Схема 3

Абстрактно-логическая модель публичной власти как механизма социального общения («политологический ромб»)

 


«A(s)» Агент в роли коллективного властвующего (управляющего) «субъекта» (государство).
«A(o)» Агент в роли совокупного подвластного (управляемого) «объекта» (гражданское общество).
«K(S,0)» Ценности и традиции доминирующей культуры.
«R(0)» Ресурсы общества.
«I(S)» Институциональные формы поддержания порядка и инструментальные способы взаимодействия агентов.
A(s) → I(s) Принятие управленческого решения (выражение и аккумуляция «всеобщей публичной воли»)
I(s) → A(o) Осуществление управленческого воздействия (применения «силовых» методов и инструментов государственного руководства).
A(o) → I(s) Гражданское давление (использование средств и форм политического участия).
I(s) → A(s) Гражданское волеизъявление и представительство интересов в выработке и корректировке публичных решений.
A(s) → R(o) Организованный контроль «сверху» (способность регулирования).
R(o) → A(o) A(o) → R(o) Централизованное распределение, социальное влияние (способность мобилизации) и борьба за перераспределение.
R(o) → A(s) Социальная поддержка и контроль над властью «снизу».
A(s) →A(o) Легитимное господство (порядок установлений и отдача приказов).
A(o) → A(s) Легитимное подчинение (признание и выполнение приказов).
A(o) →K(s,o) → A(s) Нормы и правила игры.
I(s) → K(s,o) → R(o) Критерии оценки.

М. Вебер использует категорию «господство» (Herrschaft) как более узкое по содержанию понятие по сравнению с категорией «власть» (Macht), обращая внимание на анализ роли социокультурных ценностей, стереотипов и традиций в формировании различных типов отношений господства и подчинения. По мнению Вебера, господство предполагает социальное отношение, при котором приказ, отданный одними людьми, встретит повиновение, то есть признание и исполнение у других людей в соответствии с определенным


легитимным порядком, основанном на традиции, вере или целерациональных мотивах, то есть на доминирующих в данной культуре ценностях. В соответствии с этими ценностями культуры им выделяются три «идеальных типа» господства: 1) традиционный (на основе традиции и обычая); 2) легальный (основывающийся на целерациональных мотивах и, в частности, принципах права), и 3)харизматический (основан на вере)12. В реальной политической жизни отдельных стран эти «идеальные типы» переплетаются при определенном преобладании какого-либо типа господства. К примеру, на территории бывшего СССР можно найти случаи использования преимущественно легального (Эстония), харизматического (Азербайджан) или традиционного (Узбекистан) способов политического господства.

Таким образом, отношения «господства и подчинения» агентов власти составляют центральное звено властного механизма общения между людьми, при котором его участники признают сложившийся порядок легитимным, то есть социально значимым и необходимым способом и стереотипом взаимодействия. «Легитимность— это представление (символ веры), и поэтому оно присутствует в сознании граждан. Оно проистекает из убеждения, что власть предержащие в стране наделены правом принимать решения, которые ее граждане должны выполнять»3. Иногда наступает кризис легитимности, как, к примеру, это произошло в СССР после утраты власти КПСС в 1991 году, что нашло свое отражение в так называемом «параде суверенитетов», Беловежском соглашении, неисполнении указов Президента СССР и пр. «Легитимность» отличается от «легальности» тем, что «легальность» характеризуется только формальным соответствием социального порядка юридическим законам страны, тогда как в первом случае речь идет также о соответствии обычаям.

Вторая «плоскость» властного механизма общения связана с оппозицией «контроль — влияние», имеющей дело со способами распределения ресурсов общества. Что представляют собой эти «ресурсы»?

К основным ресурсам общества, регулирование и распределение которых и выступает реальным объектом властного общения, можно отнести те материальные предметы и духовные блага, которые способны, во-первых, удовлетворять потребности и интересы людей, представляя собой определенную ценность в социальных отношениях, и, во-вторых, повышать потенциал влияния и силу воздействия агентов власти. По мнению ряда американских бихевиориалистов, власть и есть, прежде всего, контроль над распределением ресурсов общества, а политика соответственно — сфера

 


обмена ресурсами или регулирования ресурсообмена, Ресурсы общества подразделяются на следующие основные виды: 1) материально-экономические и 2) духовно-информационные, каждый из которых дает возможность, с одной стороны, повысить у политических агентов потенциальный статус и ранг, а с другой — увеличить их мобилизующую силу и давление.

Ресурсы общества ограничены и распределены неравномерно, что приводит к постоянной борьбе индивидов и групп за перераспределение данных ресурсов, а также ко взаимному давлению в этой сфере государства и общества, «соперничеству» власти управляющих и влияния управляемых. Управляющие обладают организованным контролем над общегосударственными ресурсами и административным аппаратом, а управляемые располагают лишь своими частными ресурсами и потенциалом мобилизации граждан со стороны партий и движений, которые наряду с регулируемым распределением «сверху» постоянно ведут борьбу за то или иное перераспределение общественных ресурсов и усиление социального контроля за ними «снизу». Итак, этот аспект публичной власти связан с отношениями людей по поводу регулирования (контроля и распределения) коллективных ресурсов общества.

Третий аспект (или «плоскость») анализа властного общения затрагивает отношения «управление--давление», связанные с самим механизмом «властвования», государственного управления, а также с механизмом «обратной связи», то есть поддержкой и давлением «снизу» гражданского общества, представляющими собой пару взаимонаправленных векторов. В этой плоскости весьма наглядно видна трансформация потенциала власти и влияния в актуальном поле как управленческих решений и воздействий, так и в виде силового и морального давления управляемых.

Взаимодействие интересов и воли управляемых и управляющих в процессе властвования, то есть практического осуществления властных полномочий, захватывает уже не столько отношения людей с ресурсами (как это было в предыдущей проекции), сколько собственно отношения между людьми, складывающиеся посредством институциональных форм и инструментальных способов силового давления. Процесс властвования (управления) может быть рассмотрен в последовательности двух его фаз: во-первых, «волевой» стадии, на которой властвующий агент сообразно своим интересам и воле формулирует «сверху» политическое решение, корректируемое в зависимости от уровня социального представительства, политического участия, а также степени волеизъявления подвластных. Вторая же, «силовая», фаза связана как с самими инструментальными средствами реализации управленческих

 


решений «сверху», так и с институциональными способами давления «снизу» различных групп гражданского общества, поддерживающих или сопротивляющихся принятию и осуществлению того или иного государственного решения.

Агенты власти

При анализе процесса властвования возникает проблема соотношения абстрактно-собирательного представления о совокупном «агенте» власти («субъекте»— государстве или «объекте» — народе) со вполне реальными ее «носителями», опосредующими достаточно иерархизированные управленческие отношения. Вопрос о том, кто правит и управляет в обществе, решается по-разному: Т. Гоббс пишет о единоличном государе-суверене, тогда как Ж. -Ж. Руссо субъектом власти считает сам народ, поскольку народный суверенитет неотчуждаем.

Дискуссия на тему «Кто-же правит в США?», развернувшаяся в 50 — 70-е гг, XX века, инициировала осмысление этой проблемы современной политической теорией. Открыл дискуссию американский политолог Р. Милле своей книгой «Властвующая элита» (1956), где он вслед за Г. Моска и В, Парето доказывал на основе анализа 513 биографий ведущих американских политиков за период 1789—1953 гг., что Америкой правит узкая страта меньшинства, своего рода симбиоз и уния экономического и политического истеблишмента, который он называет «правящей элитой». Ему возразил Р. Даль в книге «Кто правит?» (1961), который в результате эмпирического исследования распределения властных функций и полномочий в среднем американском городе Нью-Хэйвен пришел к выводу об отсутствии монолитного носителя и единого центра, поскольку, вследствие дисперсии властных полномочий и плюрализма управления, ни один лидер и ни одна элитная группировка не имела полного контроля над всеми властными рычагами. Затем л дискуссию включились П. Бакрач и М. Баратц с «двухмерной» (работа «Два лица власти» (1962)) и С. Лукс (книга «Власть: радикальный подход» (1974)) с «трехмерной» концепциями власти, в которых критикуется «одномерно-плюралистический» подход Р. Даля, поскольку в нем не учитываются такие существенные измерения, как властное самосознание (субъективное восприятие власти), а также интересы агентов власти (объективная ее сторона).

Дискуссия среди американских политологов привела к постановке проблемы соотношения формального субъекта власти и реального носителя властных полномочий и их функций, которые, как еще раз выяснилось, вовсе не совпадают. В ходе дискуссии и Р. Милле, и Р. Даль исходили из предположения, принадлежавшего еще Г. Лассуэллу, что субъект власти или властвующий— это особый агент, контролирующий некоторые важные

 


ресурсы общества. Было показано, однако, что механизм властвования гораздо сложнее и включает в себя давление общественного мнения и рефлексию подвластного объекта (П. Бакрач и М. Баратц), где отражается степень и форма осознания обществом соответствия управленческого контроля его потребностям, от имени которых выступает носитель власти или управляющий. Обнаружилось также и явное расхождение интересов (С. Лукс) тех, «кто управляет» (то сеть «носителей» власти), от интересов тех, «кем управляют» («объекта» властвования), и, соответственно, «от имени кого они управляют» («субъекта» власти)14.

Действительно, механизм власти имеет сложную, иерархизированную структуру, где формальным первичным субъектом и источником власти выступает народ, передающий властные полномочия своему официально опосредованному агенту — государству, которое, в свою очередь, их распределяет среди «носителей» по «горизонтали» (законодательная, исполнительная и судебная отрасли власти) и по «вертикали» (центральные, региональные и местные органы власти) с тем, чтобы управлять общественными делами («объект» власти) от имени общества и через государство («субъект» власти). Именно в таком формально-юридическом плане трактуется система власти в статье 3 новой Конституции Российской Федерации: «1. Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ. 2. Народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления»15. Эти декларации делают честь составителям Конституции. Однако в действительности реальным носителем власти нередко выступает бюрократия, ее разные уровни и страты, чиновники и функционеры аппарата управления могущественной системы исполнительной власти, а также различные группировки правящей элиты, между которыми распределяются «сферы» властных полномочий и «зоны» контроля над ресурсами.

В то же время механизм властного общения, как видно, включает в себя и давление «снизу» различных групп и слоев гражданского общества, имеющих свои «зоны влияния и интересов», которые через каналы «обратной связи», систему представительства и другие формы демократического волеизъявления оказывают воздействие на состояние властных отношений в той или иной стране. Следовательно, одностороннее сведение потенциала власти либо к ее формальным и официальным субъектам («суверену государства», по Т. Гоббсу, или «ассоциации народа», по Ж. -Ж. Руссо), либо к се якобы истинным и реальным носителям («господствующим классам», но К. Марксу, или «правящей элите», по В. Парето) не даст полной картины. Властвование управляющих и давление управляемых дает бесконечное число точек пересечения


векторов направленности их интересов и воль, а также потенциальных размеров их ресурсов и актуализированных сил, образующих своего рода гравитационное поле властного общения, «поле напряжений, на котором разворачивается политическая практика» (В. Н. Амелин). Кроме того, необходимо включить в это «поле» действия властного механизма общения три рассмотренные выше проекции («плоскости») власти и влияния, получившие в современной политологии названия: 1) символической власти (отношения «господства и подчинения» в соответствии с ценностями общества, поддерживающие легитимный порядок), 2) структурной власти (отношения «контроля и влияния», связанные с регулированием ресурсов и распределением властных полномочий, функций и зон влияния между элементами политической системы), а также 3) власти инструментальной (отношения «управления и давления», определяющие средства и способы взаимного действия встречных процессов руководства людьми и давления гражданского общества). И в этом состоит вся сложность понимания власти как регулятора коллективной жизни общества в процессе его кооперации и достижения совместных целей, то есть рассмотрения государственно-публичной власти в качестве современного механизма регулирования и способа социального общения людей, функционирование которого образует особую сферу общественной жизнедеятельности, именуемую политикой.


Глава IV. Политическая сфера социальной жизнедеятельности (концептуальные подходы)

Многозначность понятия «политика»

 

Слово «политика» вызывает у людей самые разные, а порой и противоположные ассоциации и реакции. Одни называют политику «интриганством», «грязным и нечистоплотным делом», другие же считают ее необходимым и полезным обществу делом, одним из самых интересных и увлекательных видов творческой деятельности. Это неоднозначное отношение ярко проявилось в общественном мнении по поводу происходивших в России политических событий начала 90-х гг. XX в. и особенно в оценках острых кризисных ситуаций, так называемых «путчей» августа 1991 г. и октября 1993 г. Эти кризисы в известной степени вызвали у рядовых россиян разочарование в политиках и политике, затормозили бурно развивавшуюся в конце 80 — начале 90-х it. активную политизацию значительной части российского общества.

В то же время, несмотря на наметившиеся позднее «абсентеизм» и «эскапизм», уход от политики части как-то интересовавшегося ею ранее населения, переключение его основного внимания с общеполитических вопросов на текущие материальные проблемы, связанные с экономическими изменениями, в активную политическую жизнь были вовлечены десятки и сотни тысяч людей, ранее в ней никогда не участвовавших. Вероятно, что реализация в России конца XX века права на участие в политической жизни создала предпосылки для начала постепенного преобразования отчужденных от власти и политики жизненных стереотипов «хомо советикус» в новый пока еще для России человеческий архетип «хомо политикус». Итак, опять, уже на рубеже III тысячелетия, возникает вопрос о том, что же такое политика: творчество или интрига, сладкая тайна для элиты избранных или игра для одурачивания непосвященных масс. Для того чтобы попытаться подойти к ответу на этот вопрос, относящийся к разряду


вечных, необходимо остановиться на анализе специфики политики как сферы общественной жизни, области человеческой активности и вида социальных отношений.

Что же такое политика в самом широком смысле этого слова, то есть как относительно обособленная, автономная сфера или измерение жизни общества и человека? Каковы ее природа, специфика и отличия, к примеру, от экономики и духовной сферы? Постановка этих вопросов настолько же стара, насколько стар и сам мир политики. За многовековую историю политической мысли сложились десятки и сотни инвариантов ответа на данные вопросы. Редко крупному политическому мыслителю или политологу удавалось незаметно пройти мимо этой глобальной проблемы, ответ на которую зависел, с одной стороны, от философско-социологических воззрений автора, методологических оснований политического дискурса, а с другой — от его ценностных ориентации, мировоззренческой позиции, аксиологических критериев для оценки природы политической субстанции и от доктринальной платформы, служившей своего рода «системой координат».

Этот вопрос ставился и знаменитым немецким социологом и политологом М. Вебером в его лекции «Политика как призвание и профессия», прочитанной в 1918 году, в последние годы его жизни, перед аудиторией Свободного студенческого союза. «Что мы понимаем под политикой? — вопрошает М. Вебер и тут же отмечает плюрализм смыслов и значений этого термина. Это понятие имеет чрезвычайно широкий смысл и охватывает все виды деятельности по самостоятельному руководству. Говорят о валютной политике банков, о дисконтной политике Имперского банка, о политике профсоюза во время забастовки; можно говорить о школьной политике городской или сельской общины и политике правления, руководящего корпорацией, наконец, даже о политике умной жены, которая стремится управлять своим мужем»1. Однако М. Вебер тут же замечает, что столь широкое понимание политической сферы необходимо дополнить и более строгим значением категории «политика» как руководства государством или оказания влияния на государственное управление.

Многозначность в трактовке термина «политика» сохраняется и по сей день2. В русском языке эта ситуация усложняется и тем, что слово «политика» является эквивалентом многих аспектов и граней мира политического, тогда как, например, в английском языке существуют как минимум три термина, нарушающих эту монополию: во-первых, это собственно политическая сфера (politics), во-вторых, политический строй (polity), что очень близко к понятию политической системы, ее институционального устройства,


и, наконец, в-третьих, это «policy», обозначающее политический курс, своего рода сознательно выработанную политическую линию или стратегию. Лексический аппарат русского языка нередко выходит из положения, вводя в оборот такие весьма различные предикаты, как «экономическая или социальная политика», «женская или молодежная политика», «государственная или партийная политика», что порой даст возможность для анализа самых разных реальных и семантических аспектов политики, ее субъектов и объектов. В то же время, может быть, самым важным для понимания сложности политической жизни является и тот момент, что за тысячелетия исторически меняется и сам мир политического, и границы политической сферы, так же как эволюционируют и представления о политике, и, кроме того, со временем расширяется теоретическое поле концепций и подходов, содержащих ее интерпретацию.