Часть 7 БРАТ МОЙ ИОНАФАН 7 страница
Путешествие оказалось даже труднее, чем опасалась бегума. В дороге они потеряли одну из лошадей – животное оступилось на узкой тропе, представлявшей собой лишь выступ на скале, упало в ущелье с высоты трехсот футов и разбилось насмерть. Гул Баз, рискуя жизнью, на сильном ветру спустился по предательски скользкому ледяному склону, чтобы забрать переметные сумы, так как они не могли бросить съестные припасы, в них содержавшиеся, и здорово попотел, пока карабкался с ними наверх. Позже они дважды задерживались на несколько дней из-за сильных метелей, но молитвы бегумы были услышаны: через две с лишним недели пути Анджули и Гул Баз благополучно добрались до Кабула и, постучав в дверь дома на тихой улочке рядом с Бала-Хиссаром, нашли там Аша.
Двадцать первого февраля 1979 года Шер Али умер в Мазари-Шарифе в афганском Туркестане, и его сын Якуб-хан стал эмиром. Новый эмир, не собиравшийся делать никаких попыток к примирению с Британией, вовсю занимался усилением и реорганизацией афганской армии.
Агенты Каваньяри доложили, что кабульские войска полны решимости отомстить за захват Али-Масджида и Пейварского ущелья и что они уже насчитывают семь тысяч кавалеристов и двенадцать тысяч пехотинцев плюс шестьдесят орудий. Эти и другие подобные сведения не вызывали особого доверия, поскольку сообщались туземными информаторами, склонными к домыслам и преувеличениям. Но Уиграм Бэтти получил частное письмо за подписью некоего Акбара, подтверждающее данную информацию. Автор письма также утверждал, что даже племена, считающиеся дружелюбными, начинают волноваться и проникаться враждой к британцам, и афридии повсеместно задают вопрос: почему сейчас, когда Шер Али умер, индийское правительство по-прежнему держит свою армию в Афганистане и строит укрепления и казармы в их стране? Значит ли это, что англичане не собираются выполнять обещаний, данных афганскому народу в начале войны?
«…И я бы настойчиво посоветовал, – писал “Акбар”,– сделать все возможное, чтобы убедить тупоголовых начальников, что сейчас не время позволять топографической службе без конца посылать сюда своих работников для составления карт местности: это лишь усиливает враждебные настроения и подтверждает широко распространенное подозрение, что англичане намерены захватить весь Афганистан. Как тебе известно, патханы ненавидят топографов лютой ненавистью и считают, что повсюду, куда правительство их посылает, в скором времени появляется британская армия. Ради бога, попробуй убедить их прекратить это дело».
Уиграм сделал все возможное, но ничего не добился.
Мистер Скотт и его помощник подверглись яростному нападению, когда набрасывали план местности в горах; четверо из их охраны были убиты, остальные двое ранены. А через три недели Уолли оказался участником аналогичного инцидента, когда он с отрядом кавалеристов корпуса разведчиков и солдат 45-го сикхского полка получил приказ сопровождать очередную топографическую группу. Разъяренные деревенские жители снова напали на картографов, и командир сикхов получил смертельное ранение.
– Жаль Барклая, – сказал Уиграм. – Он был славным парнем.
– Одним из лучших, – согласился Уолли. – И почему-то его смерть кажется напрасной. Погибни он в настоящем бою, это было бы легче пережить. Но чтобы так!
Он в сердцах пнул ни в чем не повинную сапожную колодку, отлетевшую к противоположной стенке палатки, и мгновение спустя с горечью добавил:
– Здесь и без того достаточно сложная ситуация, и совершенно незачем умышленно настраивать против себя местных жителей, появляясь в глухих уголках с планшетами, компасами и теодолитами и у них на глазах рисуя подробные карты их родных деревень. Аш прав: делать такое сейчас – чистое безумие. Ты больше не получал от него известий?
– С тех пор – нет. Думаю, ему очень непросто пересылать письма. Кроме того, он наверняка понимает: отправляя послание, он каждый раз подвергается риску, что его выдадут афганцам или шантажом вытянут из него все наличные деньги в качестве платы за молчание. И вообще никто не может поручиться, что письмо дойдет по назначению.
– Да, пожалуй. Страшно хочется увидеться с ним. Уже прошло столько времени, и я ужасно по нему соскучился… и тревожусь за него. Я все думаю, каково это – жить одному и постоянно находиться в бегах в этой проклятой стране, неделя за неделей, месяц за месяцем, ясно понимая, что первый же неверный шаг станет последним в твоей жизни. Просто не представляю, как он может так жить. Я бы не смог!
– Я тоже, – спокойно промолвил Уиграм. – Видит Бог, я не большой любитель ходить в атаку, но, будь у меня выбор, я предпочел бы принять участие в полудюжине полномасштабных сражений, чем работать тайным агентом на вражеской территории. Человек зачастую испытывает сильный страх перед боем – я вот всегда испытываю, – но работа разведчика требует отваги иного рода – отшельнического, хладнокровного мужества, каким большинство из нас не обладает. В то же время не следует забывать, что большинство из нас не являются хамелеонами в человеческом обличье и что Аштон отличается от всех нас способностью думать на пушту. Или на хинди – в зависимости от того, где он находится в данный момент. Порой я задаюсь вопросом, думает ли он и видит ли сны на английском. Довольно редко, полагаю.
Отвернувшись, Уолли рывком откинул палаточный полог и устремил взгляд на горы, окружающие Джелалабад, темные на фоне темнеющего неба. Разбушевавшийся мартовский ветер трепал его волосы и кружил по палатке, сотрясая парусиновые стены и сметая со стола бумаги.
– Может, он сейчас где-нибудь поблизости, смотрит на нас вон с тех гор?
– Вряд ли, – сказал Уиграм. – Вероятно, он сейчас в Кабуле. О!., судя по плеску воды, мне набирают ванну, первую за много дней. Ужасы службы в военное время. Ладно, увидимся за ужином.
Но предположение Уолли оказалось ближе к истине, чем предположение Уиграма: на самом деле Аш находился в деревушке Фатехабад, менее чем в двадцати милях от Джелалабада.
С самого начала войны один вождь гильзаев, некий Азматулла-хан, активно подстрекал жителей Лагманской долины к восстанию против британских оккупантов, и в конце февраля полковник Дженкинс с небольшой колонной солдат разбил войско Азматуллы в долине, но не сумел взять предводителя в плен. Теперь стало известно, что он вернулся, причем с более крупными силами против прежнего, и тридцать первого марта Аш передал в Джелалабад еще одну плохую новость: выходцы из племени хугиани, чья территория находилась всего в семнадцати милях к югу от Фатехабада, тоже собирались в великом множестве в одной из своих пограничных крепостей.
Получив эту информацию, командир дивизиона отдал приказ в спешном порядке отправить туда несколько подразделений для подавления нового мятежа, пока тот не набрал силу. Они должны были выступить той же ночью, не взяв с собой палаток и тяжелого багажа и построившись тремя колоннами: одна из пехотинцев, вторая из двух кавалерийских эскадронов (набранных из Бенгальского уланского и 10-го гусарского полков) и третья, смешанная, из пехотинцев и кавалеристов. Последняя колонна, находившаяся под командованием генерала Гоу и включавшая два эскадрона разведчиков, должна была двинуться на Фатехабад и обратить хугиани в бегство. Одной из остальных двух колонн предстояло сразиться с Азматуллой-ханом и его бандитами, а другой – перевалить через гряду Сиахкох и отрезать врагу путь к отступлению.
Генерал надеялся, что благодаря скорости, с какой спланирована и начата операция, и тому факту, что колонны выдвинутся после наступления темноты, Азматулла-хан и хугиани будут захвачены врасплох, хотя ему следовало понимать, что в Джелалабаде полно афганских шпионов (в самом городе таковых насчитывались многие десятки и еще столько же вели наблюдение у реки Кабул) и ни одна кавалерийская часть не может тронуться с места без того, чтобы об этом не стало известно в течение часа. Вдобавок ко всему сразу после оккупации города полковник Дженкинс – ныне бригадный генерал Дженкинс – обследовал брод, через который эскадронам 10-го гусарского и Бенгальского уланского полков теперь предстояло переправиться через реку по пути в долину, признал его опасным и посоветовал никогда не пользоваться им ночью, даже при низком уровне воды в реке. Но доклад Дженкинса либо положили под сукно, либо вовсе потеряли, поскольку план операции не пересмотрели, хотя в настоящее время было половодье…
Луна еще не зашла, когда два эскадрона гусар и улан покинули лагерь, но быстро опускалась к горизонту, а когда они достигли брода, скрылась на ближайшими горами и долину поглотила густая тень. Здесь река была в ширину добрых три четверти мили и делилась на два потока скалистым островом, расположенным посередине. Несколько недель назад эстакадный мост разобрали, как всегда в это время года, чтобы его не снесло паводком (большая беда в местности, где трудно раздобыть лесоматериалы), и переправиться на другой берег можно было только бродом, представлявшим собой широкий, усеянный валунами песчаный нанос, тянувшийся через реку между опасными порогами.
Шум вздувшейся реки разносился эхом по долине, и, пока эскадроны выстраивались на каменистом берегу колонной по четверо в ряд, рев порогов заглушал даже звон и лязг снаряжения и стук лошадиных копыт. Но местный проводник уверенно ступил в воду и двинулся вперед, и последовавшее за ним подразделение бенгальских улан, солдаты которого с детства привыкли к коварным индийским рекам, благополучно достигло противоположного берега. Однако под напором сильного течения длинная колонна, как и следовало ожидать, несколько отклонилась в сторону, и потому, когда навьюченные боеприпасами мулы и погонщики вошли в реку вслед за уланами, они оказались в глубокой воде, потеряли брод и были унесены к порогам.
Крики несчастных потонули в реве реки, и в темноте солдаты 10-го гусарского полка, следовавшие слишком близко за ними, не увидели, что произошло. Капитан Споттисвуд, двигавшийся во главе колонны гусар, подстегнул своего коня, и тот вдруг оступился, с усилием выровнялся и снова потерял точку опоры. Через несколько минут река была полна обезумевших от страха людей и животных, отчаянно пытавшихся вырваться из ледяной хватки яростных вспененных порогов.
Некоторые, в том числе капитан, уцелели. Но многие погибли. Окоченевшие от холода, стесненные намокшей формой и громоздкими башмаками люди, которым удалось избежать смерти от копыт неистово бьющихся лошадей, были увлечены под воду тяжестью сабель, портупей и амуниции и унесены стремительным течением далеко от брода, где разбивались о незримые валуны и тонули на глубине.
Той ночью погибли сорок два солдата, один офицер и три унтер-офицера из эскадрона, всего получасом ранее выступившего из лагеря в составе семидесяти пяти человек. Новость о катастрофе принесли мокрые лошади без седоков, галопом пронесшиеся через расположение конной артиллерии по направлению к своей части. И всю ночь при свете фонарей и факелов люди искали живых и мертвых на берегу реки.
Когда рассвело, были найдены тела одного офицера и восемнадцати рядовых и сержантов – они застряли между валунов или кружили лицом вниз в водоворотах под обрывистыми берегами. Остальные бесследно пропали, унесенные течением. Азматулла же, предупрежденный своими шпионами о готовящейся операции, немедленно покинул Лагманскую долину, и две колонны, отправленные за ним, вернулись с пустыми руками.
Хугиани, тоже предупрежденные, оказались не столь осмотрительными.
Смешанная колонна, в чью задачу входило сразиться с этим племенем, согласно плану выдвигалась последней. Но поскольку катастрофа на переправе задержала выступление, они покинули лагерь только после полуночи, ближе к часу ночи, и двинулись в путь, видя далекие огни факелов и фонарей на речном берегу, где продолжались лихорадочные поиски уцелевших людей.
– Я же сказал: это проклятый год, – тихо проговорил Зарин, обращаясь к рисалдару Махмуд-хану из разведчиков, и Махмуд – хан мрачно ответил:
– И он еще только начинается. Будем надеяться, что для многих из хугиани он закончится послезавтра, а сами мы вернемся в Мардан, благополучно дослужимся до пенсии и увидим, как дети наших детей становятся джамадарами и рисалдарами.
– Да будет так! – с чувством пробормотал Зарин.
Несмотря на темноту и трудность следования по тропе, которая даже при свете дня была едва различима на пересеченной каменистой равнине, простиравшейся вокруг, длинная колонна из пехоты, кавалерии и артиллерии двигалась быстро, и ночная тьма еще не начала рассеиваться, когда в миле от деревни Фатехабад головной отряд кавалеристов получил приказ остановиться и подождать остальных. Ночь уже была на исходе, но Уиграм и два его эскадрона – бывалые солдаты, не раз принимавшие участие в такого рода операциях, – выбрали место под деревьями и вполне удобно расположились там на малое время, оставшееся до рассвета.
Согласно донесениям деревня была дружелюбной, но с наступлением рассвета стало видно, что над домами не поднимается ни единая струйка дыма, а посланная вперед разведывательная группа не нашла там ровным счетом никого. Местные жители покинули деревню, забрав с собой все продовольствие и скот, и там не было ни одной живой души, кроме нескольких бродячих псов да тощего кота, злобно зашипевшего на соваров с порога пустого дома.
– Вот она, наша разведка, – заметил Уиграм, поглощая завтрак в тени дерева. – Они сказали «дружелюбная». Такая же дружелюбная, как осиное гнездо! Ясное дело, весь этот чертов сброд убежал, чтобы примкнуть к врагу.
Он отправил вперед патрули под командованием рисалдара Махмуд-хана с приказом узнать и доложить о перемещениях хугиани. К десяти часам утра, когда подтянулись пехота и артиллерия, патрули еще не вернулись, но Уиграм получил новости из другого источника.
– Похоже, Аштон считает, что они останутся и примут бой, – сказал он, отбрасывая в сторону скомканный клочок бумаги, принесенный Зарином.
Короткую, наспех нацарапанную записку доставил косарь. Он сказал, что бумажку дала ему незнакомая пожилая крестьянка с наказом немедленно передать рисалдару Зарин-хану из рисалы разведчиков, который наградит его за услугу. Косарь решил, что это любовное послание, но Зарин при виде короткого текста, написанного на ангрези, сразу сообразил, что послать такую записку мог только один человек, и тут же отнес ее своему начальнику.
«Многочисленное неприятельское войско окопалось на плато над Гандамакской дорогой, – прочитал Уолли. – Примерно 5000. Орудий нет, но позиция, оборонительные сооружения и моральный дух – отличные. Любая попытка лобовой атаки обернется тяжелыми потерями. Возможно, выбить противника с позиций получится артобстрелом. Если нет – придется выманить их на открытую местность, что будет нетрудно, поскольку дисциплины у них никакой. Но предупреждаю: они настроены серьезно и будут драться, как демоны. А.».
– Браво, Аш! Интересно, он там с ними? Я вполне такое допускаю. Господи, до чего жаль, что он не здесь, с нами. Если бы только… Ты собираешься передать это генералу?
– Да, не ручаясь за достоверность, – ответил Уиграм, торопливо строча в маленьком блокноте. Он вырвал страницу, сложил в несколько раз и, подозвав своего ординарца, велел в срочном порядке отвезти донесение генералу Гоу. – Правда, в этом нет необходимости, поскольку его пикеты наверняка доложили то же самое. Но подтвердить информацию не помешает.
– А ты написал, что, по мнению Аша, нам следует…
– Нет. Яйца курицу не учат. Поверь мне, Гоу не дурак и в состоянии справиться со своей работой без наставлений Аштона или любого другого человека. Он сам составит план действий.
Генерал Гоу так и сделал. Он отправил на разведку ряд патрулей, а позже днем поговорил с теми местными вождями и маликами, которые после долгих уговоров согласились с ним встретиться. Он хотел выяснить настроение местных жителей и узнать, какие племена собираются сражаться, а какие намерены сохранить нейтралитет – или отступить в горы, как Азматулла со своими людьми.
Но с каждым часом генерал все яснее понимал, что местное население настроено враждебно, и, когда вернувшиеся патрули один за другим доложили о подкреплениях, спешащих на помощь хугиани, он принялся разрабатывать план предстоящей битвы. В тот день он больше ничего не мог сделать, поскольку вьючные животные еще не прибыли. Они устало втащились в лагерь только после заката, когда уже сгустилась тьма и походные костры наполнили воздух запахом дыма и бодрящими ароматами стряпни.
Теперь все в колонне знали, что завтра состоится сражение, и произвели необходимые приготовления. Той ночью Уиграм спал крепко, и Зарин тоже. Они в меру своих сил сделали все, что надлежало сделать, и могли спать с чистой совестью. Но Уолли долго лежал без сна, глядя в звездное небо и думая.
Ему было семь лет, когда в витрине одной дублинской лавки он увидел раскрашенную от руки гравюру с изображением кавалерийского полка, мчащегося в атаку в битве при Ватерлоо, с саблями наголо и развевающимися плюмажами. Прямо тогда и там он решил, что станет кавалерийским офицером и будет точно так же скакать впереди солдат, сражаясь с врагами своей страны. И вот наконец завтра – если Уиграм прав – давняя детская мечта осуществится. Хотя Уолли успел побывать в боях, он еще не принимал участия в крупной битве, а в кавалерийские атаки ходил лишь на учениях. А вдруг действительность окажется совсем не похожей на все, что он рисовал в своем воображении? Не безумно упоительной и восхитительной, но безобразной и страшной – и совершенно не возвышенной?
Он слышал бесчисленные рассказы о принятых у афганцев методах ведения боя против кавалерии. Воины лежат за земле, держа наготове свои длинные, бритвенно-острые ножи, и снизу наносят лошадям удары по ногам и в брюхо, чтобы седоки вылетали из седел. Прием, как ему объяснили, чрезвычайно эффективный, особенно при столпотворении, – и он охотно верил. По словам Уиграма, сабли и копья в таких случаях практически бесполезны: полагаться приходится на карабины и револьверы, поскольку, оказавшись перед угрозой принять смерть от пули в лежачем положении, афганцы в большинстве своем предпочитают сражаться и погибнуть на ногах. Как действовать в таких обстоятельствах, не могли научить никакие учебные атаки. Но завтра он сам узнает…
Интересно, где сейчас Аш и чем занимается? Будет ли он наблюдать за сражением с какой-нибудь горы? Если бы только они могли вдвоем поскакать в атаку завтра! Уолли смотрел в темноту, вспоминая прошлое, а потом внезапно заснул – и пробудился с первым проблеском зари, оттого что командир тряс его за плечо.
– Просыпайся, Спящая красавица, – воззвал Уиграм. – «Светильники ночные догорели; веселый день на цыпочках стоит, смотря через туманные вершины высоких гор»[27]и, полагаю, отбивая стоячее место у нескольких тысяч воинственных афганцев. Генерал предлагает тебе отправиться в разведку на территорию хугиани, так что давай вставай, мой юный сновидец. «Пойди к муравью, ленивец»[28]. Завтрак будет готов через десять минут.
Уолли никогда еще не видел Уиграма в таком возбужденном состоянии. По природе своей тот был человеком сдержанным и – если не считать редких случаев вроде ежегодного званого вечера в День взятия Дели – отнюдь не шумливым. Вчера, занятый служебными делами и подавленный трагедией на реке, он был даже молчаливее обычного. Но сейчас он как будто помолодел на десять лет и отбросил прочь все тревоги, и Уолли, который с трудом поднялся на ноги, с ужасом сознавая, что спал крепким сном младенца, несмотря на весь шум пробуждающегося лагеря, невольно заразился этим радостным настроением и неожиданно для себя рассмеялся, вместо того чтобы извиниться.
«Наверное, старина возбужден не меньше меня», – решил Уолли, вспомнив во время торопливого бритья, как Уиграм однажды признался, что предел его мечтаний – стать командиром конницы разведчиков и что любые последующие достижения, сколь угодно значительные, будут уже спадом по сравнению с этим. «Ты подумаешь, что мечта не особо амбициозная, – сказал тогда Уиграм, – но я всегда хотел только этого, и ничего другого. И если мое желание исполнится, я скажу “ныне отпущаеши” и не стану сильно расстраиваться, коли уйду в отставку сварливым, никому не нужным стариком, который так и не дослужился до полковника, – потому что я буду помнить свой звездный час».
«Ну что ж, он получил, что хотел, – подумал Уолли, – и, надо полагать, сегодняшний день станет для него таким же знаменательным, как для меня, ведь если битва действительно состоится, это будет “первым разом” для нас обоих. Моя первая кавалерийская атака, и первый раз, когда Уиграм поведет в наступление свою любимую конницу в полномасштабном сражении».
Небо над покинутой деревней Фатехабад уже начинало светлеть, когда два офицера сели за завтрак. Пока они торопливо ели, Уиграм объяснил: генерал хочет послать двух своих штабных офицеров на юг к Худжаху, главной деревне хугиани, с целью выяснить настроение племени, а лейтенант Гамильтон и тридцать кавалеристов из корпуса разведчиков приставлены к ним в качестве охраны и должны позаботиться о том, чтобы они благополучно добрались туда и вернулись обратно.
Вторая группа с аналогичной охраной из 10-го гусарского полка разведает дорогу на Гандамак, и хочется верить, что оба отряда не вступят в преждевременные боевые действия и вернутся с докладом генералу по возможности скорее.
– Иными словами, – любезно пояснил Уиграм, – не пытайтесь опередить события и завязывать свои личные бои. Если местные жители откроют по вам огонь, не старайтесь держать строй, а бегите прочь сломя голову. Сейчас его милости нужна информация, а не кучка мертвых героев. Так что держите ухо востро. Думаю, с вами все будет в порядке – при условии, разумеется, что вы не попадете в засаду.
– Не беспокойся, такого с нами не случится, – весело сказал Уолли. – Зарин говорит, Аш позаботится о том, чтобы мы не нарвались на засаду.
Уиграм взял кусок чапати и с улыбкой сказал:
– Ну конечно. Я и забыл, что он здесь. Просто из головы вылетело. Ага, вот и наши расчудесные штабные! Тебе пора, Уолтер.
Была половина восьмого, и солнце уже высушило росу на ближайшем горном склоне, когда Уолли сел на свою каурую Мушки и двинулся прочь вместе с двумя штабными офицерами, в сопровождении тридцати солдат эскорта, скачущих легким галопом за ними следом. Часом позже, поднявшись на возвышенность, они вдруг увидели всего в миле от себя большой лашкар (войско). Это было не мирное собрание: Уолли видел развевающиеся знамена и блеск металла на солнце – кривых сабель и отделанных медью фитильных ружей. Рассмотрев многочисленное скопище народа в бинокль, он пришел к заключению, что здесь собралось, самое малое, три тысячи хугиани и, возможно, еще множество людей скрывается в складках местности.
Единственный выстрел, произведенный с небольшого расстояния, выбил фонтанчик осколков из скалы в нескольких ярдах впереди, и едва Уолли поспешно убрал бинокль и схватился за поводья, как утреннюю тишину разорвал частый треск мушкетов. Неприятель не только заметил их приближение, но и предусмотрительно выставил пикеты, и один из них, надежно укрывшийся за нагромождением валунов всего в пятидесяти ярдах впереди, открыл пальбу по незваным гостям. Памятуя о полученных инструкциях, Уолли не стал медлить. Его небольшой отряд бросился наутек и галопом вылетел за пределы дальности огня, а к десяти часам они благополучно вернулись в лагерь.
Генерал, выслушав доклад своих штабных офицеров, приказал немедленно занять высоту, с которой можно будет видеть передвижения противника и сигналами сообщать о них в лагерь, и Уолли отправился выполнять приказ с этой группой и оставался с ней какое-то время, якобы наблюдая за хугиани, но в действительности надеясь установить, где находится Аш, – по предположению Уолли, именно он произвел первый предупредительный выстрел утром, ибо стрелял явно не мушкет. Но даже с помощью бинокля рассмотреть отдельные лица в огромной беспокойной толпе хугиани, собравшейся на возвышенности в миле впереди, не представлялось возможным, а при тщательном изучении ближайших склонов и гряд Уолли не обнаружил там никаких признаков жизни, хотя он не сомневался, что среди скал скрываются не меньше полудюжины сторожевых постов.
Он со вздохом убрал бинокль и вернулся в лагерь, чтобы сказать Уиграму, что Аш не ошибался насчет хугиани: они явно настроены весьма серьезно.
– Их там четыре или пять тысяч, самое малое. И у них огромное красное знамя и несколько белых. А судя по утренней стрельбе, карабинов у них тоже порядочно. Чего мы ждем, собственно говоря? Почему не начинаем действовать, а рассиживаемся без дела, словно явились сюда полюбоваться видами да устроить пикник?
– Дорогой Уолтер, говорят, терпение есть добродетель. Ты должен учиться терпению, – резко ответил Уиграм. – Мы – вернее, генерал – ждем донесения ребят, которые утром отправились разведать Гандамакскую дорогу. Как только они сделают доклад, полагаю, мы получим приказ к выступлению. Но они еще не вернулись.
– Не вернулись? – изумленно воскликнул Уолли. – Но ведь уже половина первого. Я думал, они собирались удалиться всего на пять миль от лагеря. Как по-твоему… ты ведь не думаешь, что они попали в засаду?
– Не думаю. Случись такое, поднялась бы страшная стрельба, и по меньшей мере один из них сумел бы вернуться за помощью. Кроме того, Аштон знал бы о засаде и предпринял бы какие-нибудь меры. Нет, они просто делают, что велено: оценивают обстановку. Вероятно, они вернутся к ланчу, так что мы тоже можем со спокойной совестью поесть.
Ланч уже подали, но Уолли, охваченный нетерпением и возбуждением, не чувствовал голода. Проглотив несколько кусков, он встал и пошел проверить, накормлены ли его солдаты и все ли готово к скорому выступлению, и Уиграм, тоже знакомый с привычкой Уолли распевать гимны в приподнятом настроении, с приятным изумлением услышал, как он напевает вполголоса «Вперед, о воины Христа» (правда, в данных обстоятельствах выбор гимна казался странным, поскольку совары были в основном мусульманами, сикхами или индусами, то есть язычниками-идолопоклонниками с точки зрения церкви, к которой принадлежал поющий).
Разведчикам не пришлось ждать долго. К часу дня отсутствующие люди так и не вернулись, и генерал Гоу приказал привести лагерь в полную боевую готовность и отправил майора Бэтти с тремя эскадронами разведчиков на их поиски. Сам он, с семьюстами сикхскими, пенджабскими и британскими пехотинцами, четырьмя орудиями Королевской конной кавалерии и тремя эскадронами 10-го гусарского полка, выступил следом.
– Ну наконец-то! – радостно воскликнул Уолли, вскакивая в седло, и Зарин, к которому он обращался, понял смысл восклицания, хотя не знал английского языка, и ухмыльнулся в ответ.
Эскадроны выстроились колонной по четверо в ряд и по команде помчались в зыбкое марево каменистой долины.
Они нагнали пропавших штабных офицеров с эскортом в месте, где дорога пролегала по откосу под плато, занятым хугиани, и оба отряда вернулись к генералу, который, выслушав доклад, остановил свою пехоту там, где она оставалась невидимой для врага, а сам двинулся дальше, чтобы самолично оценить обстановку. Короткого осмотра местности оказалось достаточно: как и говорил Уиграм, Гоу знал свое дело и не нуждался в советах и наставлениях.
Хугиани выбрали превосходную оборонительную позицию. Они укрепились вдоль края плато, где склон под ним круто уходил вниз и вскоре переходил в длинный пологий откос, пересеченный в самом низу Гандамакской дорогой, за которой начиналась относительно ровная местность. С обоих флангов неприятельский фронт защищали отвесные скалы, а передовая линия была надежно укреплена массивными каменными брустверами. Если бы хугиани смогли затащить на плато орудия, их позиция стала бы практически неуязвимой. В данной ситуации лобовая атака была равносильна самоубийству, а разделить войско в попытке обойти врага с флангов означало бы значительно ослабить британские силы, которые неприятель и так превосходил численностью в пять раз. Единственной надеждой, как сказал Аш и как теперь понял генерал, было выманить хугиани на открытую местность.
– Нам придется последовать примеру Вильгельма, – задумчиво проговорил генерал. – Больше ничего не остается…
– Вильгельма, сэр? – тупо переспросил озадаченный адъютант.
– Вильгельма Завоевателя… битва при Гастингсе, тысяча шестьдесят шестой год. Гарольд со своими саксами по праву должен был одержать победу и одержал бы, если бы Вильгельм не соблазнил их покинуть позиции на возвышенности и пуститься в погоню за своими якобы обратившимися в бегство солдатами. Нам нужно сделать то же самое и попытаться заманить этих ребят вниз. Они не слышали о том сражении, и, хотя им неведом страх, понятие дисциплины им тоже неведомо. Думаю, мы запросто можем использовать это обстоятельство в своих целях.
Приступив к осуществлению этого плана, генерал отправил разведчиков, эскадрон 10-го гусарского полка и артиллерию вперед с приказом подойти к врагу на расстояние три четверти мили, где кавалерия ненадолго остановится, а артиллеристы галопом проскачут еще ярдов пятьсот, произведут несколько залпов, а при первом же признаке вражеского наступления немного отойдут назад и снова остановятся, чтобы открыть огонь.
Генерал рассчитывал, что ни один афганец не устоит перед зрелищем явно отступающих британцев, как армия Гарольда не смогла устоять перед зрелищем норманнской пехоты, бегущей в притворном беспорядке. Он надеялся, что хугиани покинут свои укрытия за брустверами и спустятся с плато, чтобы попытаться захватить орудия отступающей артиллерии. Если повторить этот маневр несколько раз, можно будет заманить врага достаточно далеко вниз по склону, чтобы кавалерия смогла их атаковать – застигнуть врасплох на открытой местности, не оставив почти никаких шансов вернуться обратно к укреплениям. Тем временем, пока внимание неприятеля будет сосредоточено на малодушных фиглярах-артиллеристах, пехота быстро поднимется по ущелью, откуда, если повезет, сможет незаметно выйти и неожиданно нанести удар по правому флангу.