведь совсем не так хотел сказать. Но не извиняться же было... Зато удовлетворить любопытство можно:
— Сэр, а вы зачем пришли? — и ответа уже не услышал.
Правильно, в общем-то, я боялся. Колдомедики возились со мной ещё неделю, прежде чем добились устойчивого результата. А Снейп больше не появлялся. Так что через два месяца со дня смерти Тома Риддла в длительные обмороки я уже не падал, а что иногда срочно требовалось присесть, так это только остаточные явления.
В дом номер двенадцать на площади Гриммо я попал ещё через неделю, имея в карманах ключ от входной двери, свою палочку и бумажку из Святого Мунго с заключением комиссии — к работе аврором непригоден. О, они долго ходили вокруг меня, читали записи лечащего колдомедика, спрашивали всякую ерунду... И отбыли из палаты, ничего не сказав. Бумажку я уже потом прочёл, когда вещи забрал и на солнышко вышел. А меня, кстати, перед выпиской всё-таки навестил Шеклболт, и Персика с собой зачем-то привёл. О, простите, заместителя министра Уизли. Звали в аврорат, обещая диплом об окончании Хогвартса без экзаменов. Наверное, уже знали, что непригоден. Я, признаться, и не стремился, и даже намекнул об этом Рону с Гермионой, когда те выпали из плохо чищеного камина в моей гостиной, отряхнулись, наобнимались, успокоились, прочли выписку и снова разволновались.
— Вот чёрт! А меня взяли, с сентября занятия в Школе Авроров... — это Рон. Смущается.
— О, Гарри! Ты же так хотел... — это Гермиона. Сожалеет.
— Поздравляю, Рон. Миона, вспомни, когда я этого хотел. Третий курс? Четвёртый? Сейчас я хочу только одного — покоя.
Кажется, они мне не поверили тогда, и не верят до сих пор. Как будто я сам не знаю, что мне нужно.
Кингсли Шеклболт тоже считал, что знает. Но на всякий случай спросил и у меня, вызвав через каминную сеть и пригласив в свой кабинет.
— Хочешь вернуться в Хогвартс, Гарри?
Стать аврором уже не предлагал — теперь это однозначно было бы издевательством.
— А как же обещанный диплом без экзаменов? — прищурился я.
— О, конечно... Прости, что напоминаю о неприятном, но если бы ты мог работать, то в Школе Авроров наверстал бы всё пропущенное за седьмой год. Я подумал, возможно, теперь ты сам захочешь доучиться... Вот и мисс Грейнджер тоже возвращается, тебе не одиноко будет.
Так. И тут обманули. Но Хогвартс, седьмой курс — идея действительно была неплоха. Побыть ещё немного учеником, уже не ребёнком, но ещё и не взрослым. Не думать. Не ощущать ответственности. Не чувствовать собственную беспомощность. Не корчиться от боли в шраме. Не заботиться о завтрашнем дне больше, чем того требуют домашние задания. Не... Это я и сказал Кингсли. Не все мои "не", конечно, а только то, что вернусь в Хогвартс. И спросил:
— А учителя всё те же? Никто не...
— Нет, Гарри, никто не погиб, к счастью. Минерва МакГонагалл теперь директор. Да, Слагхорн ещё ушёл, сказал, достаточно с него.
— Кто же преподаёт Зельеварение?
Шеклболт помолчал, словно решал, говорить правду, или я, как обычно, обойдусь. Но глупо скрывать то, что я, несомненно, обнаружу на первом же занятии. И он сказал:
— Всё так же профессор Снейп. Я понимаю, Гарри, ты ненавидишь этого человека, но он отличный зельевар и педагог. И ты сам вернул ему доброе имя, помнишь?
Насчёт ценности Снейпа как преподавателя я бы поспорил, но в голове вертелась только мысль, что сведения о моей ненависти устарели. Кажется.
Да, Снейп был виновен в смерти моих родителей — но виновен лишь по стечению обстоятельств. Чуть не вышиб из меня дух возле горящей хижины Хагрида — но я сам бежал за ним, ослеплённый яростью, и он долго щадил меня, всего лишь разоружив, и взъярился только после того, как я назвал его трусом. Он ведь тоже человек. Он во многом ошибался — ну так и Дамблдор не без греха. Был.
Кстати, этот пункт — убийство Дамблдора — из списка обвинений я вычеркнул ещё после просмотра воспоминаний Снейпа, а призрачный разговор с мёртвым директором и вовсе прошёлся по нему жирным чёрным маркером.. Да, я восхищаюсь Дамблдором как магом и сожалею о его смерти, но из моих чувств ушла теплота. Как нами поиграли, Мерлин мой! И мной, и Снейпом... Это было, наверное, необходимо, и привело к победе, но... Как хотите, а мне неприятно, что меня несколько лет называли "мой мальчик", поили чаем с конфетами, улыбались, и всё это время знали, знали, знали, что мальчику предстоит умереть. Да, я не умер. Вернее, умер, но ненадолго. Всё равно неприятно. Потому что если бы для победы мне предстояло умереть насовсем, ничего бы не изменилось. И улыбки были бы, и чай, и ложь. А я предпочитаю честность. Я, в конце концов, гриффиндорец. Или уже не совсем? Потому что тот я, которому предстояло умереть, уверял бы Кингсли, что от ненависти ничего не осталось. А нынешний я промолчал.
Промолчал, опустив голову и глядя на приколотый наконец к моей мантии без суматохи и пафоса орден Мерлина первой степени. Спасибо министру, не ставшему устраивать из этого очередное праздничное сборище. Всё равно я, выйдя из министерства, положил его в карман.
Ещё Шеклболт, теребя серьгу и глядя мимо меня, как бы между прочим осведомился о моей палочке. Слушается ли она меня, как прежде. И о шраме. Не болит ли. И о сне. Не мучают ли кошмары. Ещё бы патронуса попросил показать, дипломат хренов, и поинтересовался бы, не хочется ли мне крови магглорожденных. Пикси меня пощипай, если я не увидел тогда в его лице чуть уловимый страх. Всего лишь тень, но мне этого хватило, чтобы рассмеяться и сообщить, что палочка слушается, шрам не болит, кошмары не мучают. И добавить:
— Не беспокойтесь, господин министр, у меня всё в порядке.
— Пожалуйста, Гарри, просто Кингсли, хорошо? Ведь мы же соратники, разве нет?
Конечно. А то, что он меня боится, это пустяки. Разве нет?
— Гарри, приехали! Ты что, спишь?
— Первокурсники! Первокурсники! — сзывает на перроне малышню зычный голос Хагрида.
Я вздрагиваю — на мгновение показалось, что мне снова одиннадцать, и всё ещё впереди. Но лицо великана обезображено шрамами, он хромает, и я эгоистично рад этим знакам сбывшегося. Прости, Хагрид.
Разговаривать с кем-то, даже если это старый друг, совершенно не хочется. Успею ещё. Ну что, прямо к воротам Хогвартса? Миона согласно кивает. Как там это делается?
Обнимаемся. Apparate.
19.04.2012