Основные темы и проблемы экзистенциалистской философии. 28 страница

 

Ориентация на метафоричность или метонимичность лежит, по мнению Лакана, в фундаменте двух основных художественных стилей современности - символического и реалистического. Символический, или поэтический, стиль чужд реалистическим сравнениям, метафоричен, ориентирован на метафорическую взаимозаменимость значений. В реалистическом стиле целое метонимически заменяется своей частью, на первый план выступают детали. Лакан ссылается здесь на реализм Л.Толстого, которому порой для создания женских образов достаточно мушек, родинок и т.д. Однако и эти мелкие детали, подчеркивает Лакан, могут приобретать символический характер, поэтому следует говорить лишь о "так называемом реализме". Ведь язык, полагает он, называет не вещь, а ее значение, знак. Значение же отсылает лишь к другому значению, а не вещи, знак - к другому знаку. Таким образом, "язык - это не совокупность почек и ростков, выбрасываемых каждой вещью. Слово - не головка спаржи, торчащая из вещи. Язык - это сеть, покрывающая совокупность вещей, действительность в целом. Он вписывает реальность в план символического". Только "язык-птицелов" способен внести в жизнь правду.

 

Образ языковой сети, окутывающей мир и превращающей его в ироничный текст, стал одной из философских доминант постмодернистской культуры. Лакановские идеи структуры бессознательного желания, его оригинальная концепция соотношения бессознательного и языка, децентрированного субъекта дали импульс новой, отличной от модернистской, трактовке художественного творчества. Привлекательным для теоретиков и практиков постмодернизма оказались также постфрейдистские интерпретации трансферта и пульсации, связанных с такими фазами символизации в искусстве как метафора и метонимия, а также феноменами скольжения означаемого.

 

 

Мишель Фуко.

Мишель Фуко (1926-1984) родился в Пуатье, там же учился в лицее; в Париже окончил Ecole normale superieure; в 1952 г. стал дипломированным патопсихологом. В течение двух лет он стажировался в качестве патопсихолога. Тогда же Фуко заинтересовался проблемами личности больного, что способствовало появлению его раннего произведения "Психическая болезнь и личность" (1954). С 1952 г. он также читал лекции в университете Лилля, с 1955 г. - в Упсала (Швеция), в 1958 г. - в Варшаве, а с 1959 г. - в Гамбурге (где он занимал должность директора Французского культурного центра). С 1970г. Фуко преподавал в Коллеж де Франс. В 60-70-х и в начале 80-х годов были опубликованы его важнейшие произведения: "Слова и вещи. Археология гуманитарных наук" (1966); "Археология знания" (1969), "Порядок дискурса" (1971), "Надзирать и наказывать" (1975) и др.

 

Отношение Фуко к структурализму.

Фуко иногда причисляют к структурализму или постструктурализму. Этот вопрос стал очень сложным и запутанным, что произошло не без участия самого Фуко.

 

Одно время он действительно был в каком-то смысле близок к тем, кто относил себя - или кого относили - к структурному направлению в гуманитарных науках: он писал в журнал Tel Quel (где печатали, правда, не только структуралистов, но вообще - "авангард" литературы и литературной критики того времени), говорил как будто бы от их имени, неоднократно предпринимал попытки концептуально осмыслить структурализм как практику и как метод. В ряде интервью 1966-1967 гг. (в связи с выходом в свет книги "Слова и вещи") Фуко еще не возражал против такого рода идентификации. Действительно, после появления "Истории безумия", отвечая на вопрос журналиста о том, кто повлиял на него в первую очередь, он назвал Бланшо, Русселя и Лакана, а затем добавил: "Но также, и главным образом, - Дюмезиль"; видя же удивление собеседника ("Каким образом историк религий мог оказаться вдохновителем работы по истории безумия?"), Фуко поясняет: "Благодаря своей идее структуры. Как и Дюмезиль по отношению к мифам, я попытался обнаружить структурированные нормы опыта, схему которых - с некоторыми модификациями - можно было бы встретить на различных уровнях". Не только в этих словах, но и в работах Фуко того времени нетрудно усмотреть близость структурному подходу. Именно эту работу он и проделал в известной статье 1967 г. "По чему распознают структурализм?"

 

Тут нужно принять во внимание два обстоятельства. Во-первых, сильный накал страстей - и политических в том числе - во Франции в 60-е годы вокруг структурализма вообще и вокруг отношения Фуко к структурализму, в частности. В 1967 г., когда в Фуко видят "жреца структурализма", он отвечает, что он - лишь "певчий в хоре" и служба началась задолго до него. И в текстах и в интервью этого времени Фуко посвящает структурализму пространные анализы. Он различает структурализм как метод, с успехом используемый в частных областях: в лингвистике, в истории религий, в этнологии и т.д., - и "общий структурализм", имеющий дело с тем, "что есть наша культура, наш сегодняшний мир, с совокупностью практических или теоретических отношений, которые определяют нашу современность. Именно здесь структурализм получает значение философской деятельности - если принять, что роль философии состоит в том, чтобы диагносцировать".

 

А уже в 1968 г. одного упоминания о структурализме или о его к нему причастности было достаточно для того, чтобы вызвать у Фуко в лучшем случае сарказм и насмешки. На вопрос журналиста, как он на данный момент мог бы определить структурализм, Фуко отвечает:

 

"Если спросить тех, кого включают в рубрику "структуралисты" - Леви-Стросса или Лакана, Альтюссера или лингвистов, - они бы ответили вам, что у них друг с другом нет ничего общего или мало чего общего. Структурализм - это категория, которая существует для других, для тех, кто не имеет к нему отношения. Только извне можно сказать, что такой-то, такой-то и такой-то - структуралисты. Это у Сартра нужно спрашивать, кто такие структуралисты, поскольку он считает, что структуралисты представляют собой сплоченную группу (Леви-Стросс, Альтюссер, Дюмезиль, Лакан и я), группу, которая образует своего рода единство; но как раз этого вот единства - заметьте себе это хорошенько, - его-то мы как раз и не обнаруживаем"4.

 

Фуко настаивает, стало быть, не только на том, что он никогда не был структуралистом ("Я никогда не был фрейдистом, никогда не был марксистом и я никогда не был структуралистом", - скажет он в беседе 1982 г. "Структурализм и поструктурализм", но также и на том, что никогда не было и самого "структурализма"! Было нечто, что называли этим словом (в заключительной части "Археологии знания" Фуко подчеркнет, что всей этой книгой он пытается "снять с себя ярлык "структурализма" - или того, что под этим словом имеют обыкновение понимать"6. И были отдельные люди, которые в различных областях выполняли конкретные анализы, исследования. Не отрицая того, что в работах этих исследователей, как и в его собственных, действительно было что-то "не чуждое методам структурного анализа" (но только Леви-Стросс, считает он, практиковал собственно структурный метод), Фуко не устает повторять, что если у этих исследователей и было что-то общее, то только не "метод". Этим "общим" был у них "общий враг": классическая рефлексивная философия и философия субъекта. В беседе 1978 г. с Тромбадори (наряду с уже цитировавшимся "Структурализмом и постструктурализмом" эта беседа имеет исключительное значение для понимания не только философского пути Фуко, но и общей атмосферы интеллектуальных и духовных исканий во Франции после второй мировой войны). Фуко потом скажет, что для тех, кого объединяли под именем "структуралистов", наиболее острой и настоятельной проблемой было "каким-то иным образом поставить вопрос о "субъекте, иначе говоря - преодолеть некий фундаментальный постулат, от которого французская философия, начиная с Декарта, никогда не отступала и который феноменологией был только усилен"7. Фуко исходил из того, что все Главные направления были только разными "формами рефлексии и анализа", которые вдохновлялись "философией субъекта" и ориентировались на "теорию субъекта". И в этом отношении традиция, идущая от Соссюра к Леви-Строссу, стала стратегической "точкой опоры для того, чтобы поставить под вопрос теорию субъекта, но эту постановку под вопрос ни в коем случае не следует отождествлять со структурализмом". Про себя Фуко говорит, что эту проблематизацию теории субъекта он нашел у Ницше, Батая и Бланшо, т.е. у тех, кто был максимально далек от структурализма, а также у Башляра и Кангилема - в истории науки. Такой же точкой "прорыва", возможностью выйти за пределы философии субъекта был для очень многих и психоанализ. "Покончить с основополагающим актом субъекта", или, как его еще называет Фуко, с "конституирующим субъектом", "субъектом-дарителем смысла", - вот что было главным для Фуко и что определяло его интерес к тем исследованиям и практикам, которые обычно собирают под именем "структурализм". Подобного рода выпады против "привилегий основополагающего субъекта" имеют место не только в "Структурализме и постструктурализме", но и в "Порядке дискурса" и в "Что такое автор?".

 

В этом контексте понятны слова, сказанные Фуко в интервью 1966 г., т.е. еще изнутри, так сказать, "структуралистского" периода. "Мы ощущали поколение Сартра как, несомненно, мужественное и благородное, со страстью к жизни, к политике, к существованию... Но что касается нас, мы открыли для себя нечто другое, другую страсть: страсть к понятию и к тому, что я назвал бы "система"". На вопрос собеседника: "В чем состоял интерес Сартра как философа?" Фуко отвечает: "...столкнувшись с таким историческим миром, который буржуазная традиция, себя в нем не узнававшая, склонна была рассматривать как абсурдный, Сартр хотел показать, напротив, что всюду имеется смысл". На вопрос же о том, когда Фуко перестал "верить в смысл", - он отвечает: "Точка разрыва - это тот момент, когда Леви-Стросс для обществ, а Лакан - для бессознательного показали нам, что "смысл", возможно, есть лишь своего рода поверхностный эффект, отсвет, пена, а то, что глубинным образом пронизывает нас, что есть до нас и что нас поддерживает во времени и в пространстве, - это система". И дальше: "Значение Лакана как раз в том, что он показал, как через дискурс больного и через симптомы его невроза говорят именно структуры, сама система языка - а не субъект... Как если бы до любого человеческого существования уже имелось некое знание, некая система, которую мы переоткрываем...". И на вполне естественный вопрос: "Но кто же тогда продуцирует эту систему?" Фуко отвечает: "Что это за такая анонимная система без субъекта, хотите Вы спросить, что именно мыслит? Я - взорвано; взгляните на современную литературу - происходит открытие некоего "имеется"... В некотором роде здесь происходит возврат к точке зрения XVII века, с одним различием: не человека ставить на место Бога, но анонимную мысль, знание без субъекта, теоретическое без идентифицируемой субъективности...".

 

За шумным конфликтом в связи со структурализмом Фуко, стало быть, видит прежде всего попытку поставить такие теоретические проблемы и нащупать такие формы анализа, которые, будучи рациональными, не апеллировали бы при этом к идее субъекта. Именно поэтому его не устраивали формы рациональности, нашедшие выражение в марксизме или в феноменологии, и именно в этом контексте Фуко не уставал подчеркивать роль Леви-Стросса, давшего "своего рода рациональную точку опоры для этой постановки под вопрос теории субъекта".

 

От "археологии" медицины и гуманитарных наук к археологии знания.

История познания, сознания, знания и их кристаллизации, продуктов рано заняла в концепции Фуко место центральной проблемы. Эта проблема была зафиксирована с помощью хорошо знакомого термина "археология", приобретшего у Фуко непривычное значение. В работах 60-х годов Фуко стремился реконструировать социально-исторические формы существования, организации и распространения знаний, имея в виду главным образом историю Европы позднего средневековья и нового времени. При этом его интересовали наиболее существенные дискуссии, формы взаимодействия идей. Ибо Фуко с полным основанием полагал, что они оказывают формирующее воздействие на конкретные процессы мышления, познания, сознания индивидов. Особенность подхода у раннего Фуко можно видеть на примере книг "Безумие и неразумие. История безумия в классический век" (1961) и "Рождение клиники. Археология взгляда медика" (1963). Патопсихологическое исследование здесь становится также и философским, социально-историческим. Фуко прослеживает, как на протяжении истории менялось отношение к психическим болезням. В средние века душевная болезнь трактовалась как наказание божье, вместе с тем делающее больного человека чем-то вроде "божьего человека", "опекаемого" Богом. В новое время умопомешательство стало пониматься просто как лишенность разума, как безумие. Выражалось и закреплялось это изменение самыми разными способами - через литературу, искусство, религию, деятельность особых социальных институтов, через применение юридических законов и нравственных норм, через теологию и философию. Например, в первой книге Фуко исследовал, как содержались и функционировали в различные эпохи интернаты, дома призрения для больных, в том числе для психически нездоровых, людей. Во второй книге он подверг анализу практику и теорию патологической анатомии, чтобы уяснить генезис современных подходов к болезням, их лечению, к функционированию соответствующих институтов. Построение "археологии" знания, познания, сознания - это, согласно Фуко, и есть обнаружение, исследование глубоко залегающих пластов исторического социокультурного, духовного опыта.

 

В известном смысле опыт "археологии духа", важнейших формообразований дискурса параллелен у Фуко "археологии институциональных форм". Так, он прослеживает происходивший в XVII в. коренной поворот от эпохи Ренессанса к "классической" эпохе нового времени. Соответственно изменению умонастроений и ориентации людей возникают новые "институты" для призрения душевнобольных. Их теперь интернируют в специальные дома призрения, где они содержатся вместе с безработными, нищими, бродягами, преступниками, причем содержатся за счет государства. Примером такого "института" Фуко считает учрежденный в середине века в Париже Hopital General. Это было не только и даже не столько медицинское учреждение. Оно решало куда более широкие социальные задачи: в тот век общество начало понимать, что обездоленные, тяжелобольные люди нуждаются в попечении. Эдиктом короля они получили право на уход, пропитание, кров, одежду. Но вот спустя столетие, благодаря французской революции, наступает новый поворот в сознании: теперь считается скандалом и несправедливостью то, что душевнобольные и преступники содержатся в одном и том же учреждении. Возмущение и критика со стороны общественного мнения приводят к тому, что постепенно возникают специальные медицинские учреждения для содержания и лечения душевнобольных. Меняется и понимание душевной болезни. Считается, что больных людей следует лечить и успешное лечение возможно. Все эти исторические примеры Фуко приводит, чтобы подтвердить свой общий тезис: система знаний о человеке и формы практики (например, врачебной) играют решающую роль в развитии структур интернирования и господства, присущих человеческой цивилизации.

 

В "археологии медицины" Фуко раскрывает зависимость форм деятельности врачей и зависимость их конкретного знания от того, что он называет "кодами знания". Он обнаруживает такие исторически меняющиеся и в то же время относительно стабильные (на протяжении веков и эпох) коды на основе различных описаний болезней, сделанных врачами в одно и то же время. Сами врачи могут и не догадываться об их существовании и власти, однако следуют исторически обусловленным принципам кодирования медицинского знания. Влияние упрочения или, наоборот, изменения таких общих форм знания огромно. В книге "Рождение клиники" Фуко отмечает, что предмет его исследования касательно медицины связан с выяснением вопроса: как особое познание больного индивидуума структурируется на протяжении того или иного времени. А это позволяет, по его мнению, показать, что "клинический опыт возможен в виде познавательной формы" и что он приводит к реорганизации всего больничного дела, к новому пониманию положения больного в обществе. Эти "глубинные структуры", где сплетаются воедино пространство, язык и смерть и которые обычно суммируются в виде анатомическо-клинических методов, образуют историческое условие развитие медицины как области "позитивного" действия и знания.

 

От "археологии" медицины и болезней Фуко перешел к "археологии гуманитарных наук". Французский мыслитель уже прочно исходил из того, что на человеческую деятельность оказывают влияние существующие и значимые на протяжении определенных периодов истории, социально закрепленные формы духа, знания, сознания. При этом обращение к "археологическому" - т.е. особому социально-историческому - срезу анализа как раз и предполагало для Фуко решительное размежевание с трансцендентализмом любого вида, т.е. с приписыванием абсолютного приоритета наблюдающему и познающему субъекту. Особенно неприемлемыми философ считал такие виды трансцендентализма, в рамках которых "чистый" субъект как бы отделяется от всех исторических связей своего бытия, ставится над природой и историей. Фуко был одним из тех, кто - опираясь на структурализм - не только повел новую атаку на "мифологию чистого субъекта" философии нового времени, но и предложил непривычную "бессубъектную" теорию сознания, духа, культуры. Доводы в пользу такой "де-конструкции" субъекта у Фуко были следующие. Если мы изберем в качестве "центра" субъект, который якобы синтезирует поступающее в его сознание многообразие чувственных данных (как полагал Кант), то удовлетворительное объяснение мышления, познания, сознания становится решительно невозможным. Субъект, сконцентрированный на самом себе, - вредная фикция философии нового времени. А ведь такой субъект считался чуть ли не "творцом" окружающего мира!

 

"Археология наук о человеке", поясняет Фуко, не есть в собственном смысле история идей или история наук. Речь, скорее, идет об исследовании, цель которого - установить, благодаря каким источникам становятся возможными познание и опыт, в соответствии с каким порядком конституируется знание, на какие "исторические a priori" оно опирается. Вся эта целостность исторически подвижна. Появляются идеи, формируются науки, опытные знания получают философскую рефлексию, образуются типы рациональности, чтобы вскоре снова уступить место новому знанию и опыту.

 

Понятия, на которых базируется проект археологии знания и культуры Фуко, - "структура опыта", "дискурс", "историческое а priori", "эпистема".

 

Понятие "структура опыта" Фуко вводит для того, чтобы обозначить культурные ситуации, которые охватывают и познающего субъект та, и познаваемые объекты. Согласно Фуко, структура опыта какова либо научной или культурной эпохи охватывает не только теоретичес-кие, т.е. располагающиеся на дискурсивном уровне, высказывания еще большей мере сюда относится совокупная историческая ситуация следовательно, политические, педагогические, экономические и культурные моменты и структуры различного вида. Понятие "дискурса" обрисовывает структурированне поле высказываний, которое в свою очередь содержит в себе основные правила, влияющие на оформление познавательного опыта. Высказывания этого языкового поля не разрозненны, не атомарны, а взаимосвязаны, и всякий раз выполняют особую регулирующую функцию, определяемую дискурсом как целым.

 

"Историческое a priori" в толковании Фуко обозначает наиболее существенные принципы организации познания, упорядочивания тех или иных феноменов знания и сознания. Они характерны для определенной исторической эпохи. Как отмечают исследователи, Фуко в данном случае заимствовал у Канта сам принцип организации опыта через такие категории как причинность, субстанция и т.д. (Фуко специально занимался философией Канта. В 1964 г. он опубликовал свой новый перевод кантовской "Антропологии".) Однако Фуко не принял гносеологического априоризма Канта, утверждавшего, что категории просто предданы опыту в качестве организующего начала, и не исследовавшего их генезис. Одновременно французский философ превратил такого рода категории в "историческое a priori", т.е. стал выводить власть категорий над познанием конкретных субъектов из социально-исторических обстоятельств, которые, согласно Фуко, структурируют и организуют познавательный опыт. Эти в целом верные, но слишком общие и расплывчатые характеристики он хотел конкретизировать с помощью понятия "эпистема".

 

"Это понятие Фуко ввел и разъяснил в работе "Слова и вещи" (1966 г.). Фуко писал, что под "эпистемой" он понимает совокупность отношений, которые в данное время могут объединять дискурсивные практики, благодаря которым становятся возможными "эпистемологические фигуры", науки и, возможно, формализованные системы. Эпистема, разъяснял он далее, это не форма познания и не тип рациональности, которые проникали бы в различные науки и через которые находило бы проявление суверенное единство субъекта, духа или эпохи. Эпистема - такая совокупность отношений, которую можно открыть в данное время внутри наук и которая может быть проанализирована на уровне "дискурсивных упорядоченностей". Речь идет о понятиях, которые возникают и применяются в определенном конкретно-историческом и культурном контекстах. Эти понятия как бы предписываются индивидам, работающим в науке, пусть они существуют на заднем плане и не обязательно осознаются субъектами. Фуко убежден в том, что эпистемы в их языково-семиотическом измерении образуются на том уровне, где формируются научные символы и научный язык. Символический порядок эпистем внутренне иерархичен: определенные основополагающие понятия и познавательные принципы организуют множество высказываний, наблюдений, аргументов и т.д. Эпистемы резко противостоят друг другу; основополагающие принципы организации научного мышления четко отделяются друг от друга. Эти основополагающие принципы образуют нечто вроде правил связи многообразных впечатлений и возможных опытов..."

 

Свойства "классической эпистемы" Фуко оригинально и ярко раскрывает в III-VI главах книги "Слова и вещи", которые носят лаконичные и выразительные названия "Представлять", "Говорить", "Классифицировать", "Обменивать". При этом Фуко уделяет особое внимание тем изменениям, которые происходят именно в XVII в., когда классическая эпистема собственно и вступает в силу. Хронологически близкий XVI век с "эпистемической" точки зрения оказывается другой эпохой. Суть изменения и соответственно различия между двумя веками Фуко определяет так: "Прежде всего, анализ заменяет аналогизирующую иерархию. В XVI в. предполагалась всеохватывающая система соответствий (земля и небо, планеты и лицо, микрокосм и макрокосм), и каждое отдельное подобие укладывалось внутри этого общего отношения. Отныне же любое сходство подчиняется испытанию сравнением, т.е. оно принимается лишь в том случае, если измерение нашло общую единицу, или, более радикально, - на основе порядка тождества и серии различий". (Между прочим, ярким примером "аналогизирующего" мышления XVI в. Фуко делает Дон Кихота, весь жизненный путь которого определяется как "поиск подобий".)

 

"Классическая эпистема модерна", на которой строилось познание в эпоху нового времени,- это, согласно Фуко, совокупность таких принципов как обязательное построение расчлененной системы математически оформленного знания (mathesis), генетический анализ, центральное положение наблюдающего субъекта (на философском уровне и в гуманитарном знании - антропоморфизм) и т.д. Систему в новое время предполагается построить, открыв простейшие в каждом ряде элементы. Знание, построенное таким образом, считается единственно истинным, всеобщезначимым и исторически неизменным. "Положение языка в классической эпистеме одновременно и скромное, и величественное. Хотя язык теряет свое непосредственное сходство с миром вещей, он приобретает высшее право - представлять и анализировать мышление", в чем и зключается замысел и смысл распространенных в новое время проектом "всеобщей грамматики". Итак, мера, порядок, методическая нумерация и интуиция определили характер эпистемы модерна ("классического периода"). Уже в XVIII и XIX в. высказывались обоснованные сомнения во всеобщезначимости эпистемы, ранее казавшейся чуть ли не вечной. В XX в. эпистема меняется. Это видно, согласно Фуко, на примере гуманитарных дисциплин, таких как психоанализ, лингвистика, этнология. В них создается эпистема, которая - в противоположность ориентации нового времени на сознание, разум - повернута к бессознательному, в коем и усматривается детерминирующее начало. Изменение эпистемы выражало и коренное преобразование философского понимания мира, человека, Бога. Человек не был главным и единственным Творцом мира - таковая роль отводилась Богу. Но в человеке видели особое "сопричастное" Богу существо, которое Бог "уполномочил" познать, объяснить Порядок мира. Новая эпистема должна отвести человеку более скромное, истинно подобающее ему место в универсуме.

 

Или, как говорит Фуко: "Мысль Ницше возвещает не только о смерти Бога, но и (как следствие этой смерти и в глубокой связи с ней) о смерти его убийцы".

 

В 70-х годах философские взгляды Фуко основательно меняются. Происходит это вследствие того, что он углубляется в философию Ницше. К самому началу 70-х годов относятся вступительная лекция в Коллеж де Франс "Порядок дискурса" и статья "Ницше-генеалогия истории". Теперь Фуко увлекают "ницшеанские" темы-и прежде всего "генеалогия морали". Поле дискурса теперь уже перестает быть нейтральным объектом исследования. Отныне Фуко видит в дискурсе также и сферу власти, господства и борьбы различных интересов. Дискурс всегда ограничивает, согласно Фуко, число участвующих в нем индивидов. Он предельно ритуализирован и содержит в себе различные виды дискриминации. От него "отлучают" на основании различных принципов и требований: одни высказывания отвергаются как "безумные", другие - как ложные и т.д. Дискурс, следовательно, выступает как одна из составных частей господствующего общественного порядка, от которого в свою очередь исходит принуждение, оказывающее свое воздействие и на сферы знания, и на области практической жизни. "Знание как результат коммуникации, селекции и аккумуляции в той же мере покоится на технических приемах власти, в какой оно само есть предпосылка употребления власти".

 

Продолжением этого анализа стали книги "Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы" (1975); "История сексуальности" т. 1 "Воля к знанию" (1976); т. 2 "Пользование наслаждениями" (1984), т. 3 "Забота о себе" (1984). Идеи Фуко, выраженные в этих книгах, вкратце таковы. В первой из названных книг философ ставит в связь, с одной стороны, историю современной духовности и, с другой стороны, развитие системы правового принуждения. Тюрьма, согласно Фуко, есть не просто наказывающее исправительное учреждение, а уголовное право - не только свод законов о преступлении и наказании. Это своего рода модели, с опорой на которые учреждаются системы власти в армии, школе, больнице, на фабрике и в других социальных институтах. Тут отрабатывается своего рода "микрофизика власти". К человеку применяется целая совокупность дисциплинирующих "технических" социальных приемов. Из процедур надзора и кары, наказания и принуждения рождается особая социально-историческая действительность.

 

"История сексуальности" - неоконченная работа Фуко с весьма широким и основательным замыслом. В I томе ("Воля к знанию") история сексуальности исследуется на примере XVII в., когда в данной области начинается существенное изменение дискурса: многие научные дисциплины и сферы культуры начинают обращать внимание на проблему пола. Но и здесь в основе "воли к знанию" лежит воля к власти, ибо эти знания позволяют сформировать "биополитику населения", в свою очередь ведущую к контролю над рождаемостью, продолжительностью жизни. В двух других томах "Истории сексуальности" Фуко еще глубже уходит в историю человечества. Он исследует греческую, римскую, раннехристианскую историю, философию, культуру с точки зрения этики взаимоотношения полов, подходов к эротике, а также стандартов, диктующих отношение человека к самому себе, к другому полу, задающих нормы его "экзистенции", самообладания, достоинства и т.д. Заслуживает специального внимания эволюция взглядов и идей Фуко в более поздний период его творчества.