Поиск эволюционного МЕХАНИЗМА

Идеи тоже иногда падают с дерева, не успев созреть.

Ф. ЛюдвигВиттгенштейн'

Если вы дадите двадцати ребятишкам волю в магазине игрушек, то такой шаг без последствий наверняка не останется. Можно с уве­ренностью сказать, что аккуратные полки с игрушками станут ме­нее привлекательными. Чем дольше дети будут буйствовать в магазине, тем большая неразбериха в нем воцарится. Активные вещества по приро­де своей стремятся к смешиванию. Молекулы духов вылетают из открыто­го пузырька, рассеиваются в воздухе и отнюдь не собираются вместе и не возвращаются обратно в пузырек. Горячий утюг, внесенный в комнату, будет слегка обогревать ее по мере собственного быстрого остывания и более равномерного распространения тепла по комнате. Отходы, попада­ющие в моря и океаны, стремятся раствориться в огромных объемах воды. Эти незамысловатые примеры иллюстрируют второй закон термодина­мики. Данный физический закон формализует повсеместно наблюдаемое явление, когда происходящие в природе процессы стремятся к хаотичнос­ти. Иногда для обозначения такой хаотичности ученые используют слово «энтропия». Эквивалентом термина «энтропия» может служить слово «пу­таница». Короче говоря, по мере увеличения путаницы растет и энтропия. Подобный рост почти ежедневно наблюдается на моем рабочем столе, ког­да я пытаюсь найти важные вещи в груде писем, телефонограмм, рукопи­сей, тетрадей, факсов, распечаток и рекламных объявлений.

Тенденция к «путанице» в природе имеет место вопреки эволюционной теории, которая постулирует переход от дезорганизованных молекул к «про­стым» формам жизни (которые на самом деле высокоорганизованны). Да­лее эволюция якобы сформировала более сложные организмы с имеющими узкую специализацию тканями и органами. Некоторые эволюционисты по­лагают, что случайная самоорганизация простой материи, подобная той, что мы видим в образовании кристаллов, или волновой спектр, иногда возника­ющий при миграции химических элементов через твердое вещество², могли послужить моделью для самоорганизации материи в живые существа. Од­нако между простыми кристаллами и сложными живыми системами лежит огромная пропасть. Развитие в сторону функциональной сложности проти­воречит общей тенденции к хаотической «путанице». Мы наблюдаем здесь одну из основных проблем, стоящих перед натуралистической эволюцион­ной теорией. И хотя некоторые ученые оспаривают применимость второго закона термодинамики к эволюции³, не многие из них станут возражать, что у природы есть тенденция к хаосу или что эволюционная теория должна объяснить, почему вообще возможен обратный этой тенденции процесс.

ЭВОЛЮЦИОННЫЕ МЕХАНИЗМЫ Таблица 5.1

Ученые ведут долгие и напряженные поиски достоверного эволюцион­ного механизма, который мог бы произвести высокоорганизованную жизнь на основе случайных событий. В этой главе мы рассмотрим ход поисков, продолжавшихся в течение двух минувших веков. В таблице 5.1 дан крат­кий обзор основных гипотез.

ЛАМАРКИЗМ

Когда я гулял по знаменитому парижскому парку Жарден де План, мое внимание привлек внушительных размеров памятник с надписью на по­стаменте: «Ламарк, основатель эволюционного учения». Я так много раз слышал, что автором эволюционной теории является Чарльз Дарвин, что эта надпись заставила меня задуматься о национальной гордости, кото­рую мы так часто испытываем. Впрочем, французы могут гордиться своим героем по праву, ведь Ламарк еще за несколько десятилетий до Дарвина разработал по-настоящему всестороннюю теорию эволюции.

Жан Батист Пьер Антуан де Моне шевалье де Ламарк (1744— 1829)⁴ верил во Всевышнего Создателя всего сущего, а также в то, что жизнь сама по себе приумножала свое разнообразие на протяжении долгих периодов времени. Находясь под большим впечатлением от великого множества форм жизни, ко­торое он наблюдал в природе, Ламарк заявил о существовании непрерывного эволюционного ряда. Он отнес повсеместное отсутствие промежуточных зве­ньев между группами организмов на счет пробелов в человеческом знании.

Ламарк известен прежде всего тем, что предложил эволюционный ме­ханизм, основанный на его концепции «упражнения и неупражнения». Он высказал идею о том, что продолжительное упражнение какого-либо орга­на способствует его развитию и что это усовершенствование может пере­даваться следующему поколению. Таким образом свойства, более всего использовавшиеся родителем, будут ярче выделяться и у потомка. Напри­мер, оленеподобное животное, вынужденное доставать листья с высоких веток, спустя много поколений приобретет удлиненную шею и в конце кон­цов станет жирафом. По утверждению Ламарка, если у каждого последу­ющего поколения детей удалять левый глаз, то в конечном итоге начнут рождаться одноглазые люди. Для Ламарка образ жизни был определяю­щим фактором успешного эволюционного развития организмов.

Современная наука считает эволюционный механизм Ламарка по суще­ству несостоятельным. Много лет спустя один немецкий эволюционист по имени Август Вейсман приобрел дурную славу тем, что отрезал хвосты у мы­шей. И хотя он делал это на протяжении многих поколений, мыши продолжа­ли рождаться с хвостами прежних размеров. Ученый пришел к выводу, что живые существа не могут наследовать приобретенные признаки и потому эволюционный механизм Ламарка не соответствует действительности.

Однако этот вопрос далеко не исчерпан. Многие ученые в определен­ной мере поддерживают Ламарка, и целый ряд экспериментов указывает на некоторую наследуемость признаков, приобретенных под влиянием ок­ружающей среды⁵. Тем не менее во многих биологических кругах ламар­кизм воспринимается как термин уничижительный.

ДАРВИНИЗМ⁶

Несколько десятилетий спустя Чарльз Дарвин (1809 — 1882) и Альф­ред Рассел Уоллес (1823 — 1913), два честолюбивых английских натура­листа, взялись за изучение любопытного труда Т. Р. Мальтуса, посвящен­ного проблемам народонаселения. Мальтус выдвинул гипотезу, согласно которой население Земли увеличивается в геометрической прогрессии, а объем производства продовольствия для населения возрастает в арифме­тической прогрессии, т. е. гораздо медленнее. Очевидно, что пищевые ре­сурсы должны в конце концов истощиться. Проблема питания послужила основой для эволюционных механизмов, предложенных как Дарвином, так и Уоллесом. В 1859 году Дарвин опубликовал свою знаменитую книгу Про­исхождение видов путем естественного отбора или Сохранение бла-гоприятствуемых пород в борьбе за жизнь. Честь разработки теории эволюции приписывают, как правило, Дарвину, хотя эволюционные идеи существовали уже не одно столетие. Уоллес и Дарвин, по большому сче­ту, поддерживали друг друга, причем Уоллес отдавал приоритет Дарвину. Есть данные, что Уоллес, ко всему прочему, верил в спиритизм и давал сви­детельские показания в защиту знаменитого американского медиума Ген­ри Слейда, которого судили за мошенничество, совершенное во время од­ного из спиритических сеансов. Дарвин занимал противоположную пози­цию в данном вопросе, финансируя судебное преследование Слейда⁷.

Дарвин считал, что живые организмы подвержены изменениям и что из­быточное воспроизводство себе подобных приводит к соперничеству и нехватке жизненных ресурсов. Выживут только самые приспособленные из новых разновидностей, и они в свою очередь произведут на свет столь же жизнеспособное потомство. Таким образом, через естественный от­бор пройдут самые приспособленные, т. е. наиболее совершенные. Дар­вин использовал этот механизм, чтобы объяснить, почему эволюционное развитие идет вопреки обратной тенденции в природе.

Он также настаивал на более широком понимании эволюции как разви­тия от самых простых организмов к самым сложным. Описывая этот про­цесс, Дарвин особенно подчеркивал значение мельчайших изменений, од­нако вскоре данная концепция была поставлена под сомнение. Философ Марджори Грин так очертила возникшую проблему: «По какому праву мы экстраполируем образец, по которому формируются окраска и прочие подобные поверхностные признаки, на происхождение видов, не говоря уже о классах, отрядах, типах живых организмов?»⁸

Чарльз Дарвин разрабатывал свои идеи еще до того, как наука собрала достаточно информации о генетике. Чтобы объяснить наследование новых признаков, Дарвин предложил модель «пангенезиса», основой которой была ламаркова концепция наследования приобретенных качеств. Он высказал мысль о том, что репродуктивные клетки имеют «геммулы», поступающие со всего организма и передающие потомству приобретенные черты. Совре­менные генетики не нашли основания для подобной концепции.

И хотя большинство ученых в целом признали теорию эволюции вскоре после выхода в свет книги Дарвина Происхождение видов, нашлись и усом­нившиеся во многих дарвиновских идеях, и эти сомнения не развеяны до сих пор. Историк биологии Чарльз Сингер откровенно признает, что «ар­гументы Дарвина зачастую оказываются ошибочными»⁹. Среди самых се­рьезных возражений против эволюции можно отметить недостаточную для выживания ценность незначительных изменений. Изменения не смогут при­нести пользу, если не будут функционировать в едином комплексе, про­чие составляющие которого еще не развились. Возьмем, к примеру, раз­витие новой мышцы у рыбы — какая польза будет от этой мышцы, если у нее нет соединительного нерва, который мог бы ее сокращать? А какой толк будет от этого нерва, если у мозга не развита система контроля, кото­рая управляла бы деятельностью этой мышцы?¹⁰ Можно добавить, что животные с бесполезными, но имеющими какой-то потенциал органами могли оказаться, пожалуй, даже в невыгодном положении. Подобные при­знаки, находящиеся на незавершенной стадии развития, вероятно, не су­мели бы прижиться и исчезли бы в конкурентной борьбе, постулируемой этой моделью. Естественный отбор может служить в природе для устра­нения особей, имеющих отклонения, но не для получения новых сложных структур, которые не будут обладать достаточной выживаемостью, пока все необходимые составляющие не разовьются до образования функцио­нальной системы.

Концепция «выживания самых приспособленных» также столкнулась с суровой критикой, возможно, порой не совсем заслуженной. Иногда кри­тики характеризуют ее как тавтологию (явный круг в рассуждениях)¹¹. Согласно учению Дарвина организмы выживают благодаря эволюционно­му процессу, так как они постепенно изменяются и лучше приспосаблива­ются к среде обитания. А как определяется их лучшая приспособленность? По их выживаемости. В каком-то смысле эта система должна работать. Выживание самых приспособленных вовсе не служит иллюстрацией эво­люции, как иногда утверждают. Зачастую его трудно проверить на прак­тике. Однако это не значит, что подобный процесс вообще не происходит в природе. Впрочем, самые приспособленные будут выживать независи­мо от того, были они сотворены или появились в результате эволюции. Не­смотря на эти изъяны, основополагающая дарвиновская идея имеет силь­ную поддержку со стороны целого ряда эволюционистов¹².

МУТАЦИИ

К концу XIX в. эволюционисты начали задавать серьезные вопросы от­
носительно дарвиновского эволюционного механизма. Они заново откры­
ли принципы генетики, которые в общих чертах наметил моравский монах
Грегор Мендель в своей работе, опубликованной в 1863 г. Его находки выз­
вали определенные сомнения по поводу взглядов Дарвина на наследствен­
ность. Среди критиков дарвинизма особенно выделялся голландский бо­
таник Хуго де Фриз, который энергично оспаривал идею о том, что в осно­
ве эволюционного механизма лежат незначительные изменения. Он утвер­
ждал, что столь мелкие изменения не играют никакой роли, а потому, что­
бы соответствующим образом реагировать на среду обитания, организ­
мам необходимы более серьезные изменения, называемые мутациями. Де
Фриз нашел подтверждение своим взглядам, изучая завезенное из Амери­
ки в Голландию растение энотера, которое со временем одичало и обмель­
чало. Он принял это превращение за мутацию. >

Де Фриз проводил эксперименты с тысячами различных растений и вы­делил несколько основных изменений, которые также отнес на счет мута­ции. Он полагал, что подобные «новые формы» служили этапами в длитель­ном эволюционном процессе. К несчастью для де Фриза, эти изменения были лишь результатом сочетания уже присутствовавших в геноме расте­ний признаков, а не новых мутаций. Тем не менее концепция мутаций как новой наследственной информации завоевала признание в основном бла­годаря работе американца Т. X. Моргана. Экспериментируя с плодовыми мушками, Морган обнаружил новые устойчивые изменения, которые пе­редавались по наследству. Однако примеры, которые он наблюдал, были главным образом дегенеративными, а не прогрессивными, вплоть до утра­ты крыльев, щетинок и глаз.

Самая популярная иллюстрация эволюции — потемнение английской ба­бочки-пяденицы — не имеет отношения к мутации, хотя порой ее пред­ставляют именно таким образом¹³. Потемнение популяции этой бабочки во время промышленной революции, когда из-за сажи и копоти в среде ее обитания стал преобладать черный цвет, называют «поразительным эво­люционным изменением»¹⁴. Смена окраски защитила бабочку от хищных птиц, поскольку делала ее незаметной на фоне покрытых копотью древес­ных стволов. Однако это изменение произошло благодаря активизации ге­нов, отвечавших за более темную окраску и уже присутствовавших в популяции пяденицы. Это была всего лишь флуктуация — случайное коле­бание в различных видах генов, а не новая, «перманентная» генетическая информация, которую можно было бы ожидать от мутации, и ныне это об­щепризнанный факт¹⁵. В результате усилий по ограничению загрязнения и защите окружающей среды популяция пяденицы вновь возвращается к более светлой окраске. Как бы то ни было, данный пример представляет собой хорошую иллюстрацию воздействия естественного отбора на про­стое генетическое колебание.

Биологи-эволюционисты до сих пор эксплуатируют концепцию мутации, хотя стремительное развитие современной генетики может свести на нет упот­ребление этого термина в столь широком смысле. Мутациями можно назвать различные генетические изменения, такие, как изменение в нуклеотидном ос­новании в цепочке ДНК, смена позиции, занимаемой геном в этой цепочке, утрата гена, удвоение гена или инсерция инородной генетической последо­вательности. Все перечисленное в большей или меньшей степени представ­ляет собой постоянные генетические изменения, передаваемые потомству. Исследователи в настоящее время рассматривают и новейшие идеи, одна из которых, например, гласит, что окружающая среда, а то и сама клетка, могут стимулировать появление мутаций¹⁶. Мы делаем только первые шаги на пути к открытию чрезвычайно сложных биологических механизмов.

Живые организмы демонстрируют удивительную способность приспосаб­ливаться посредством генетических изменений. Мухи становятся устойчивыми к инсектицидам типа ДДТ, а наше слишком частое употребление антибиоти­ков порождает «супермикробов», невосприимчивых к большинству из них. Необычайная выживаемость живых организмов в изменчивой и враждебной среде наводит нас на мысль о том, что, вероятно, есть системы, осуществля­ющие по крайней мере ограниченную адаптацию. С другой стороны, тысячи лабораторных экспериментов с бактериями, растениями и животными сви­детельствуют, что изменения, которые вид может выдержать без ущерба для своей выживаемости, имеют определенные границы. Похоже, между взаи­модействующими системами есть тесная связь, которая допускает только ог­раниченные изменения во избежание непоправимых последствий. После мно­голетнего экспериментирования плодовые мушки в основном сохранили свое строение, а шерстные овцы остаются в основе своей овцами. Типы, имеющие отклонение от нормы, склонны к неполноценности, редко выживают в при­роде и при наличии благоприятных условий, как правило, дают приплод, близ­кий к изначальному типу. Ученые иногда называют это явление генетической инерцией (генетический гомеостаз)¹⁷.

Ученые долгое время ставили под сомнение возможность использования мутаций в качестве эволюционного механизма. Благоприятные мутации чрез­вычайно редки, а большая часть мутаций рецессивна, т. е. они не проявят себя, если не будут присутствовать у обоих родителей. Более того, мута­ции, производящие небольшие изменения, не отражаются на выживаемос­ти организма, а вот те, что приводят к значительным преобразованиям, осо­бенно пагубны, и вероятность их продолжительного существования весьма мала. Дуглас Эрвин и Джеймс Валентайн, два эволюциониста из Калифор­нийского университета, отмечают: «Жизнеспособные мутации, сопровож­даемые значительными морфологическими и физиологическими последстви­ями, крайне редки и, как правило, бесплодны; шанс на то, что две идентич­ные, редкие особи-мутанты окажутся достаточно близко друг к другу и про­изведут потомство, представляется нам слишком незначительным, чтобы рассматривать его как значимое эволюционное событие»¹⁸. Авторы предла­гают считать изменения, происходящие в процессе развития организмов, средством, благодаря которому возникают основные эволюционные изме­нения, однако у этой идеи нет конкретной экспериментальной базы.

Для получения одной-единственной пригодной для использования струк­туры потребовалось бы множество благоприятных мутаций. Проблема зак­лючается в том, как заставить столь редкие события произойти одновре­менно в одном организме, дабы получить функциональную структуру, име­ющую шанс на выживание. Эволюционист Э. Дж. Амброзе так описывает эту проблему: «На каждую тысячу неблагоприятных мутаций, как известно, приходится лишь одна благоприятная. Вероятность того, что возникнут сразу две благоприятных мутации одновременно, составляет один шанс на милли­он. Исследования плодовой мушки дрозофилы показывают, что в формиро­вании отдельных структурных элементов участвует большое количество ге­нов. В одной только крыльевой структуре может быть задействовано 30— 40 генов. В формировании новой простейшей структуры, прежде не имев­шей места в данном организме, должны участвовать никак не меньше пяти генов. Вероятность теперь становится равной одному шансу на тысячу в пятой степени. Мы уже знаем, что мутации происходят у одной живой клет­ки из числа, которое варьируется от 10 миллионов до 100 миллиардов. Оче­видно, вероятность возникновения пяти благоприятных мутаций в рамках одного жизненного цикла любого организма однозначно равна нулю»¹⁹.

Видный французский зоолог Пьер П. Грассе, предлагающий еще один эволюционный механизм, выражает подобные же опасения и заявляет бук­вально следующее: «Какими бы многочисленными мутации ни были, они не могут быть причиной какой-либо эволюции»²⁰.

КРЕАЦИОНИСТСКИЙ ВЗГЛЯД НА МУТАЦИИ

Эволюционисты нередко обвиняют креационистов в том, что те упорно не верят в изменчивость видов. Но на самом деле креационисты признают многочисленные свидетельства в пользу небольших вариаций, которые можно наблюдать в различных породах собак, в ходе исследований мно­гих организмов, проведенных в естественных условиях и в лабораторных экспериментах. Вероятно, Творец дал видам возможность иметь разную окраску, варьировать другие признаки, в определенной мере приспосаб-(Ливаться к среде. Креационисты считают, что наука не получила каких-либо существенных доказательств, указывающих на изменчивость в при­роде, выходящую за эти рамки. С другой стороны, эволюционисты полага­ют, что все живые организмы на Земле, от орхидеи до моржа, появились благодаря процессу возникновения небольших изменений.

Часто спрашивают: «Насколько велики изменения, которые мы наблюда­ем? Затрагивают ли они только виды, или в их результате возникают новые роды, классы и даже типы?» Вопросы немаловажные для дискуссии по по­воду эволюции и творения, поскольку эволюционисты говорят о гораздо более значительных изменениях, чем креационисты. Но определенного от­вета у нас нет. Помимо всего прочего, классификация организмов носит субъективный и предварительный характер. Признаки каждой категории, будь то вид, род или семейство, могут быть с легкостью пересмотрены. Бы­вает так, что терминам микроэволюция (небольшие изменения) и макро­эволюция (значительные изменения), наряду с микромутацией и макро­мутацией, даются различные определения. Креационисты, как правило, признают первую концепцию и отвергают вторую. К сожалению, ученые употребляют термин макроэволюция настолько вольно²¹, что он уже мало­пригоден для применения. В целом наука определяет макроэволюцию как изменчивость на надвидовом уровне. Но многие креационисты признают изменения в некоторых родах и даже на более высоких уровнях, особенно если дело касается дегенеративных паразитов. Впрочем, это исключение. В контексте креационизма можно сказать, что в целом роды или семейства, по-видимому, представляют собой уровень изначального творения. Г. А. Керкут из университета Саутгемптона, Англия, предложил использо­вать термины «специальная теория эволюции» и «общая теория эволюции», когда речь идет о масштабах оцениваемых изменений. Его терминология вполне приемлема для нашей дискуссии: «Есть теория, гласящая, что многие животные могут с течением времени подвергнуться таким изменениям, в ре­зультате которых образуются новые виды. Ее можно назвать "специальной теорией эволюции" и в отдельных случаях продемонстрировать экспери­ментально. С другой стороны, существует теория, согласно которой все формы жизни имели один источник, возникший когда-то из неорганической материи. Эту теорию можно назвать "общая теория эволюции". Свидетельств в ее пользу явно недостаточно, и у нас есть все основания считать ее про­сто рабочей гипотезой. У нас нет определенности в том, имеют ли измене­ния, приводящие к видообразованию, ту же природу, что и изменения, приводящие к развитию новых типов. Ответ будет найдет в результате дальней­ших экспериментов, а не благодаря догматическим утверждениям, будто об­щая теория эволюции должна быть верной, раз нет никакой другой, которая могла бы хоть в какой-то мере занять ее место»²².

Креационисты согласились бы со специальной теорией эволюции, но никак не с общей.

Незначительные изменения, предложенные Дарвином, или более круп­ные, отстаиваемые де Фризом, похоже, не способны вызвать коренных пре­образований, необходимых для общей теории эволюции, например, пере­ход из категории губок в категорию иглокожих. Эволюционная теория стал­кивается с самыми серьезными проблемами на уровне основных групп (от­рядов, классов, отделов и царств). Если эволюция происходила как посте­пенный, непрерывный процесс, откуда взялись повсеместные пробелы меж­ду основными группами организмов, таких, как моллюски, черви или хвой­ные деревья? Откуда вообще взялись какие бы то ни было пробелы?²³

СОВРЕМЕННЫЙ СИНТЕЗ

По мере развития эволюционистской мысли в первой половине XX в., не­сколько влиятельных исследователей способствовали переносу центра вни­мания с мутаций обратно к естественному отбору. Самыми известными сре­ди них были С. С. Четвериков из России, Р. А. Фишер и Дж. В. С. Холдейн из Англии и Сьюэл Райт из Соединенных Штатов. На этот раз упор делался на процессе эволюции в рамках целых популяций, а не на отдельных особях.

Фишер разработал сложные математические модели последствий, вы­зываемых мутациями в очень больших популяциях. Он предпочитал гово­рить именно о малых мутациях, поскольку более значительные мутации могут иметь пагубные последствия для организма. Он делал ударение на естественном отборе небольших благоприятных изменений. Райт имел широкие познания в области выведения различных пород животных и в отличие от Фишера подчеркивал значение малых популяций, в которых у редкой мутации будет больше шансов проявить себя. С другой стороны, малые популяции могут быть в большей мере подвержены вредным по­следствиям родственного спаривания. Райт представил концепцию исклю­чительно случайных изменений в концентрации генов в рамках одной по­пуляции. Вопрос о значение этого процесса, названного генетическим дрейфом, был и остается в центре затянувшегося и весьма жаркого спора в среде эволюционистов. Фишер и Райт оказали серьезное влияние на фор­мирование эволюционистской мысли 20-х и 30-х годов²⁴ и обеспечили со­лидный фундамент для развития «современного синтеза».

Современный синтез возник благодаря объединенным усилиям целого ряда ярких ученых-эволюционистов, включая Феодосия Добжанского из Колумбийского университета, британского биолога сэра Джулиана Гекс-ли, Эрнста Майра и Джорджа Гэйлорда Симпсона из Гарвардского универ­ситета. Эта концепция доминировала с 30-х по 60-е годы XX в. Ее назва­ние — современный синтез — вышло из уст Джулиана Гексли²⁵, внука яро­го сторонника Чарльза Дарвина Томаса Гексли, когда тот провозглашал «окончательный триумф» дарвинизма. Суть этой концепции заключается в сочетании изменчивости под влиянием мутаций и дарвиновского естествен­ного отбора посредством выживания самых приспособленных в примене­нии к популяциям. Тем не менее современный синтез трудно охарактери­зовать из-за попыток включить в него такие разные дисциплины, как сис­тематика (классификация), концепция биологической изменчивости и па­леонтология (изучение окаменелостей)²⁷.

Многие ведущие апологеты современного синтеза подчеркивали, что благодаря накоплению относительно малых изменений можно получить значительные изменения, необходимые для макроэволюции. Однако ос­новной механизм эволюции по-прежнему ускользал от исследователей. Спор между Фишером и Райтом по поводу оптимального размера развива­ющихся популяций также оставался неразрешенным. Историк биологии Уильям Б. Провайн (Корнельский университет) отмечает: «Главный меха­низм эволюции определить по-прежнему не удавалось... Выяснение гене­тических механизмов видообразования нельзя назвать великим триумфом эволюционного синтеза»²⁸.

Современный синтез был скорее победной реляцией, чем синтезом в точном смысле этого слова. На протяжении 1959 года по всему миру был проведен целый ряд торжеств, посвященных столетию выхода в свет тру­да Чарльза Дарвина Происхождение видов. Эти события послужили к ук­реплению веры в современный синтез. Мне посчастливилось присутство­вать на одном из самых важных торжественных симпозиумов, проходив­шем в Чикагском университете. Я прослушал выступления ведущих созда­телей современного синтеза, включая Добжанского, Майра, Гексли и Сим­псона. Их обширные познания произвели на меня сильное впечатление, но в то же время я был озадачен их самоуверенным догматизмом. Я и пред­ставить себе не мог, что всего лишь через несколько лет от единодушия современного синтеза не останется и следа.

В то время большинство эволюционистов систематически игнорирова­ло докучливые заявления немецкого палеонтолога Отто Шиндевольфа и американского генетика Ричарда Гольдшмидта. В противовес малым мута­ционным изменениям, о которых говорили создатели современного син­теза, эти ученые выдвинули идею о быстрых, значительных преобразова­ниях и предложили иные механизмы. Шиндевольф, изучавший окамене­лости, высказал мысль об очень быстрых скачках в развитии, способных покрыть значительные пробелы между различными типами ископаемых жи­вотных. Гольдшмидт, профессор генетики Калифорнийского университе­та, был совершенно не согласен с тем, что небольшие изменения в рамках вида могут накапливаться и вызывать крупные преобразования, необхо­димые для существенного эволюционного прогресса. Он рассматривал не­вразумительные промежуточные стадии как бесполезные для выживания и считал, что естественный отбор им бы не помог. В качестве примеров он приводил образование птичьего пера, сегментацию телесной структуры, наблюдаемую у насекомых, развитие мускулов и сложный глаз краба.

Гольдшмидт выступал за внезапные, значительные генетические изме­нения, ведущие к появлению, как он их называл, «обнадеживающих уро­дов». Кое-кто из его критиков называл их «безнадежными уродами». Ко­нечно, даже если есть один обнадеживающий урод, ему еще нужно найти партнера, «ибо кто будет спариваться с уродом, будь он хоть обнадежива­ющим, хоть нет?»²⁹

Поскольку Гольдшмидт резко возражал сторонникам современного син­теза по поводу значимости небольших изменений³⁰, они по большей части отвергли его взгляды. Позднее, когда современный синтез уже утрачивал свое влияние, отношение к этому ученому стало меняться. Гордон Рэтрей Тэйлор, много пишущий о науке, говорит о Гольдшмидте следующее: «Двад­цать лет назад студенты посмеивались при упоминании его имени, и это даже поощрялось. Сегодня, однако, многие биологи приходят к мысли, что он был прав, когда указывал на эти проблемы»³¹. С креационистской точки зрения, Гольдшмидт поднял несомненно важный вопрос. Для целого ряда эволюционистов современный синтез утратил свою актуальность.

• Назад
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 678
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• 14
• 15
• 16
• Далее