История Исайи Керна. Глава I

Перемещение было настолько стремительным и кратким, что, казалось, с момента, когда я вошел в странный аппарат профессора Гильдебранда, и до момента, когда обнаружил себя стоящим под ярким потоком солнечного света, заливающего широкую равнину, прошло всего лишь мгновенье. У меня не было сомнений, что я действительно перенесся в другой мир. Пейзаж был не столь абсурдным и фантастическим, как я мог предположить, но был, несомненно, чужд всему земному.

Прежде чем изучать окружающую местность, я внимательно осмотрел себя, чтобы выяснить, перенес ли я этот ужасный полет без каких-либо повреждений. Судя по всему — перенес. Тело слушалось меня с привычной легкостью. Но я был обнажен. Гильдебранд предупредил меня, что неорганическое вещество не может пройти трансмутацию. Только живая материя в состоянии преодолеть немыслимые расстояния, разделяющие планеты, оставаясь неизменной. Мне повезло, что я не попал в страну вечных льдов. Равнина была наполнена ленивым, как бы летним, зноем. Солнце приятно согревало мои обнаженные члены.

По обе стороны простиралась огромная плоская равнина, густо поросшая короткой зеленой травой. Вдалеке эта трава была выше, и сквозь нее я заметил отблеск воды. По всей равнине эта картина повторялась, и я различил извилистые русла нескольких рек, по-видимому, не очень широких. Около них двигались темные точки, но что они из себя представляли, я определить не мог. Тем не менее было вполне очевидно, что судьба забросила меня на обитаемую планету, хотя я и не мог предположить природу ее обитателей. Мое воображение заселяло пространства кошмарными формами.

Это ужасное ощущение — быть внезапно вышвырнутым из привычного мира в новую, странную и неизвестную среду. Сказать, что я не был напуган перспективой, не съежился и не содрогнулся, несмотря на мирное спокойствие окружающего, — было бы лицемерием. Никогда не знавший страха, я превратился в сжавшийся комок дрожащих нервов, путающийся собственной тени. Меня окатило ощущение абсолютной беспомощности, мое тело и мощные мышцы показались мне слабыми и хрупкими, как у ребенка. Мог ли я противопоставить их неизвестному миру? В это мгновение я с радостью согласился бы вернуться на Землю к ожидавшей меня виселице, чем посмотреть в лицо неизвестным ужасам, создаваемым моим воображением. Но вскоре я убедился, что мышцы, которые я ни во что не ставил в этот момент, способны помочь мне пройти сквозь испытания более суровые, чем можно себе представить.

Негромкий звук за спиной заставил меня обернуться, и я с изумлением уставился на первого обитателя Альмарика, с которым мне пришлось повстречаться. Его ужасный вид выгнал, лед из моих вен и вернул какую-то часть пошатнувшейся храбрости. Осязаемое и материальное, какую бы опасность оно ни представляло, никогда не может вызвать такой же суеверный страх, как неизвестное.
Сначала мне показалось, что передо мною стоит горилла. Одновременно с этой мыслью я понял, что это человек, но такой, с каким ни я, ни любой другой землянин никогда раньше не сталкивались.

Он был ненамного выше меня, но шире и тяжелее, с мощным плечевым поясом и толстыми, покрытыми узлами мускулов конечностями. На нем была набедренная повязка из похожего на шелк материала, стянутая широким поясом, с подвешенным длинным клинком в кожаных ножнах. На ногах были сандалии, их ремешки охватывали голень. Все эти детали я ухватил с первого взгляда, и внимание переключилось на выражение огромного удивления, написанное на его лице.

Такую мину трудно представить или описать. Голова квадратно покоилась на массивных плечах, шея была столь короткой, что ее едва можно было разглядеть. Челюсть — прямоугольная и мощная; и, когда тонкие губы большого рта разошлись в злобной гримасе, я разглядел его грубые, похожие на клыки, зубы. Короткая жесткая борода, покрывавшая челюсть, была подчеркнута свирепыми, загнутыми кверху усами. Почти рудиментарный нос оканчивался широкими раздувающимися ноздрями. Глаза — маленькие, налитые кровью, серо-ледяного цвета. От густых черных бровей к путанице грубых лохматых волос отлого поднимался низкий скошенный лоб. Маленькие уши посажены очень близко к черепу.

Грива и борода отливали иссиня-черным, а конечности и тело этого создания почти полностью были покрыты волосами того же оттенка. Конечно, он не был волосат, как обезьяна, но более чем любое из человеческих существ, с которыми мне приходилось встречаться.
Я сразу понял, что существо, враждебное или нет, было грозной фигурой. Он явно излучал силу — жестокую, примитивную, грубую. На нем не было ни одной унции лишней плоти. Массивное, крепко сбитое тело — под волосатой кожей перекатывались мускулы, не уступающие по твердости железу. И все-таки о его опасной силе говорило не только тело. Взгляд, осанка, все его манеры выдавали мощь, за которой стоял жестокий, безжалостный ум. Встретившись с блеском налитых кровью глаз, я ощутил волну исходившего от него раздражения и почувствовал, как мои мышцы инстинктивно напряглись.

Но на какое-то мгновение моя реакция была подавлена удивлением, когда я услышал, что он говорит на чистом английском языке!
— Цак! Это что еще за человек?
Голос его был резок, раздражающ и оскорбителен. Я почувствовал, как во мне поднимается привычная кровавая злость, но я ее подавил.
— Меня зовут Исайя Керн, — кратко ответил я и запнулся, не зная, как объяснить мое присутствие на его планете.
Наглые глаза с презрением прошлись по моим лишенным волос конечностям и выбритому лицу, и, когда он заговорил, в голосе прозвучала непростительная издевка.
— Клянусь Цаком, да ты мужик или баба?
Моим ответом был чисто инстинктивный сокрушительный удар сжатого кулака, поваливший его на траву.

Меня опять подвела моя вспыльчивость. Но для угрызений совести не было времени. С криком животной ярости мой противник вскочил и, бешено рыча, бросился на меня. Я встретил его грудью, такой же отчаянный в ярости, как и он, и вступил в борьбу за свою жизнь.
Я, кому всегда приходилось сдерживаться и умерять силу, чтобы не покалечить своих товарищей, впервые в жизни оказался в захвате рук человека, превосходящего меня физически. Я это понял с первого же момента и только с помощью самых отчаянных усилий смог освободиться от стискивающих объятий.

Схватка была короткой и смертельной. Единственное, что меня спасло, — мой противник ничего не смыслил в боксе. Он мог наносить и наносил мощные удары сжатыми кулаками, но они были неуклюжи, плохо рассчитаны и беспорядочны. Трижды я высвобождался из захватов, грозивших мне переломом позвоночника. Он совершенно не умел уклоняться; ни один человек на Земле не пережил бы града ударов, обрушенных на него. И тем не менее он непрерывно наступал, пытаясь схватить меня могучими руками. Его ногти были похожи на когти, и вскоре из множества мест, где они разодрали мне кожу, обильно текла кровь.

Я не мог понять, почему он не воспользовался своим кинжалом, разве только считая, что способен раздавить меня голыми руками. В конце концов, полуослепший от моих ударов, с хлынувшей из разорванных ушей и треснувших зубов кровью, он потянулся за своим оружием, и это движение помогло мне одержать верх в схватке.

Выйдя из полуклинча, он распрямился из оборонительной стойки и выхватил свой кинжал. Я тут же провел короткий боковой удар левой в живот, вложив в него всю мощь корпуса и ног. У него судорожно перехватило дыхание, и мой кулак полностью погрузился в его живот. Он покачнулся, широко открыл рот, и я врезал правой по отвисшей челюсти. Удар начался у бедра и вобрал вес моего тела до последней унции. Он рухнул, как забитый бык, и остался недвижимо лежать; кровь растекалась по его бороде, нижняя губа была разворочена до подбородка и, по-видимому, кроме всего прочего, я сломал ему челюсть.

Тяжело дыша после отчаянной борьбы, с ноющими от сокрушающей хватки мускулами, я разжал кулаки, пошевелил кровоточащими, сбитыми костяшками пальцев и посмотрел на свою жертву, пытаясь понять, не подписал ли я себе собственный приговор. Без сомнения, теперь я не мог рассчитывать ни на что, кроме враждебности со стороны жителей Альмарика. Ну и черт с ними, подумалось мне, семь бед — один ответ. Наклонившись, я лишил моего противника единственного предмета одежды — пояса и оружия и надел их на себя. Проделав это, я ощутил некоторое возрождение уверенности в своих силах. По крайней мере, я был частично одет и вооружен.

Я тщательно исследовал кинжал. Более смертоносного оружия мне никогда не доводилось видеть. Клинок был примерно девятнадцати дюймов в длину, обоюдоострый и заточенный, как бритва. Широкий у рукояти, он сужался к концу до толщины гравировальной иглы. Головка и гарда эфеса сделаны из серебра, а рукоять покрыта кожей, напоминающей шагреневую. Лезвие, несомненно, было из стали, но такого качества, которое мне никогда раньше не приходилось встречать. В целом кинжал был верхом оружейного искусства и свидетельствовал о высоком уровне культуры его создателей.

С восхищением рассмотрев добытое оружие, я опять повернулся к своей жертве, начавшей проявлять признаки возвращения сознания. Инстинкт заставил прочесать взглядом поросшие травой окрестности, и вдалеке, с южной стороны, я увидел группу движущихся ко мне фигур.

Это определенно были мужчины, причем вооруженные. Я заметил сверкнувшую на солнце сталь. Возможно, это люди из племени моего врага. Если они обнаружат меня над их бесчувственным товарищем и одетым в завоеванные трофеи — нетрудно представить их реакцию.

Я огляделся по сторонам в поисках убежища или пути к отступлению и увидел, что на некотором расстоянии равнина переходит в низкие, покрытые зеленью предгорья. За ними шли более высокие холмы, поднимаясь все выше и выше сомкнутыми грядами. Еще раз бросив взгляд на далекие фигурки, я понял, что сейчас они скроются в высокой траве вдоль русла реки, которую им придется преодолеть, чтобы достичь места, где стоял я.

Не теряя ни секунды, я повернулся и быстро побежал в сторону холмов. Не снижая темпа, я достиг подножия первых предгорий и рискнул оглянуться; я задыхался, сердце бешено колотилось в груди. Я еще мог различить моего противника — маленький силуэт на огромной равнине. Из высокой травы показалась группа, встречи с которой я пытался избежать, и заторопилась к нему.
Взмокший от пота и дрожащий от усталости, я рванул вверх по пологому склону. На гребне еще раз оглянулся — фигурки уже столпились вокруг поверженного. После чего я стал быстро спускаться по противоположному склону и потерял их из виду.

Через час я оказался на сильно пересеченной местности, отличавшейся от всего, что мне встречалось раньше. Со всех сторон поднимались крутые склоны с громоздящимися в беспорядке валунами, готовыми обрушиться на голову случайного путника. Вокруг — голые красноватые скалы, почти без растительности, за исключением низкорослых деревьев и нескольких разновидностей колючих кустарников; на некоторых были орехи странной формы и цвета. Я расколол несколько штук, ядра выглядели питательными и мясистыми, но я не отважился съесть их, несмотря на голод.

Значительно сильнее голода меня одолевала жажда, но ее я по крайней мере мог удовлетворить, правда, это почти стоило мне жизни. Спустившись по обрывистому склону, я оказался в узкой долине, окруженной утесами, у подножия которых в изобилии рос орешник. Посреди долины было небольшое озеро, наполненное, видимо, родниковой водой. В центре вода непрерывно бурлила, и узкий ручей вытекал из него в долину.

Я нетерпеливо приблизился к воде, лег на зеленый бережок и погрузил лицо в кристально чистую воду. Я понимал, что для человека с Земли она тоже может оказаться смертельной, но настолько обезумел от жажды, что решил рискнуть. Она была с необычным привкусом, который потом я всегда находил в воде Альмарика, но восхитительно холодна и освежающа и настолько приятна для моих запекшихся губ, что, утолив жажду, я остался лежать, наслаждаясь ощущением покоя. Это было ошибкой. Ешь быстро, пей быстро, спи чутко и не медли ни в чем — вот первейшие законы дикой природы, и недолгой будет жизнь того, кто ими пренебрежет.

Солнечное тепло, бульканье воды, чувственное ощущение расслабленности после усталости и жажды — все это подействовало, как наркотик, и убаюкало меня до полудремы. Должно быть, какой-то подсознательный инстинкт предупредил меня, когда слабый шорох, не вписывающийся в журчание родника, достиг моих ушей. Прежде чем мозг осознал, что звук исходит от крадущегося сквозь высокую траву массивного тела, я перекатился на бок, ухватившись за кинжал.

Я был оглушен громовым ревом, одновременно что-то пронеслось в воздухе, и гигантское тело обрушилось на то место, где я лежал мгновением раньше, да так близко, что его растопыренные когти задели мне бедро. У меня не было времени определять природу напавшего существа — я только смутно уловил, что оно огромно, ловко и похоже на кошку. Я мгновенно откатился в сторону и тут же ощутил невыносимую боль от рвущих мою плоть лап, а в следующее мгновение ледяная вода поглотила нас обоих. Вой, напоминающий кошачий, прервался на середине, похоже, взвывший зверь захлебнулся, и рядом со мной послышался сильный плеск и бултыхание; когда же я всплыл на поверхность, то увидел, что длинное мокрое тело исчезает в зарослях у скал. Что это было, я не мог сказать, оно напоминало скорее леопарда, чем что-либо другое, но и было больше любого из виденных мной леопардов.

Внимательно осмотрев берег и не увидев никаких других врагов, я выбрался из озера, дрожа от ледяной ванны.
Кинжал по-прежнему оставался в ножнах. Я не успел его выхватить, и хорошо, что не сделал этого. Если бы я не скатился в воду, увлекая за собой напавшего на меня зверя, то наверняка бы погиб. Очевидно, как и всем кошкам, ему было присуще отвращение к воде.
Я обнаружил глубокую рану на бедре и четыре царапины поменьше на плече, где прошлась когтистая лапа. Из ноги обильно текла кровь, я сунул ее в ледяную воду, выругавшись от обжигающего холода. Когда кровотечение остановилось, нога почти онемела.

Я оказался в затруднительном положении. Я был голоден, наступала ночь, нельзя было предугадать, вернется ли леопардоподобный зверь или меня атакует другое животное-людоед; более того — я был ранен. Цивилизованный человек слаб и легко уязвим. Такая рана в цивилизованном мире — достаточная причина для нескольких недель в больнице. Будучи, по земным меркам, крепким и сильным, я впал в отчаяние после исследования раны, не представляя, как ее залечивать. Я перестал быть хозяином положения.

Холодное дуновение ветра подсказывало, что ночь не будет такой теплой, как день, и я двинулся к скалам в надежде найти пещеру. В этот момент злобный крик, донесшийся со стороны входа в долину, заставил меня обернуться. На гребень вышла, как мне показалось на первый взгляд, стая гиен, правда, их вой был куда более кровожадным, чем их земных сородичей. Не было никаких иллюзий относительно их целей — они охотились за мной.

Острая необходимость заставляет забыть о травмах. Мгновенье назад я болезненно хромал. Сейчас же я мчался к скалам в таком темпе, словно был свеж и невредим. С каждым шагом бедро простреливала невыносимая боль, из вновь открывшейся раны хлынула кровь, но я сжал зубы и удвоил усилия. Мои преследователи залаяли и понеслись следом с такой скоростью, что я уже не надеялся добежать до деревьев у скал прежде, чем они набросятся на меня. Меня едва не хватали за пятки, когда я ввалился в низкорослые заросли, вскарабкался на распростертые ветви и облегченно вздохнул. Но, к ужасу моему, они полезли вслед за мной! Бросив отчаянный взгляд вниз, я понял, что это не были настоящие гиены; они отличались от известной мне породы точно так же, как все на Альмарике слегка отличалось от ближайших земных аналогов. Эти звери обладали кривыми, как у кошек, когтями и достаточно близким к кошачьему строением тела, что позволяло им карабкаться не хуже рыси.

В отчаянии я был готов повернуться лицом к ним и вступить в схватку, но вдруг увидел прямо над головой выступ на скале, где от выветривания образовалась глубокая ниша. Перебравшись по ветвям на скалу, я взобрался по опасному склону, втащил свое исцарапанное и разбитое тело на выступ и растянулся на нем, глядя вниз на моих преследователей, сгрудившихся на самых верхних ветвях и воющих, как заблудшие души. Видимо, они не умели карабкаться по скалам, хотя одна из тварей попыталась запрыгнуть на выступ и, отчаянно цепляясь когтями за каменный склон, с диким визгом свалилась вниз. Больше гиены не пытались до меня добраться.

Но и свой пост не покинули. Высыпали звезды, странные незнакомые созвездия бледно засверкали на темном бархате небосклона, над скалами взошла огромная золотистая луна и залила холмы таинственным светом; но подо мной по-прежнему сидели мои стражи, изливая ненависть и животный голод в вое.
Воздух был ледяным, голые камни, на которых я лежал, покрылись инеем. Руки и ноги застыли и онемели. Я наложил на ногу жгут из пояса, видимо, во время бега я порвал какие-то маленькие вены, задетые при ранении, и продолжающееся кровотечение вызывало тревогу.

Никогда в жизни я не проводил более скверной ночи. Я лежал на покрытом инеем каменном выступе и дрожал от холода. Снизу на меня были устремлены горящие глаза. Над темными холмами раздавались рычание и вопли неизвестных чудовищ. Ночь взрывалась лаем, воем и криками. И посреди всего этого я лежал голый, израненный, продрогший, голодный, напуганный, как мог лежать в эпоху палеолита кто-либо из далеких предков на моей планете.

Мне стало понятно, почему наши дикие предки поклонялись Солнцу. Когда холодная луна наконец скрылась и над далекими скалами показался золотой край солнца Альмарика, я едва не заплакал от радости. Подо мною рычали и потягивались гиены, время от времени разражаясь в мою сторону коротким лаем. Вскоре они спрыгнули вниз и разбежались в поисках более легкой добычи. Постепенно солнечное тепло согрело мои застывшие, онемевшие конечности, и я с трудом встал, приветствуя начало нового дня, как это мог бы сделать мой забытый предок в дни молодости Земли.

Вскоре я спустился и набросился на орехи, гроздьями висевшие на ближайших кустарниках. От голода я почти терял сознание и решил, что лучше погибнуть от отравления, чем голодной смертью. Я раскалывал толстую скорлупу, жадно грыз мясистые ядра и не мог припомнить никакой земной пищи, даже самой изысканной, которая была бы так вкусна. Никаких болезненных последствии не случилось: орехи оказались съедобными и питательными. Я начал приспосабливаться к моему окружению, по крайней мере что касалось пищи. Одно из препятствий для существования на Альмарике я преодолел.

Нет необходимости подробно описывать мою жизнь в течение нескольких последующих месяцев. Я обитал среди холмов, перенося такие страдания и лишения, каких никогда не испытывал ни один землянин. Беру на себя смелость утверждать, что только человек, обладающий исключительной силой и крепостью, смог бы выжить в условиях, в которых выжил я. Но я не только выжил. Наконец-то я начал находить удовольствие в жизни.

Вначале я не отваживался покидать долину, где был верный запас пищи и воды. На выступе я соорудил из веток и листьев подобие гнезда и спал в нем по ночам. Спал ли? Это не то слово. Я забивался туда, пытаясь уберечься от холода, терзавшего меня всю ночь напролет. Днем я урывал минуты для сна, научившись спать где угодно, когда угодно и настолько чутко, что мог проснуться от малейшего необычного шума. В оставшееся время я исследовал долину и окружавшие ее холмы, собирал и ел орехи. Нельзя сказать, что мои скромные исследования проходили монотонно. Время от времени мне приходилось мчаться к скалам или деревьям, иногда оказываясь на волосок от смерти. Холмы кишели дикими животными, и все они казались хищниками.

Двинуться дальше меня вынудила та же причина, что всегда приводила в движение и первую человекообразную обезьяну, и последнего европейского колониста, — поиски пищи. Запас орехов истощился. Все деревья были обобраны. Это была не только моя заслуга, хотя постоянное напряжение сил способствовало развитию волчьего аппетита; орехами лакомились и огромные лохматые звери, похожие на медведей, и создания, напоминавшие покрытых мехом бабуинов. Они ели орехи, но, судя по вниманию, уделяемому моей персоне, были всеядными. Я избегал медведей сравнительно легко; это были горы плоти и мускулов, но они не умели лазать по деревьям, да и глаза их видели далеко не лучшим образом. Зато бабуинов я научился бояться и ненавидеть. Едва завидев меня, они бросались вслед, взбирались на деревья, и даже на скале я не мог укрыться от них.

Один преследовал меня до самого гнезда и вскарабкался следом на выступ. Но человек становится наиболее опасным именно тогда, когда его загоняют в угол. Мне надоело трать роль добычи. В тот момент, когда исходящее пеной обезьяноподобное чудище совсем по-человечески втащило себя на выступ, я вогнал ему кинжал между лопаток с такой яростью, что практически пригвоздил его к скале; острый конец клинка вошел в камень под ним на целый дюйм.

Этот случай продемонстрировал не только закалку кинжала, но и возросшую мощь моих мускулов. Будучи одним из сильнейших на моей собственной планете, я оказался изнеженным и слабым для первобытного Альмарика. Но в мозгу и мышцах была заложена способность к совершенствованию, и я начал приспосабливаться.

Моя жизнь зависела от закалки — и я закалялся. Моя кожа, обожженная солнцем и огрубевшая от непогоды, стала невосприимчивой к теплу и холоду до степени, представлявшейся мне невозможной. Обрисовались мышцы, о наличии которых я даже не догадывался. Я развил силу и ловкость, неведомые землянам.

Незадолго до момента переброски с родной планеты выдающийся эксперт по физической культуре признал, что я обладаю самым совершенным сложением среди земных мужчин. Закалившись в жестоких условиях жизни на Альмарике, я понял, что эксперт просто не представлял себе, что такое физическое развитие. Как, впрочем, и я сам.

Я больше не синел от холода, и каменистые тропы не оставляли следов на моих босых ногах. С легкостью обезьяны я мог забраться на почти отвесную скалу. Я мог бежать часами, не чувствуя усталости, а в коротких бросках поспорил бы со скаковой лошадью. Мои раны, ничем не обработанные, если не считать холодной воды, заживали сами собой; видимо, Природа склонна излечивать болячки живущих в такой близости к ней.

Все это я излагаю для того, чтобы можно было понять, какой человек вышел из этой жестокой школы. Если бы я не попал в эту переплавку, после которой ощутил себя сделанным из стали и сыромятной кожи, то не смог бы уцелеть в тех ужасных и кровавых переделках, через которые мне предстояло пройти на этой дикой планете.

С осознанием собственной силы пришла уверенность. Я твердо стал на ноги и начал взирать на зверей-соседей с пренебрежением. Я больше не спасался бегством от исходящих пеной чавкающих бабуинов. Им, по крайней мере, я объявил войну, возненавидев отвратительных животных, как мог бы ненавидеть врагов-людей. Кроме всего прочего — они питались орехами, нужными мне самому.

Вскоре они отучились преследовать меня до гнезда, а потом наступил день, когда я отважился встретиться с одним из них на равных. Я никогда не забуду зрелища, когда брызгающий слюной и ревущий бабуин, с пылающими, почти человеческими глазами, бросился на меня из кустарника. На мгновение решительность моя была поколеблена, но отступать было поздно, и я встретил его Лицом к лицу. И когда, растопырив длинные хваткие руки, он бросился на меня, я пронзил его сердце.

Но были и другие животные, зачастившие в долину, с которыми мне не хотелось встречаться ни при каких обстоятельствах: гиены, саблезубые леопарды, более рослые и тяжелые, чем земные тигры, и еще более свирепые; гигантские плотоядные твари, напоминающие американских лосей, вооруженные зубами аллигатора; исполинские медведи; громадные кабаны, щетина которых казалась непроницаемой для удара меча. Были и другие монстры, появляющиеся только по ночам и подробности строения которых я не мог различить. Передвигались эти загадочные животные бесшумно, хотя некоторые из них издавали пронзительные зловещие вопли или низкий, сотрясающий землю, гул. Так как неизвестное пугает больше всего, у меня было ощущение, что эти ночные чудовища еще более опасны, чем дневные.

Помню случай, когда я внезапно проснулся оттого, что ночь вдруг стала бездыханно тихой. Луна зашла, и долина была сокрыта во тьме. Ни тараторящий бабуин, ни скулящая гиена не нарушали зловещей тишины. Ч т о-т о двигалось по долине; до меня доносился слабый ритмичный шелест травы, вызванный перемещением чего-то огромного, но в темноте удалось различить только смутную гигантскую форму, казавшуюся нарушением всяких естественных пропорций. Существо пробралось вверх по долине, и после его исчезновения показалось, что ночь слышимо испустила вздох облегчения. Ночной шум возобновился, а я, смутно чувствуя, что самое страшное миновало, улегся досыпать.

Я уже говорил, что мне приходилось вести борьбу с бабуинами за обладание живительными орехами. Но благодаря моему аппетиту и прожорливости животных наступило время, когда я был вынужден в поисках пищи делать вылазки из долины. В своих походах я забирался все дальше и дальше, и вскоре ресурсы ближайших окрестностей тоже были исчерпаны. Поэтому я двинулся наугад через холмы, придерживаясь юго-восточного направления. О моих странствиях я расскажу очень кратко. В течение многих недель я скитался среди холмов, голодая и пиршествуя, подвергаясь нападениям диких зверей, забираясь с наступлением ночи на деревья или высокие отвесные скалы. Я спасался бегством, дрался, убивал и страдал от полученных ран. Да, я могу утверждать, что моя жизнь не была ни скучной, ни однообразной.

Я жил, как самый примитивный дикарь: у меня не было ни друзей, ни книг, ни одежды, ни любых других вещей, присущих цивилизованному миру. С точки зрения культурного человека я должен был бы чувствовать себя совершенно несчастным. Я — не чувствовал. Я наслаждался своим существованием. Моя жизнь стала разнообразной и интересной. Поверьте мне, естественная жизнь человечества заключается в безжалостной борьбе за существование с силами природы, и любая другая форма ее — искусственна и бессмысленна.

Моя жизнь не была пустой; она была заполнена приключениями, требующими максимального напряжения ума и физических сил. Когда я спускался утром вниз из подысканного на ночь убежища, я знал, что смогу увидеть закат солнца только благодаря своей ловкости, силе и проворству. Я научился придавать значение каждому покачнувшемуся пучку травы, каждому маскирующему кусту или возвышающемуся валуну. Со всех сторон в тысячах форм притаилась Смерть. Я не мог ослабить бдительности даже во сне. Закрывая на ночь глаза, я не был уверен, что открою их на рассвете. Я жил полнокровной жизнью. В этой фразе заключается больше, чем кажется на первый взгляд. Обычный цивилизованный человек никогда не живет полноценной жизнью; он отягощен массой атрофировавшихся тканей и бесполезной материи. Жизнь немощно мерцает в нем; его чувства притуплены и вялы. В процессе развития ума он пожертвовал значительно большим, чем догадывается.

Я понял, что, живя на родной планете, тоже был частично мертв. Но сейчас я жил в полном смысле этого слова; жизнь трепетала, горела и наполняла меня до последней клетки тела. Каждая жила, вена и упругая кость вибрировала в динамичном потоке поющей, пульсирующей и гудящей во мне жизни. Слишком много времени уходило на добывание пищи и защиту собственной шкуры. Это мешало возникновению тех нездоровых и запутанных комплексов и привычек, от которых страдают цивилизованные личности. Ну а тем, весьма сложным особям, что найдут психологию такой жизни чересчур упрощенной, я могу лишь возразить, что жестокие действия и постоянная необходимость в них вытеснили из моей жизни большую часть тех размышлений и самокритичного анализа своих поступков, присущих людям, чья безопасность и ежедневная пища обеспечены за счет тяжелого труда других. Моя жизнь была примитивно проста; я существовал исключительно в настоящем. Мое пребывание на Земле стало казаться сном, неясным и далеким.

Всю жизнь я сдерживал свои инстинкты, сковывал и порабощал избыточную жизненную энергию. Наконец-то я мог свободно распоряжаться своим умом и физической мощью в яростной борьбе за существование; я познал вкус к жизни и свободу, о которых даже не мог мечтать.

Во всех моих странствиях — а покинув долину, я покрыл огромные расстояния — я не встретил даже признаков присутствия человека или кого-нибудь, хотя бы отдаленно его напоминающего.
Именно в тот день, когда в просвете между утесами я увидел волнующиеся луга, я внезапно столкнулся с человеческим существом. Встреча была неожиданной. Я шел по поросшему кустарником горному плато, беспорядочно усеянному валунами, как вдруг передо мною открылась сцена, поражающая своей первобытностью.

Местность впереди пошла под уклон, образовав неглубокую ложбину, густо заросшую высокой травой, указывающей на присутствие родника. Посередине этой ложбины фигура, подобная повстречавшейся мне по прибытии на Альмарик, вела неравный бой с саблезубым леопардом. Я остановился в изумлении, ибо не предполагал, что найдется человек, могущий встать на пути огромной кошки и остаться в живых.

Непрерывные взмахи сверкающего меча образовали мерцающий круг между чудовищем и его жертвой, а окровавленная пятнистая шкура говорила, что клинок уже не раз пронзил плоть зверя. Но это не могло продолжаться долго; в любой момент я мог оказаться свидетелем, как фехтовальщик будет подмят огромным животным.

Одновременно с этой мыслью я понесся вниз по отлогому склону. Я ничем не был обязан незнакомцу, но его доблестная битва взволновала меня. Я не кричал, а молча бросился вперед, сжимая, в руке смертоносный клинок. В момент, когда я приблизился, огромная кошка прыгнула, и меч, вращаясь, вылетел из руки сражавшегося, сбитого обрушившейся массой. И в тот же миг одним вспарывающим ударом я выпустил саблезубому кишки.
И сразу же отскочил назад, а смертельно раненная кошка с воплем откатясь от жертвы, начала валяться и метаться по траве, ревя и взрывая лапами землю.

От такого зрелища могло стошнить и самого стойкого, и я испытал чувство облегчения, когда искалеченный зверь задергался в конвульсиях и затих.

Я повернулся к мужчине, почти не надеясь обнаружить в нем признаков жизни, ибо видел, что в момент падения ужасные саблевидные клыки гигантского хищника вонзились ему в глотку.
Он лежал в большой луже крови, его горло было страшно изуродовано. Было видно, как пульсирует в ране большая шейная вена, но неповрежденная. Огромная когтистая лапа располосовала ему бок от подмышки до бедра самым ужасным образом. Я видел обнаженную кость, из разорванных вен струилась кровь. Но к удивлению, человек был не только жив, но и в сознании. Правда, пока я его осматривал, его глаза подернулись пленкой и потускнели.

Я оторвал полосу от его набедренной повязки и наложил на бедро жгут, несколько уменьшивший ток крови; после этого беспомощно посмотрел на него. Несомненно, он умирал, хотя мне было кое-что известно о выносливости и жизнестойкости дикой природы и ее людей. А этот человек был именно таким; с виду он был таким же свирепым и волосатым, хотя и не столь огромным, как тот, с которым мне пришлось драться в первый день на Альмарике.

Я продолжал беспомощно стоять, как вдруг что-то зловеще просвистело мимо уха и вонзилось в склон позади меня. Я увидел торчащую в земле длинную дрожащую стрелу, и в тот же миг услышал яростный крик. Оглядевшись вокруг, я увидел полдюжины волосатых мужчин, несущихся ко мне, на бегу прилаживая стрелы к лукам.

Непроизвольно выругавшись, я помчался вверх по короткому склону; свист стрел вокруг головы будто приделал крылья к моим пяткам. Очутившись под прикрытием кустарника, окружавшего ложбину, я не остановился, а продолжал бежать дальше, раздосадованный и разгневанный. Очевидно, люди Альмарика были столь же враждебны, как и животные, и правильно будет избегать их и в дальнейшем.

Внезапно я обнаружил, что мой гнев вытеснила фантастическая мысль. Я понял некоторые крики мчавшихся ко мне людей. Слова были произнесены по-английски, да и при первой встрече мой противник тоже говорил на этом языке. Тщетно я напрягал ум в поисках объяснения этому. Я обнаружил, что, хотя неодушевленные и одушевленные предметы на Альмарике часто очень напоминали земные, между ними всегда присутствовало и разительное отличие — в веществе, в качестве, в форме или образе действий. Здравый смысл отказывался признавать, что конкретные условия на разных планетах могли развиваться настолько параллельно, что привели к появлению идентичного языка. Но я не мог ставить под сомнение то, что слышал собственными ушами. Выругавшись, я оставил этот вопрос как слишком невероятный, чтобы сейчас тратить время на его обдумывание.

Возможно, этот случай, а может быть взгляд, брошенный на далекие саванны, наполнили меня беспокойством и чувством неприязни к бесплодной гористой стране, где я столько пережил. Встреча с людьми, несмотря на всю их странность и враждебность, разбудила во мне желание человеческого общения, и это безысходное стремление вылилось, в свою очередь, в отвращение к окружающему. Я не надеялся встретить на равнине дружелюбные человеческие существа; но решил рискнуть, несмотря на то, что никакого представления об опасностях, которые мне могут повстречаться, не имел. Перед тем как покинуть холмы, какая-то прихоть заставила меня соскоблить с лица обильную поросль и подровнять косматые волосы с помощью кинжала, полностью сохранившего остроту бритвы. Мне трудно сказать, почему я это сделал, скорее сработал естественный инстинкт человека, отправляющегося в новую страну и желающего выглядеть «на все сто».

На следующее утро я спустился на травянистую равнину, простирающуюся к югу и востоку, насколько хватало взгляда. Я двинулся на восток и преодолел в этот день много миль без каких-либо приключений. Мне повстречалось несколько извилистых рек с травой вдоль берегов, превышающей мой рост. Я слышал, как в этой траве фыркали и ворочались какие-то тяжелые животные, и обошел их далеко стороной. Впоследствии выяснилось, что предосторожность была совсем не лишней.

Возле рек водились во множестве ярко раскрашенные птицы всевозможных форм и оттенков. Одни — молча, другие — непрерывно издавая резкие крики, кружили над водой или ныряли, чтобы выхватить из глубины добычу.

Далее на равнине встретились стада пасущихся животных — маленьких, похожих на оленей созданий, и забавное существо, напоминающее пузатую свинью с чрезмерно длинными задними ногами, передвигавшееся огромными скачками, совсем как кенгуру. Это было уморительное зрелище, и я смеялся так, что у меня разболелся живот. Позже до меня дошло, что я смеялся впервые с тех пор, как ступил на Альмарик, если не считать нескольких коротких рыков дикого удовлетворения при виде сокрушенного врага.

Этой ночью я спал в высокой траве неподалеку от реки и легко мог стать жертвой любого бродячего хищника. Но судьба оказалась благосклонной ко мне. Вся равнина оглашалась громовым ревом рыскающих чудовищ, но ни одно из них не приблизилось к моему ненадежному убежищу. Ночь была теплой и разительно отличалась от ночей, проведенных в холодных суровых горах.

На следующий день произошло важное событие. Я не ел мяса на Альмарике, за исключением случаев, когда жестокий голод заставлял меня есть его сырым. Тщетно я искал какой-либо камень, могущий высечь искру. Скалы были из странной породы, неизвестной на Земле. Но в это утро на равнине я нашел в траве кусок зеленоватого камня и, поэкспериментировав с ним, обнаружил, что он обладает свойствами кремня. Упорные попытки, когда я ударял по камню кинжалом, вознаградили меня искрой огня в сухой траве, и вскоре я раздул ее до пламени — мне пришлось здорово потрудиться, прежде чем я смог его загасить.

Этой ночью я окружил себя кольцом огня, поддерживаемого сухой травой и медленно горевшими стеблями растений. Я чувствовал себя в относительной безопасности, несмотря на то, что в окружающей темноте двигались огромные формы; я различал крадущийся шаг огромных лап и мерцание свирепых глаз.

Передвигаясь по равнине, я питался растущими на зеленых стеблях плодами — заметив, что их поедали птицы. Они были приятны на вкус, но им недоставало питательности горных орехов. Я с вожделением поглядывал на носящихся вокруг оленеподобных животных, ведь теперь я мог приготовить мясо, но не знал, как его добыть.
В течение многих дней я бесцельно бродил по необъятной равнине, пока наконец не увидел огромный, обнесенный стеной город.

Я обнаружил его вечером, но, несмотря на огромное желание исследовать его подробнее, все же разбил лагерь и решил дождаться утра. Я гадал, заметят ли обитатели города костер и не вышлют ли отряд узнать, кто я такой и каковы мои намерения.
С наступлением ночи город стал неразличим, но в последнем свете угасающего дня на фоне неба отчетливо вырисовался его резкий и мрачный силуэт. На таком расстоянии я не мог разглядеть никаких признаков жизни, только неясные зеленоватые очертания высоких стен и огромных башен.

Я лежал внутри огненного кольца и, напрягая воображение, силился представить возможных жителей таинственного города. Может, это такие же волосатые жестокие троглодиты, с какими я уже встречался? Едва ли те примитивные создания смогли бы возвести подобные сооружения. Возможно, я встречу там высокоразвитый тип человека. А возможно... и образы, слишком темные и неясные, чтобы их можно было описать, зашептались в глубине моего сознания.

Вскоре из-за города взошла луна, залив массивные очертания золотистым сиянием. При таком освещении город казался мрачным и унылым; в его контурах было, несомненно, что-то грубое и отталкивающее. Погружаясь в дремоту, я подумал, что если бы неандертальцы могли построить город, то он определенно напоминал бы этот, залитый лунным светом колосс.

Продолжение следует

Перевод И.Бойко | В.Малашин Рисунки А.Штыхина

• 12