Часть 7 БРАТ МОЙ ИОНАФАН 3 страница

Однако, слушая Уиграма, Аш понял: урок, если таковой и был извлечен в свое время, давно забыт и люди, планирующие повторить представление той прискорбной трагедии, позаботятся о том, чтобы его никто не вспомнил, а для этого направят луч прожектора на фигуру русского злодея в мохнатой шапке, притаившегося за кулисой в ожидании выхода на сцену. «Да, если Шер Али действительно собирается впустить в свою страну русских, – подумал Аш, как недавно думал Уиграм, – Англии придется вмешаться, потому что русские, прибрав что-нибудь к рукам, уже никогда этого не упустят, а следующей станет Индия».

Он содрогался при одной мысли об Индии, присоединенной к неуклонно расширяющимся владениям царя: об индийских городах и деревнях под управлением исправников и старост, о русских генерал-губернаторах во всех провинциях, о русских полках, стоящих во всех военных постах от Пешавара до мыса Кумари и контролирующих крупные морские порты Карачи, Бомбей, Мадрас и Калькутту. Но с другой стороны, он знал Афганистан даже лучше людей вроде Каваньяри, а потому относился скептически к опасениям, выражавшимся заместителем комиссара и прочими поджигателями войны.

– Помнится, я читал где-то, – задумчиво заметил Аш, – что Генрих Первый Французский сказал об Испании: если в нее вторгнешься с большим войском, умрешь голодной смертью, а если с малым, погибнешь от руки враждебно настроенного испанского народа. То же самое можно сказать об Афганистане. Вторгаться в такую страну – гиблое дело, и я сомневаюсь, что русские попытаются туда сунуться, разве что они полагают, что смогут войти туда беспрепятственно, с согласия не только эмира, но и населения. Сомневаюсь я и в том, что Каваньяри знает Афганистан достаточно хорошо, если он способен предположить, что так называемые «подданные» эмира безропотно смирятся с русскими гарнизонами, стоящими по всей стране. Пусть они кровожадные головорезы, славящиеся вероломством и жестокостью, но никто никогда не отказывал им в храбрости – и не мог заставить их делать то, чего они не желают. А они не желают находиться в подчинении или под управлением иностранцев – любых иностранцев! Вот почему, на мой взгляд, «русская угроза» не более чем жупел.

– Совершенно верно, – согласился Уиграм. – Именно этого я и опасаюсь. Мне бы очень хотелось ошибаться, но я невольно задаюсь вопросом: а что, если сторонники «наступательной политики» прекрасно понимают, что Россия просто вытягивает щупальце – проверяет температуру воды, так сказать, – но исполнены такой решимости осуществить свои планы превращения Афганистана в буферное государство для защиты Индии, что используют «русскую угрозу» в качестве ширмы для прикрытия своих подлинных целей? Хотя, конечно, если эмир действительно собирается подписать договор с царем…

Фраза осталась незаконченной, потому что его перебил Уолли, который отказывался верить, что самый последний его герой может ошибаться в столь важном вопросе или неверно судить о любых обстоятельствах, касающихся племенных территорий Афганистана. Каваньяри, заявил Уолли, знает об этой стране и ее народе больше любого другого человека в Индии – во всяком случае, любого европейца. Это всем известно!

Уиграм сухо заметил, что наверняка многие говорили то же самое о Макнотене в 1838 году, однако, несмотря на это, он погиб от руки афганцев через три года, будучи причастным к попытке возвести на престол Шуджу-шаха и почти единолично повинным в том, что позволил огромному количеству британских женщин, детей и слуг-туземцев присоединиться к оккупационным войскам в Кабуле и погибнуть в жестокой бойне на перевалах Курд-Кабула вместе с отступающей армией. Поскольку Уолли тоже изучал ту катастрофическую кампанию, он на время умолк и стал слушать Аша и Уиграма, которые принялись обсуждать, возможно ли добыть достоверную информацию о делах в Кабуле и является ли «русская угроза» реальной, или же она просто жупел, использующийся сторонниками «наступательной политики», чтобы напугать электорат и заставить его выступить в поддержку очередной агрессивной войны.

– Допустим, нам удастся добыть информацию, – сказал Аш минут через десять. – Но мы не сможем быть уверены, что ее примут к сведению, если она будет расходиться с тем, во что они хотят верить.

– Совершенно верно, – подтвердил Уиграм. – Но если под «ними» ты подразумеваешь Каваньяри, то он никогда не станет утаивать информацию. В этом я абсолютно уверен. Разумеется, у него есть свои шпионы, как у нас всегда были свои, – в конце концов, в нашем первоначальном уставе записано, что мы должны нанимать «людей, способных собирать достоверные сведения не только в пределах, но и за пределами нашей территории», а будучи заместителем комиссара Пешавара, Каваньяри наверняка пользуется услугами значительного количества платных агентов. Но я готов поручиться, что любая поставляемая осведомителями информация политического характера – любые сведения, касающиеся взаимоотношений Шер Али с русскими, например, – незамедлительно отсылается в Симлу, независимо от того, противоречит она собственным взглядам Каваньяри или нет. В любом случае попытаться надо. Нельзя же равнодушно смотреть, как пассажирский корабль идет на подводный риф, и не предпринимать попытки зажечь сигнальный огонь, или выпустить ракету, или сделать хоть что-нибудь, чтобы предупредить их, – пусть даже просто заорать или подуть в свисток!

– Нельзя, – согласился Аш. – Необходимо что-то сделать, даже если попытка обречена на неудачу.

– Вот именно. И я считаю своим долгом попытаться. – Уиграм вздохнул, испытывая огромное облегчение. Он откинулся на спинку кресла и с ухмылкой сказал Ашу: – Помню, когда ты только-только вступил в полк, мы частенько подшучивали над тобой за твою привычку называть то или иное дело «несправедливым» – в те дни это было твое любимое слово. Я лично ничего не имею против участия в войне: это мое ремесло. Но я бы предпочел считать, что война, в которой я участвую, справедлива или, по крайней мере, неизбежна. А по моему мнению, войны с Афганистаном можно избежать. Еще не поздно.

Аш молчал, и Уиграм увидел, что в его глазах, устремленных на темный дверной проем, через который вышла Анджули, застыло отсутствующее выражение, как у человека, мысленно перенесшегося на расстояние многих миль или на много лет назад. И Аш действительно вспоминал прошлое и снова слышал – как слышал в приемном зале Лалджи в Гул коте и в чаттри в Бхитхоре – голос давно умершего мужчины, призывающий четырехлетнего мальчика не забывать, что на свете нет греха страшнее несправедливости и что против нее надо бороться всегда и везде, даже если ты не уверен, что одержишь победу.

Уиграм, знавший Аша не так хорошо, как знал Уолли, заметил только задумчивость. Но Уолли увидел в спокойном лице друга нечто испугавшее его – тень отчаяния и печали, какие владеют человеком, поставленным перед необходимостью принять трудное решение. И пока он смотрел, в нем пробудился свойственный многим ирландцам дар предвидения, вызвав в душе столь острое предчувствие беды, что он непроизвольно вскинул руку, словно пытаясь прогнать его… и в следующий же миг услышал спокойный голос Аша:

– Мне придется отправиться туда самому.

Уиграм запротестовал. Они оба запротестовали. Но в конечном счете пришли к мнению, что Аш прав. Офицеру разведчиков поверят скорее, чем любому афганцу, который получает плату за свои услуги и к тому же вполне может питать личную или племенную неприязнь к правительству в Кабуле, а потому испытывает искушение искажать или частично утаивать информацию, собранную по другую сторону границы. Кроме того, сейчас речь шла уже не о том, чтобы узнать, какое недовольное племя замышляет набег на территорию Британской Индии или какой местный мулла подстрекает правоверных к убийству нескольких неверных, а о том, чтобы выяснить, вступил ли эмир Афганистана в сговор с русскими, и если да, то какими обязательствами связал себя. Действительно ли он собирается пустить русскую миссию в Кабул и подписать договор о союзе с царем, и готов ли афганский народ поддержать своего правителя.

Достоверная информация по этим вопросам будет иметь величайшую ценность для ведущих переговоры представителей правительства в Симле и Пешаваре и для министров ее величества в Лондоне. От этой информации может зависеть, начнется война или сохранится мир – иными словами, погибнут или останутся в живых многие тысячи человеческих существ. И как справедливо указал Аш, ничто в уставе разведчиков не запрещало офицеру «собирать достоверные сведения не только в пределах, но и за пределами нашей территории».

– Так или иначе, я жил в этой стране и вполне там освоился, а потому не буду подвергаться сколько-нибудь серьезной опасности, – сказал Аш.

– Вранье! – сердито выпалил Уолли. – Не держи нас за олухов. В прошлый раз ты был там не один, а теперь отправишься туда в одиночестве. Это значит, что, если ты устанешь, заболеешь, будешь ранен или совершишь оплошность, тебя некому будет прикрыть. Ты будешь одиноким иноземцем, а следовательно, подозрительной личностью. Честное слово, меня от тебя тошнит – от вас обоих. Но видит Бог, я бы очень хотел отправиться туда с тобой! Когда ты собираешься двинуться в путь?

– Как только Уиграм уладит дело с командующим. Без его разрешения я не могу поехать туда, а насколько нам известно, он может и не дать согласия.

– Он согласится, – сказал Уиграм. – Он не меньше меня обеспокоен историей с Афганистаном, как и половина пограничных войск, коли на то пошло. Ведь сражаться придется именно нам, если эта золотая компания в Симле примет неверное решение и начнет ворошить осиное гнездо. Возможно, командующего придется убеждать, но я уверен, что в конечном счете он поймет: это хорошая идея и, возможно, спасительная. А Каваньяри, тот просто ухватится за нее. Он приходит в восторг от подобных идей.

Уиграм оказался прав в обоих отношениях.

Командующий поддался на уговоры, а заместитель комиссара отнесся к идее с большим воодушевлением. Он любил драматичные сюжеты, и история Аша в пересказе капитана Бэтти поразила его воображение.

– Но если он собирается работать на меня, я должен увидеться с ним перед его отбытием. Будет лучше, если он станет передавать мне сообщения через единственного моего агента, которому я разрешаю появляться в Пешаваре, а не через одного из ваших людей, который будет обязан передавать каждое послание сначала вам или вашему командующему, предоставляя одному из вас докладывать сведения мне. Так не пойдет: чем меньше людей замешано в деле, тем лучше, особенно для собственной безопасности Пелам-Мартина, – надеюсь, вы объясните это ему и своему командующему. Многоначалие всегда ведет к неразберихе, а поскольку на уровне полка информация такого рода не представляет практической ценности, я бы предпочел, чтобы молодой человек работал исключительно на меня. И если он, как я понял, в настоящее время еще находится в отпуске, я бы предложил запретить ему возвращаться в Мардан. Будет выглядеть странно, если он вернется к исполнению своих служебных обязанностей, а через несколько дней снова покинет полк.

– Да, сэр. Об этом мы уже подумали. Он выедет на задание из Аттока – это его собственное предложение.

– И весьма разумное, – одобрительно кивнул Каваньяри. – Пожалуйста, устройте нашу с ним встречу перед его отъездом.

Уиграм не счел нужным говорить заместителю комиссара, что, вызвавшись отправиться в Афганистан в качестве шпиона, Аш поставил два условия, одно из которых вполне могло заставить его переменить решение. Он твердо заявил, что должен обсудить все с Кода Дадом и, если старик не одобрит план, от него придется отказаться. Второе условие было таково: разведчики должны пообещать позаботиться об Анджули и проследить за тем, чтобы она получила все права его законной жены, если он не вернется.

Насчет последнего никаких возражений не возникло, но, когда Уиграм засомневался, целесообразно ли вводить в курс дела постороннего человека, Аш резко ответил, что он в любом случае расскажет обо всем Зарину, а отцу Зарина он без колебаний доверил бы свою жизнь.

– Я знаком с ним с шести лет и ценю его мнение больше, чем чье-либо. Если он посчитает, что я смогу принести пользу, тогда я поеду, хотя вы должны помнить, что он патхан, то есть афганец, а потому может плохо относиться к шпионам, даже таким, деятельность которых способна предотвратить войну. Но я должен поговорить с ним, прежде чем принять окончательное решение.

Уиграм пожал плечами и сказал:

– Поступай, как знаешь. В конце концов, речь идет о твоей жизни. Как по-твоему, какой вердикт он вынесет?

– О, скорее всего, он согласится с вами, как и Зарин. Признаться, я не ожидаю, что он станет возражать. На самом деле я, вероятно, понапрасну потрачу свое и его время, но мне надо удостовериться.

– И получить его благословение, – тихо пробормотал Уиграм, непроизвольно высказав вслух свою мысль.

Слова прозвучали еле слышно, однако Аш разобрал их и быстро проговорил удивленным тоном:

– Да. Откуда ты знаешь?

Уиграм заметно смутился и неловко сказал:

– В наши дни это может показаться нелепым, но мой отец благословил меня перед моим отъездом в Индию, и воспоминание об этом часто согревает мне душу. Полагаю, традиция восходит к Ветхому Завету, когда благословение патриарха действительно что-то значило.

– «Исав сказал… отец мой! благослови и меня»[25],– процитировал Уолли, впервые за долгое время подав голос. – Надеюсь, ты получишь благословение, Аш, ради всех нас.

Уиграм порывисто встал с кресла и сказал, что им пора уходить, а потом выразил надежду, что Аш не станет тянуть с визитом к отцу Зарина, поскольку у него такое ощущение, что времени осталось очень мало и оно иссякает слишком быстро.

– Если командующий даст добро, когда ты сможешь выехать?

– Это зависит от Кода Дада и от Каваньяри. Я постараюсь увидеться с Кода Дадом завтра или послезавтра. Вы двое возвращаетесь в Мардан нынче ночью?

– Мы не собирались, но можем вернуться и сегодня.

– Пожалуйста, передайте от меня несколько слов Зарину. Скажите, что мне необходимо срочно повидаться с его отцом, и пусть он даст мне знать, в состоянии ли старик принять меня – насколько я понял, он сильно недомогал в последнее время. Если да, то где и когда, но я бы предпочел не показываться в его деревне, коли такое возможно. Зарину не нужно посылать мне никаких сообщений сюда. Завтра на закате я буду ждать его возле баньяна у первого мильного камня за Ноушерой. Возможно, он будет на дежурстве, но я надеюсь, вы сумеете устроить так, чтобы он ненадолго вырвался из Мардана.

Однако никто так и не узнал, что посоветовал бы Кода Дад, ибо он умер. Старик испустил дух примерно в тот час, когда Уолли и Уиграм Бэтти выехали из Мардана, направляясь в Атток; а поскольку в этот сезон всегда стоит нещадная жара, его похоронили еще до прихода ночи. И к тому времени, когда Аш подъехал к баньяну на Ноушерской дороге, где ждал Зарин со скорбным известием, Кода Дад-хан, в прошлом старший придворный конюший в маленьком княжестве Гулкот, уже целые сутки лежал в могиле.

Двумя днями позже заместитель комиссара Пешавара и капитан Бэтти из кавалерии разведчиков выехали вместе из Мардана, якобы с целью присмотреть удобные места для разбивки лагеря на равнине к юго-востоку от Пешавара.

Они отбыли без сопровождения и в такое время дня, когда все здравомыслящие люди предаются полуденному отдыху и местность кажется вымершей. Тем не менее по дороге они встретились и побеседовали еще с одним всадником – одиноким афридием, который отдыхал в тени высокой скалы и, возможно даже, поджидал их.

Собственно, говорил в основном Каваньяри, а Аш заявил только, что согласен собирать и передавать информацию при условии, что он будет сообщать всю правду в чистом виде, даже если она окажется отличной от мнения, какое желают слышать должностные лица в Симле.

– Если у меня не будет такой возможности, тогда вообще не имеет смысла браться за это дело, – сказал Аш.

На это Каваньяри ответил с легкой язвительностью, что, естественно, от него ожидают беспристрастности и непредвзятости, иначе и быть не может. А потом добавил, что командующий корпусом, с разрешения высшей инстанции, приказом назначил лейтенанта Пелам-Мартина на должность его, Каваньяри, личного офицера разведки на шестимесячный срок, независимо от того, будет объявлена война в течение означенного периода или нет, а самому Каваньяри дал право прекратить деятельность своего агента в любой момент, когда он сочтет нужным.

– В этом случае, разумеется, вы немедленно вернетесь к своим служебным обязанностям в полку. С присвоением внеочередного звания, коли пожелаете: его вы точно заслужите, а за труд полагается вознаграждение.

Аш поморщился и резко заметил, что взялся за это дело вовсе не в надежде на вознаграждение: он как раз считает, что самое главное здесь – иметь осведомителя, не преследующего никаких корыстных интересов. Он не ждет платы за свои услуги, и все, что он делает, можно рассматривать как возврат долга, ведь он в долгу перед разведчиками, которые относились к нему очень хорошо, а он еще никак не отблагодарил их.

– Теперь у вас появится возможность сделать это, – заметил Каваньяри, одобрительно кивнув головой, и перешел к обсуждению других вопросов.

Таковых было много, в том числе вопрос о денежном обеспечении самого Аша в Афганистане и Джули в Аттоке, а также различные детали, которые следовало обговорить, дабы история об отправке лейтенанта Пелам-Мартина на «курсы» куда-то на юг перед самым его возвращением в Мардан ни у кого не вызвала сомнений. Разговор продолжался довольно долго, и лишь когда тени начали удлиняться, двое англичан двинулись обратно в Пешавар, а афридий на своем тощем пони рысью тронулся на восток, в сторону Аттока.

Аш перешел Рубикон, и теперь оставалось только поставить в известность Джули. Он тянул с этим сколько мог, надеясь, что необходимость в таком разговоре отпадет: до сих пор оставалась вероятность, что Каваньяри или командующий в последний миг передумают и отменят эту затею как слишком опасную или невыполнимую, а до недавнего времени существовала вероятность, что ее не одобрит Кода Дад.

Сообщить о принятом решении Джули оказалось труднее всего. Даже труднее, чем предполагал Аш. Она чуть ли не на коленях умоляла взять ее с собой, настойчиво утверждая, что теперь она должна всегда находиться рядом с Ашем, тем более если он идет на опасное дело. Она не только сможет заботиться о нем и стряпать для него, но также одним своим присутствием будет отводить от него подозрения. Ну кто заподозрит шпиона в мужчине, сопровождаемом женой? Подобное предположение нелепо, а потому послужит защитой для Аша.

– И стрелять я научусь, – просительно сказала Джули. – Тебе надо только позаниматься со мной.

– Но ты не говоришь на пушту, сердце мое.

– Я научусь, научусь! Обещаю, я научусь.

– Для этого нет времени, любимая, потому что я должен выехать немедленно. А если я возьму тебя с собой и ты не сможешь свободно разговаривать с тамошними женщинами, они начнут задавать разные вопросы, что подвергнет серьезной опасности и нас с тобой, и мою работу. Ты же знаешь, я бы взял тебя, если бы мог, но я не могу, ларла. К тому же речь идет всего лишь о шести месяцах. Я оставлю здесь Гул База, и ты будешь в безопасности под опекой бегумы, а я… я буду в гораздо большей безопасности один.

Именно последние слова убедили Анджули. В глубине души она понимала, что Аш прав, и потому перестала умолять и упрашивать, а сказала лишь:

– Тогда забери с собой мое сердце – оно уже принадлежит тебе. Верни мне его поскорее, в целости и сохранности.

Аш заверил, что ей нет нужды бояться за него. Но хотя на словах он сумел приуменьшить опасность, тело выдало его: той ночью он занимался любовью так, как никогда прежде, – с каким-то исступленным отчаянием, словно пытаясь в полной мере насладиться каждым моментом близости из страха, что завтра для него не настанет. Так мужчина воссоединяется со своей возлюбленной накануне какого-нибудь рискованного испытания – великого сражения или долгого и опасного путешествия, откуда он может не вернуться…

Следующей ночью, когда все домашние мирно спали и луна еще не взошла, Аш бесшумно вышел через задние ворота сада Фатимы-бегумы и двинулся в сторону гор. А меньше чем через двенадцать часов он пересек границу и исчез на территории Афганистана. Бесследно пропал из виду, точно камешек, брошенный в глубокий пруд.

Летом 1878 года голод, унесший великое множество человеческих жизней, распространился на север и охватил Пенджаб. Третий год подряд сезон муссонов не оправдал надежд, и, когда наконец с небес полилась вода, это были не затяжные ливни, в которых остро нуждалась измученная жаждой земля, а короткие и нерегулярные дожди, превращавшие пыль в жидкую грязь, но не пропитывавшие твердую, как железо, землю.

Этот год стал черным не только из-за неурожая и страха войны: в стране свирепствовали болезни и нарастало недовольство народных масс.

В Хардваре, где Ганг вытекает на равнины и огромные множества пилигримов собираются, чтобы совершить омовение в священных водах, холера вспыхнула во время ежегодного праздника, и многие тысячи людей умерли в течение нескольких часов. Новости о нападении России на Турцию и о ее победах на полях сражений вдохновили ряд индийских журналистов (на которых успех и военная мощь всегда производят глубокое впечатление), и они стали заполнять колонки индоязычных газет пылкими словоизлияниями, восхваляющими победителей, а поскольку правительство не обратило на это внимания, они осмелели и начали ратовать за союз между Индией и Россией для свержения раджа и призывать своих соотечественников убивать британских офицеров. Когда дело дошло до этого, правительство решило, что подобные публикации угрожают «безопасности государства», и издало Акт о индоязычной прессе, призванный обуздать вредные тенденции местных газет, выходящих не на английском языке. Но Акт вызвал такие же волнения в народе, какое вызывали смутьянские статьи и подстрекательства к убийствам, и место печатного слова заняли слухи.

В тот год по стране ходило великое множество слухов, и среди них почти не было обнадеживающих – разве что для тех, кто выступал за войну с Афганистаном. Говорили о подступающих к Аму-Дарье русских армиях, численность которых росла по мере того, как история передавалась из уст в уста. Пятидесятитысячная армия… шестидесятитысячная… нет, восьмидесятитысячная…

«Из достоверного источника мне стало известно, – писал майор Каваньяри в письме в Симлу, – что русское войско, подступающее к Аму-Дарье, насчитывает в общей сложности пятнадцать тысяч четыреста человек, построенных в три колонны: две численностью в тысячу семьсот человек, а третья – в двенадцать тысяч. А также, что русская миссия в составе генерала Столетова и шести других офицеров с эскортом из двадцати двух казаков в конце мая покинула Ташкент, выехав вперед войска. По слухам, друзья и родственники эмира, которые боятся, что русско-турецкий конфликт приведет к военным действиям между Россией и Великобританией, настойчиво убеждают эмира сделать выбор между двумя соперничающими державами, но его высочество не может принять решение и продолжает колебаться. Следует добавить, что, по мнению моего осведомителя (а он выражает, хочу подчеркнуть, сугубо личную точку зрения), эмир предпочел бы не примыкать ни к той, ни к другой стороне, поскольку убежден, что его страна должна постараться остаться независимой от обеих. Я отдал правительственному агенту в Пешаваре конфиденциальное письмо, которое будет доставлено вам. Оно было прислано мне упомянутым выше лицом и, по заверению последнего, является точной копией документа с условиями договора о союзе, поставленными русским посланником, посещавшим Кабул в конце прошлого года. Разумеется, я не могу ручаться за точность копии, а равно не нахожу целесообразным раскрывать свой источник информации. Но уверяю вас: у меня есть все основания считать его надежным».

Упомянутый документ, надлежащим образом отправленный в Симлу, оказался весьма ценным. Среди всего прочего в нем оговаривались следующие условия: эмир должен разрешить русским дипломатическим агентам обосноваться в Кабуле и других городах на территории его страны; русские войска должны разместиться на «четырех удобных позициях» на границах Афганистана; русское правительство должно получить разрешение на строительство дорог и проведение телеграфных линий, связывающих Самарканд с Кабулом и Кабул с Гератом и Кандагаром; афганское правительство должно открыть дипломатические миссии в столицах России и Туркестана и разрешить русским войскам свободный проход по своей территории, «если русское правительство пожелает развязать войну с Индией».

Взамен эмир получал заверения в том, что Россия станет считать его врагов своими врагами, никоим образом не будет вмешиваться в управление и внутренние дела страны и «навеки оставит престол Афганистана за представителями, преемниками и наследниками эмира».

В своем письме майор Каваньяри признавал (не очень охотно), что неназванный информатор, раздобывший и тайно переправивший в Индию данную копию, настойчиво подчеркнул следующее: хотя оригинальный документ, судя по всему, был подлинным и русские действительно выдвинули такие условия, нет никаких оснований предполагать, что эмир ознакомился с ними или собирался принять, если ознакомился; с другой же стороны, имелась масса свидетельств, что его высочество сильно встревожен продвижением русских войск к своим границам и премного раздражен известием, что русская миссия без приглашения направляется в Кабул.

– Иногда я начинаю задаваться вопросом, на чьей стороне ваш друг: на стороне эмира или на нашей, – резко заметил майор Каваньяри капитану Бэтти, который приехал в Пешавар на совещание по поводу дивизионных учений и поинтересовался новостями об Аше.

Уиграм кривовато улыбнулся и ответил, позволив себе выразить голосом легкий протест:

– На мой взгляд, дело здесь не в приверженности к одной из сторон. Я бы скорее сказал, что он не может не видеть обе стороны вопроса, тогда как большинство из нас видят только одну – свою собственную. Кроме того, у него всегда была навязчивая идея насчет справедливости, он на ней просто помешан. Если он считает нужным сказать что-то в защиту эмира, ему даже не придет в голову промолчать. Мы предупреждали вас об этом, сэр.

– Да знаю, знаю. Но хотелось бы, чтобы он говорил такие вещи пореже, – раздраженно сказал заместитель комиссара. – Справедливость – это, конечно, замечательно, но человек не должен забывать, что во всех своих выступлениях в защиту эмира он основывается на слухах, тогда как мне нужна достоверная информация, а не личные суждения. В любом случае его мнение не согласуется с фактами, ибо нам известно, что миссия генерала Столетова направляется в Кабул, а я ни на минуту не поверю, что она едет туда без приглашения. Русское правительство никогда не позволило бы своей миссии двинуться в Кабул, если бы не имело оснований полагать, что ее там радушно примут: они не пошли бы на заведомый провал. А это, на мой взгляд, ясно свидетельствует, что Шер Али плетет интриги в сговоре с русскими.

– Значит, – осмелился заметить Уиграм, – на ваш взгляд, Аштон…

– Акбар, – резко поправил майор Каваньяри. – Я считаю необходимым называть его только таким именем, и никаким иным, даже в ходе частной беседы. Так безопаснее.

– Конечно, сэр… Значит, Акбар неправ, предполагая, что эмир нисколько не доволен новостью о скором прибытии русской миссии?

– Об этом ваш… Акбар не может знать наверное. И, откровенно говоря, меня начинает тревожить тон его донесений. Они свидетельствуют о набирающей силу тенденции излагать скорее точку зрения эмира, нежели нашу собственную, и временами я не вполне уверен, что он, скажем так, благонадежен.

– Уверяю вас, – холодно промолвил Уиграм, – не существует ни малейшей опасности, что он станет предателем, если вы имели в виду это, сэр.

– Нет-нет! – досадливо воскликнул майор Каваньяри. – Я не имел в виду ничего подобного. Вы меня слишком буквально поняли. Но должен признать: несмотря на ваши предупреждения, я все же полагал, что, будучи англичанином, он сумеет распознать двуличность эмира и не станет оправдывать этого человека, как он делает сейчас. Он присылает мне информацию, порой представляющую значительный интерес, а потом запутывает вопрос каким-нибудь выступлением в защиту эмира, к чьим проблемам, похоже, относится весьма сочувственно. Но эти проблемы решаются очень просто: пусть Шер Али вступит в союз с Великобританией и прекратит интриговать с русскими. Именно нежелание сделать первое и упрямое стремление заниматься вторым является причиной нынешней напряженной обстановки, и я не могу согласиться с мнением… э-э… Акбара, что эмир потеряет престиж в глазах своих подданных и может даже лишиться престола, коли удовлетворит нашу просьбу. Как только он открыто выскажется за союз с нами, опасность русской агрессии исчезнет, так как они будут знать, что любой выпад против Афганистана неминуемо приведет к войне с Великобританией. А когда данная опасность минует, русские войска вернутся домой и ситуация нормализуется.

– Если не считать того, – задумчиво заметил Уиграм, – что в Кабуле появятся британская миссия и британские офицеры вместо русских.

Заместитель комиссара мрачно сдвинул брови и одарил капитана Бэтти долгим подозрительным взглядом, а потом отрывисто осведомился, не получает ли он сообщений от своего друга.

– От Аш… Акбара? Нет, – сказал Уиграм. – Я не цитировал. Я ничего не слышал о нем до сего дня и не знал, поддерживает ли он связь с вами. На самом деле я даже не был уверен, что он еще жив. Именно поэтому я и зашел спросить, есть ли у вас новости о нем, и рад слышать, что таковые имеются. Но мне жаль, что он оказался не так полезен, как вы надеялись.