Вклад первого уровня в саморегуляцию
Как и более высокие структуры, первый уровень системы аффективной организации поведения вносит свой вклад в процессы ее саморегуляции. Выступая в качестве низшего уровня, организующего самые неэнергоемкие формы поведения, он должен осуществлять и наименее избирательную регуляцию психического тонуса. Воздействия среды, не достигающие нашего порога дискомфорта, так же как и равновесные, этологически "хорошие" пространственные пропорции, свидетельствуя нам о безопасности окружающего, снова и снова подтверждают комфорт и покой нашей позиции.
Таким образом, эти переживания не побуждают нас к активности, а, наоборот, предоставляя возможность усвоения флуктуаций мира, могут погрузить в состояние завороженного покоя или заставить ощутить глубокое эстетическое чувство полноты и завершенности данного мига жизни. Ж. Ж. Руссо (пит. по К. Леви-Строссу, 1994, с" 27) называет такое переживание самым "драгоценным чувством" из всех, потому что оно так редко и неопределенно. Описывая возвращение сознания после глубокого обморока, он пишет: "Мне. казалось, что я пополняю своим легким существованием все воспринимаемые мной предметы... у меня не было никакого отчетливого ощущения своей личности, ... я чувствовал во всем моем существе дивное спокойствие и всякий раз, как вспоминаю о нем, не могу подыскать ничего равного среди всех изведанных мною наслаждений".
Восприятие гармонии внешнего мира, усвоение его ритмов является, с одной стороны, одним из основных источников поддержания, восстановления нашего психического тонуса. С другой стороны, первый уровень и здесь ярко проявляет себя как уровень психической защиты. Он охраняет человека от переживаний непереносимой интенсивности. Механизм аффективного пресыщения позволяет "срезать" слишком сильные положительные и отрицательные переживания. Таким образом происходит стабилизация аффективных процессов в режиме комфорта.
Особое значение для саморегуляции имеет также то, что на этом уровне происходит освобождение от непереносимого, но реально неустранимого аффективного впечатления. Можно предположить, что переживание этого уровня является одним из основных составляющих механизма вытеснения, позволяющего человеку выжить и сохранить аффективную стабильность даже в казалось бы невыносимых условиях.
Поддержание аффективных процессов в режиме комфорта осуществляется благодаря впечатлениям, несущим переживания покоя, комфорта, гармонии, равновесия в окружающем. Одним из источников таких впечатлений является бесцельное движение по силовым линиям поля - "куда глядят глаза", "куда несут ноги". Растворяясь в потоке окружающего, ощущая себя его частицей, мы плывем по течению, огибаем препятствия, ускользаем от опасностей, даже не замечая их. Наверное, многим знакомо это чувство умиротворения и одновременно полноты жизни, которое мы получаем от таких прогулок, "купаясь" во впечатлениях, бродя зевакой в толпе, просто шатаясь и глазея.
Подобное, а может быть, даже более глубокое чувство покоя, слияния с окружающим мы переживаем не в собственном .движении, а, наоборот, застыв на месте, впитывая в себя динамику окружающего: легкое движение листьев, рябь на воде, колебания воздуха, освещения, теней. Как писал об этом переживании В. В. Розанов (1990, с. 501): "Все религии мира пройдут, а это останется: просто - сидел" на стуле и смотреть вдаль".
Обращаясь к аффективному опыту читателя, мы рассчитываем, что каждый может вспомнить свою зачарованность в детстве движением пылинок в солнечном луче, мельканием теней от решетки забора, орнаментом обоев, движением по узору плиток тротуара. Каждый знает об умиротворяющем действии прогулок у воды, в парке, созерцания движения ветвей и облаков, слушанья голосов птиц и журчания ручья; эти же впечатления мы получаем, когда бездумно стоим у окна, рассеянно глядя на далекую суету улицы. Когда нам не по себе, мы часто подходим к окну или бродим по улице.
Очень точно об этом пишет Г. С. Уланова: "Когда бывала усталая, расстроенная, садилась в автобус ... выбирала место у окна и вот так ехала туда и обратно, не выходя, бездумно смотрела на дома, улицы, людей. Так я отдыхала. Не думалось, конечно, для чего это делаешь, чем вызвано, на что влияет, просто мне так хотелось, очевидно - присутствовать при жизни, но от нее отвлекаясь" (1985, с. 116). Сходным образом и героиня повести А. П. Чехова "Три года" чувствует, что если бы можно было бы "ездить целый день по Москве от утра до вечера и при очень быстрой езде дышать прохладным воздухом, то, пожалуй, она не чувствовала бы себя такой несчастной".
И, конечно, мы достигаем покоя, гармонии душевной жизни, усваивая не только легкое дыхание мира, но и его гармонические пропорции, удовлетворяющие наше эстетическое чувство. Как пишет И. Бродский, "красота есть место, где глаз отдыхает. Эстетическое чувство - двойник инстинкта самосохранения" (1992, с. 200). "Глаз продолжает следить за реальностью при любых обстоятельствах, даже когда в этом нет нужды. Спрашивается: "Почему?", и ответ: "Потому, что окружение враждебно. Взгляд есть орудие приспособления к окружающей среде, которая остается враждебной, как бы хорошо к ней ни приспособиться... Короче, глаз ищет безопасности... Этим объясняется тяга глаза к красоте, как и само ее существование. Ибо красота утешает, поскольку она безопасна" (Там же, с. 199).
До сих пор мы более подробно говорили о генерализованном, тоническом влиянии первого уровня на сохранение режима комфорта нашей душевной жизни, но вместе с тем мы знаем и о его возможности оказания "скорой помощи", немедленного устранения переживания травматической, разрушающей, силы. Качество травматического впечатления - физическое отвращение, унижение, потеря близкого - определяется, как мы будем обсуждать ниже, на более высоких уровнях, но пресыщение этими непереносимыми переживаниями происходит на первом.
В самых явных случаях мы просто физически отстраняемся от травмирующего впечатления - механизмы этого уровня заставляют нас отшатнуться, отвернуться, зажмуриться, заткнуть уши, зажать нес. Такие реакции особенно типичны для ребенка, и, что характерно, защищается он от всех сверхсильных впечатлений -- и плохих, и хороших, помните:
Раздается звонок, голоса приближаются: Скрябин.
О, куда мне бежать от шагов моего божества!
Пастернак Б. Девятьсот пятый год.
Конечно, такая реакция возможна и у взрослого человека, но все же мы чаще совершаем подобные действия во внутреннем плане и, как это описал 3. Фрейд (1990), многое "случайно" забываем, не обращаем внимание на очевидное. Как известно, мы не в состоянии длительно сосредоточиться, например, на мысли о смерти. [Выготский Л. С. (19836, с. 249) даже привлек этот феномен для утверждения положения о том, что за движением мысли в конечном итоге всегда стоит аффект.] Мы не помним родовой боли и часто парадоксально не можем восстановить в памяти черты самых дорогих Лиц:
при Попытке сосредоточиться они расплываются и ускользают из памяти. В экстремальных случаях, когда выйти из травмирующей ситуации невозможно, а оставаться невыносимо, защитное движение ухода может обернуться даже импульсивным суицидальным действием.
Наряду с внешним или внутренним уходом от ранящего впечатления в пространстве иногда имеет место и отстранение от него во времени. Мы можем внешне не выходить из напряжений ситуации, правильно воспринимать события, адекватно действовать, но при этом не оценивать их в полной мере и возвратиться к их подлинному переживанию значительно позже, когда реально напряжение уже спадет. Это отставленное переживание тоже очень характерно для маленького ребенка, когда реальный испуг, обида, шумный и яркий праздник могут оставить его внешне почти безучастным, и лишь через некоторое время он начнет вспоминать событие в деталях, радоваться, удивляться или огорчаться. Становится понятным, почему обычно маленький ребенок не может сразу поделиться тем, что его поразило, но со временем оказывается в состоянии рассказать о нем.
То же возможно в экстремальных ситуациях и для взрослого. Как часто мы говорим: "Я испугался, только когда все; уже кончилось", или удивляемся, почему сразу не переживаем во всей полноте сверхрадостное или горестное для нас событие, даже упрекаем себя в равнодушии. В. В. Розанов писал об этом, тоже как бы оправдываясь: "У меня есть затяжность души: событием я буду - и глубоко, как немногие, жить через три года, через несколько месяцев после того, как его видел. А когда видел - ничего решительно не думал о нем. А думал (страстно и горячо) о том, что было еще три года назад. Это всегда у меня, с юности, с детства" (1990, с. 501).
Стойкое игнорирование постоянно присутствующих, жизненно важных для субъекта обстоятельств, как известно, может привести к устойчивой деформации, искажению смыслового восприятия своего жизненного пространства. Функция защиты вступает здесь в противоречие с нуждами реальной адаптации. Помните, у Л. Н. Толстого Долли удивляется тому, что Анна не предпринимает необходимых шагов для развода: "Но как же она сама не думает? - сказала Дарья Александровна, вдруг почему-то при этом вспоминая странную новую привычку Анны щуриться. И ей вспомнилось, что Анна щурилась именно тогда, когда дело касалось задушевных сторон жизни. "Точно она на свою жизнь щурится, чтобы не все видеть" (Толстой Л. Н. "Анна Каренина", цит. по изд. 1928, т. 9, с. 175) Известно, что в ответ на экстремальное воздействие благодаря работе защитного механизма субъект может оказаться в ирреальном пространстве. Такой случай тоже ярко описан Толстым в эпизоде, связанном со смертью Пети Ростова, как "...мать, отказываясь верить в то, что она могла бы жить, когда убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумья" (Толстой Л. Н. "Война и мир", цит. по изд. 1929 г., т. 7, с. 154).
Вместе с тем хотелось бы подчеркнуть,, что такое взаимоисключение защиты и реальной адаптации в норме возникает только в экстремальных условиях. Обычно же обе функции не мешают друг другу, и при господстве принципа реальности мы имеем достаточные возможности "прищуриться" и сохранить свой душевный комфорт, что в свою очередь способствует сохранению конструктивности в решении тех же самых реальных жизненных проблем.
И, как мы уже говорили, первый уровень вносит чрезвычайно важный вклад в саморегуляцию благодаря возможности канализировать отрицательный аффект. Эта истинно целительная способность позволяет нам, пережив несчастье, выйти из него, обретя новые поддерживающие нас жизненные смыслы. Так ребёнок, выплакав свое горе, заново ощущает сладость от встречи с жизнью. Однако эта возможность представляется только в том случае, если мы действительно сможем, не уклонившись, принять страдание и пресытиться им. Подобное пресыщение позволяет потерять почву под ногами, временно стереть старые, уже не поддерживающие нас связи и смыслы, что в свою очередь дает шанс обрести новую, более прочную смысловую опору. Момент принятия, активного насыщения переживанием горя является одним из важнейших в работе сознания по обретению нового смысла жизни, дающего возможность выжить в трагической ситуации. Таким образом, мы можем говорить об адаптивной функции переживания страдания в широком смысле. Дезорганизуя поведение субъекта в данный момент, оно подготавливает его возвращение к активной жизни.
Напрашивается сопоставление подобного механизма освобождения от аффекта с введенным Аристотелем пониманием катарсиса как очищающего переживания (Аристотель. Поэтика, гл. 6, 1927). Вклад первого уровня в переживание трагического катарсиса, видимо, аналогичен его вкладу в процессы творчества, только во втором случае он позволяет усмотреть новую смысловую структуру вовне, а в первом - новую структуру внутренних эмоциональных смыслов. Благодаря работе более высоких уровней аффективной организации создается возможность не уклониться и принять травмирующее переживание и определяется качество возникающей новой эмоциональной структуры, но без участил первого уровня невозможен процесс очищающего переживания.