МЭРИ УОЛЛСТОУНКРАФТ 10 страница
«Вчера я узнал о смерти, которая потрясла меня, как никакая другая, о смерти человека, которого я любил, как никого другого, человека, которого я любил больше всех на свете и который, я верю, любил меня до конца своих дней». В память Эдльстона Байрон сочинил серию элегий «Тирза», однако изменил местоимения для публикации, чтобы не шокировать читателей.
Появившиеся в 1812 году первые две песни «Паломничества Чайльд-Гарольда», созданные во время путешествия по Средиземному морю, принесли Байрону известность. Он стал часто посещать собрания либералов (тогда он был членом палаты лордов благодаря своему титулу барона). У поэта был бурный роман с леди Кэролайн Лэм, он также вкусил «осенних чар» леди Оксфорд, которая поддерживала его радикальные политические настроения. В 1813 году Байрон безрассудно увлекся своей сводной сестрой Августой Лей. Чтобы выпутаться из создавшегося положения, в 1815 году Байрон женился на Аннабелле Мильбенк. Однако уже через год жена ушла от поэта, дав повод сплетням и кривотолкам о его гомосексуальных наклонностях. Последующий скандал вынудил Байрона навсегда покинуть Англию в апреле 1816 года (поскольку гомосексуальные связи в Англии карались смертной казнью). В Швейцарии, на побережье Женевского озера, Байрон познакомился с поэтом Перси Биши Шелли и его женой Мэри Уоллстоункрафт Шелли (дочерью Мэри Уоллстоункрафт [11]). Он поддерживал отношения со сводной сестрой Мэри — Клэр Клэрмон. Там поэт завершил третью песнь «Паломничества Чайльд-Гарольда» и приступил к поэме «Манфред».
Осень 1816 года застала Байрона в Венеции, где его спутником был Хобхауз и где, помимо романов с замужними и незамужними женщинами, поэт начал писать «Дон Жуана», остроумное описание подвигов легендарного и неутомимого героя-любовника. В 1819 году Байрон разрушил семейную жизнь двадцатилетней графини Терезы Гвиччиоли и ее мужа, который был втрое старше своей жены. После разрыва с мужем Тереза и Байрон поселились сначала в Равенне, затем переехали в Пизу, где Байрон снова встретился с Шелли (Оскар Уайльд [3] считал, что их дружеские отношения закончились, когда Байрон попытался завязать любовные отношения с Шелли). Так или иначе, но в Пизе Байрон не находил себе места, и в 1823 году он принял предложение Греческого комитета в Лондоне представлять комитет в Греции, где разразилась война против турок за независимость. В июле 1823 года Байрон направился на остров Иония в Кефалонии, где влюбился в юношу по имени Лукас Чаландрицанос (Chalandritsanos). В январе 1824 года поэт и Лукас, которого Байрон взял с собой в качестве слуги, оказались в Миссолонгах, где располагалась армия принца Маврокордатоса (Mavrocordatos). Однако еще до наступления греков на турок у Байрона начался приступ лихорадки. Поэта не стало 19 апреля 1824 года. Его последние три стихотворения — «В день, когда мне исполнилось тридцать шесть лет», «Последние слова о Греции» и «Любовь и смерть» — стон неразделенной любви к Лукасу, который, очевидно, не отвечал поэту взаимностью:
Тебе, тебе даря последнее дыханье,
Ах, чаще, чем должно, мой дух к тебе летел.
О, многое прошло; но ты не полюбил/а,
Ты не полюбишь, нет! Всегда вольна любовь.
Я не виню тебя, но мне судьба судила
Преступно, без надежд, — любить все вновь и вновь.
[Настоящее стихотворение — аллегория, где поэт обращается к любви и смерти. Согласно указанному источнику, Хобхауз на копии этих стихов написал, что они никому конкретно не посвящены и представляют собой «поэтическое скерцо». Из процитированного на английском языке отрывка трудно определить род местоимения thee, как, впрочем, и РОД некоторых других обращений, выраженных в данном стихотворении местоимениями, поскольку в английском языке категория рода, в частности, местоимения you (you said — ты сказал/а), при отсутствии более широкого контекста, с чем мы и сталкиваемся в приведенном стихотворении, не всегда поддается столь точному определению, как в русском. Данное стихотворение слишком хорошо известно в переводе Блока, чтобы произвольно менять род местоимения. Но в таком случае процитированное стихотворение не соотносится с предваряющим его абзацем.]
Байрон был легендой своего времени и остается таковым в наше время. Он был романтиком, однако в отличие от своих собратьев по перу его романтизм был окрашен в менее радужные и оптимистичные тона, поскольку поэт придерживался несколько иных взглядов на ту непреодолимую пропасть, которая разделяет наши идеалы и реальность. Герой Байрона презирает условности, его судьба предрешена, он страстен. Этот образ заставляет и геев, и прочих людей переоценивать свои воззрения. С самого начала пример легендарного Байрона воодушевлял геев: уже в 1833 году появилась поэма анонимного автора «Дон Леон», где описывались похождения гомосексуалиста. Предполагают, что это достоверная биография Байрона, о чем не принято говорить открыто. Долгое время «Дон Леон» оставался в забвении, и автор его до сих пор неизвестен. Однако поражает осведомленность, с которой в поэме отражены главные события гомосексуальной жизни Байрона.
Неудивительно, что «Дон Леон» в течение стольких лет был окружен молчанием: критика почти всего XIX и большей части XX века решительно отвергла массу фактов, свидетельствующих о бисексуальности Байрона, — довольно распространенная среди исследователей и достойная сожаления практика скрыть очевидное. Если коснуться любой иной темы, то такое умышленное умолчание фактов рассматривалось бы как явная нечистоплотность ученого, но когда разговор заходит о гомосексуализме, то уважаемые биографы поэта и литературоведы с завидным постоянством выставляют себя беззастенчивыми лгунами. Отчасти по этой причине Байрон включен в настоящее издание, чтобы пристыдить некоторых «так называемых ученых» за попытку «очистить» свои темы от гомосексуальной любви.
39. ЛЕНГОЛЛЕНСКИЕ ЛЕДИ:
Леди Элеонора БатлерСара Понсонби
[1755 - 1831] [1739 - 1829]
Леди Элеонора Батлер родилась в семье ирландских аристократов-католиков, воспитывалась в монастырской школе во Франции. По возвращении в Ирландию Элеонора не проявила интереса к замужеству, целиком Посвятив себя учению. В 1768 году леди Батлер познакомилась с тридцатилетней Сарой Понсонби, единственной дочерью одной из состоятельных дублинских семей. В течение десяти последующих лет Элеонора и Сара постоянно переписывались и навещали друг друга, их дружба становилась все крепче и крепче. В 1778 году подруги решаются на неслыханный по тем временам поступок: переодевшись в мужское платье, приятельницы убегают из дома. Родственники настигают беглянок и возвращают домой, подруги вновь совершают побег, и на этот раз успешно. Элеонора и Сара поселились в Уэльсе, купив в пригороде города Ленголлена небольшой домик, который сами прозвали «Плас Ныоидд». Подруги установили для себя жесткую систему «самоусовершенствования», проводя свои дни в чтении, изучении иностранных языков, литературы и географии. С особым трепетом Элеонора и Сара относились к трудам французского романтика Жан-Жака Руссо. Предпочтя жизнь на лоне природы и ежедневный труд в саду, они стремились следовать идеям Руссо, который считал, что природа создала всех людей добрыми, равными и не испорченными пороками города. И действительно, мир начал воспринимать образ жизни Элеоноры и Сары как живое воплощение идей Руссо. Слава о них как о людях, всецело посвятивших себя незатейливой сельской жизни, разнеслась по всему свету. Подруги вели активную переписку с внешним миром, к ним наведывались многие знаменитости того времени, среди которых были Дюк Веллингтон, сэр Вальтер Скотт, Эдмунд Берк, леди Кэролайн Лам, Джозиа Уэджвуд и Роберт Сауди. В 1787 году король Англии пожаловал Саре Понсонби пенсию, в дополнение к скромному содержанию двух дам, которым ограничились их семьи.
После посещения «Плас Ньюидд» Уильям Уордсворт написал в честь двух подруг вдохновенное стихотворение, обращаясь к ним как к «влюбленным сестрам, чья любовь позволяет подняться над суетой, над временем». И Уордсворт был не единственным поэтом, увековечившим эти взаимоотношения: вдохновленный посещением приятельниц, Сауди написал стихотворение; его примеру последовала и Анна Сьюард, которая охарактеризовала взаимоотношения двух женщин как отношения «Давидовой дружбы», имея в виду библейскую любовь Давида и Ионафана [40]. И действительно, несмотря на годы, прошедшие после их смерти, про «ленголленских леди» — а мир знает их именно под этим именем — по-прежнему слагают проникновенные стихи.
В 1790 году в одном из выпусков «Дженерал ивнинг пост» была опубликована статья под заголовком «Необыкновенная женская привязанность», где приятельницы изображались следующим образом: «Мисс Батлер высокого роста, мужеподобная, неизменно одета в костюм для верховой езды, шляпу вешает на манер спортсмена, вошедшего в помещение, и во всех отношениях похожа на молодого человека, если не считать нижних юбок, от которых она пока не отказалась. Мисс Понсонби, напротив, обходительна и женственна, кротка и прелестна». Это напоминает классическую лесбийскую пару мужлан — голубка. Однако нельзя утверждать, что это описание привело дам в восторг. Интересно бы знать почему. Никто из знакомых не верил в то, что они «лесбиянки». Скорее всего потому, что на самом деле они таковыми и не были. Или, может быть, потому, что сельский образ жизни двух дам надежно уберегал их от малейшего намека на пороки города, с которыми мог невольно ассоциироваться газетный портрет, несмотря на всю симпатию, с которой он был написан. Когда леди спросили своего друга Эдмунда Берка, стоит ли подать иск на газету, последний отсоветовал обращаться в суд.
Вряд ли когда-либо мы узнаем о подлинном характере взаимоотношений двух женщин, не считая, однако, того, что примечателен сам отказ от условностей света — ведь Батлер и Понсонби явно предпочли пожертвовать гетеросексуальным замужеством ради совместной жизни. Во многих иных случаях подруги не были столь радикальны. Историк Лилиан Фэйдерман пишет: «Общество полагало их взаимоотношения не только приемлемыми, но даже желательными. Одна из причин такого уважительного отношения заключалась в том, что подобная жизнь не воспринималась как половая — или, скорее, просто в голову не приходила мысль о возможности сексуальных проявлений в одной постели... Обществу того времени было удобнее видеть в этой паре воплощение высоких идеалов духовной любви и чистых помыслов романтической дружбы».
Фэйдерман далее говорит о том, что именно новизной взаимоотношений Батлер и Понсонби и дорожило общество: избери такой образ жизни большинство женщин, это скорее всего расценивалось бы как угроза общественному порядку, как «опасный тип нового образа жизни». Взаимоотношения этой пары не были аномальными, но Фэйдерман приводит ряд других примеров «романтических дружеских отношений», которые имели место в ту эпоху и которые были сопряжены с большим эмоциональным накалом: между Элизабет Картер, признанной переводчицей «Epictetus», и другим автором по имени Катрин Тэлбот; между поэтом Анной Сьюард (которая воспела ленголленских леди в стихах) и Гонорой Снид; между Мэри Уоллстоункрафт [11] и Фанни Блад.
Каким бы ни был подлинный характер взаимоотношений Элеоноры Батлер и Сары Понсонби, они необыкновенно расширили рамки представлений конца XVIII — начала XIX Века. Как женщины известные, которые поддерживали близкие отношения, помогали, утешали, поддерживали друг друга и были неразлучны на протяжении более пятидесяти лет, ленголленские леди своей жизнью и делами способствовали созданию условий, благодаря которым прочные человеческие взаимоотношения стали возможными вне рамок гетеросексуальной семьи.
40. ДАВИД И ИОНАФАН
[Приблизительно 1000 г. до н. э.]
Библейская притча о Давиде и Ионафане приведена в Ветхом Завете в Первой книге Самуила. Впервые имя Давида упоминается в главе 16, когда злые духи начинают одолевать израильского царя Саула. Слуги Саула решили попробовать — не успокоят ли царя нежные звуки арфы, и один из слуг рассказывает царю о Давиде, «сыне Иессея Вифлеемлянина, умеющего играть, человека храброго и воинственного, и разумного в речах, и видного собою». И послал Саул вестников к Иессею и сказал: «Пошли ко мне Давида, сына твоего, который при стаде». Как повествует строфа 21: «И пришел Давид к Саулу, и служил пред ним, и очень понравился ему, и сделался его оруженосцем... И когда злой дух от Бога бывал на Сауле, Давид, взяв гусли, играл рукою своей».
Складывается впечатление, что 17-я глава Книги Самуила не связана по смыслу с предыдущей. В ней Давид — самый младший из восьми сыновей Иессея из Вифлеема. Трое старших братьев служат в армии Саула, который выстроил войска в Сакхофе, что в Иудее, для войны с филистимлянами. Иессей посылает Давида в расположение войск отнести хлеб и сыр братьям своим и принести от них весточку. Когда Давид приходит в лагерь Саула, то узнает, что самый сильный воин из армии филистимлян Голиаф ежедневно вызывает воина-израильтянина сразиться с ним один на один. Это продолжалось сорок дней, однако ни один израильтянин так и не решился принять вызов Голиафа. И вот Давид Добровольно принимает вызов. Саул, который в этой главе, похоже, прежде и не слышал о Давиде, предлагает ему оружие и снаряжение, но юноша отказывается принять дар, предпочтя пращу и пять гладких камней. Убив Голиафа и обезглавив филистимлянина его же собственным мечом, Давид возвращается с победой в лагерь израильтян. И Саул не перестает спрашивать: «Чей сын этот юноша?»
Глава 18 начинается довольно неожиданно: «Когда кончил Давид разговор с Саулом, душа Ионафана [сына Саула] прикрепилась к душе его, и полюбил его Ионафан, как свою душу. И взял его Саул в тот день, и не позволил ему возвратиться в дом отца его. Ионафан же заключил с Давидом союз, ибо полюбил его, как свою душу. И снял Ионафан верхнюю одежду, которая была на нем, и отдал ее Давиду, также и прочие одежды свои, и меч свой и лук свой и пояс свой».
Вскоре Саул начинает ревновать Давида к победам в войнах и боится его. Саул пытается отдать в жены Давиду свою дочь Мерову, но Давид отказывается. Однако попытка царя отдать за Давида другую свою дочь Мелхолу увенчалась успехом. Еще одна победа Давида в войне заставляет Саула рассказать сыну своему Ионафану, что замышляет он убить Давида. Ионафан, конечно, предупреждает Давида и выступает в роли посредника, чтобы примирить своего отца и друга. После того как Саул попытался, и не единожды, пригвоздить Давида копьем к стене, пока тот играл на гуслях, Давид решает скрыться. Сильно гневается Саул на Ионафана за помощь и соучастие Давиду и порицает его: «Сын негодный и непокорный! Разве я не знаю, что ты подружился с сыном Иессеевым на срам себе и на срам матери твоей?»
И покинув дворец, Ионафан начинает искать Давида, который укрылся за горой камней, что в поле. Увидев Ионафана, Давид «пал лицом своим на землю и трижды поклонился; и целовали они друг друга, и плакали оба вместе, пока Давид не оправился [или, согласно некоторым переводам, а перевод иврита сопряжен с рядом проблем, слово это означает «{и Давид} плакал более», или, как полагают некоторые ученые, «{пока Давид не} извергнул семени»]». После клятвы: «Господь да будет между мною и между тобою и между семенем моим и семенем твоим, то да будет навеки», оба разошлись.
В итоге Саул и Давид примиряются, и все же в одной из бесконечных битв против филистимлян Саула и Ионафана убивают, обезглавливают, а их тела подвешивают на стену Бефсана. Во Второй книге Самуила (1:25-26) потерянный Давид оплакивает смерть Ионафана: «Как пали сильные на брани! Сражен Ионафан на высотах твоих. Скорблю о тебе, брат мой Ионафан: ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской». И становится Давид самым могущественным царем Израиля, предшественником Иисуса. Притча о Давиде и Ионафане — единственный библейский сюжет, утверждающий страстную дружбу между мужчинами (хотя в средневековье существовало предание о подобных отношениях между Христом и апостолом Иоанном, «учеником, которого любил Иисус»).
На протяжении веков притча о Давиде и Ионафане, как правило, трактуется как история гомосексуальной любви, и фраза «превыше любви женской» давным-давно стала эвфемизмом любви между мужчинами. Например, когда средневековый биограф описывал любовь английского короля Эдуарда II [25], известного своими гомосексуальными наклонностями, к Пьеру Гавестону как любовь, которая «сильнее любви женской», читатели наверняка понимали, что имел в виду автор.
В эпоху Возрождения такие скульпторы-геи, как Микеланджело [17] и Донателло, создали образ Давида как символ юношеской красоты, который во многом схож с трактовкой римскими художниками образа Антиноя, возлюбленного Адриана [15]. Хотя Давид и Ионафан — не единственные страстно любящие сердца, история которых дошла до нас из глубины веков, можно привести два других известных примера — Ахилл и Патрокл из «Илиады» Гомера, а также Гильгамеш и Энкиду из вавилонского эпоса «Гильгамеш», — тем не менее значение притчи об этих двух персонажах иудейско-христианской традиции, которая из века в век сопутствовала нам, не ослабевает, и они заслуживают того, чтобы занять достойное место в данном издании. Это влияние ощущается не столько благодаря подробностям самой притчи, сколько символизму этой дружбы, которая допускает существование крепкой, эмоциональной интимной связи между мужчинами, которая «превыше любви женской».
41. ПЕТРОНИЙ
[Умер предположительно в 66 г. н. э.]
Те скудные сведения, что мы имеем о Петроний, дошли до нас лишь благодаря короткому отрывку из летописей Тацита, где настолько образно передана атмосфера того времени, что стоит привести это описание целиком: «Днем он спал, по ночам работал и предавался радостям жизни. Успех, которого большинство людей добиваются упорным, тяжким трудом, он достигал ленью. И все же в отличие от тех прожигателей жизни, что растрачивают и себя, и свое состояние понапрасну, его не считали ни транжирой, ни распутником, а скорее утонченным сластолюбцем. В самом деле, в его словах и действиях столько нарочитой случайности и своеобразной новизны, что люди находят их все более привлекательными. Тем не менее как губернатор, а затем и консул провинции Битиния он проявил себя способным и энергичным администратором. Позднее Петроний вернулся к жизни порочной (или на первый взгляд порочной), и с его вкусом считались в избранном кругу приближенных Нерона. Когда император обходился без совета Петрония, досуг или развлечения Нерона едва ли можно было назвать изысканными или роскошными. Поэтому Тигеллиний, ревнуя к сопернику, чей опыт по части науки удовольствий намного превосходил его собственный, попытался сыграть на жестокости императора (а это было самым сильным чувством Нерона) и обвинил Петрония в дружбе с заговорщиком Савением. Для обвинения Петрония был подкуплен раб; заключенному не была предоставлена юридическая защита и большая часть его домашнего имущества находилась под арестом.
Император в это время находился в Кампании. Петроний добрался до Кум, где был схвачен. Предстоявшему ожиданию своей участи неизбежно сопутствовали надежды и страхи, и это было невыносимо, однако Петроний вовсе не имел намерения суетно покончить с жизнью. Он перерезал себе вены, затем перевязал их, повинуясь причудам собственной фантазии, не прекращая беседы со своими друзьями, и не было в их разговоре серьезности, печали или напускной смелости. Он слушал их разговоры или легкую, фривольную поэзию, а отнюдь не сентенции о бессмертии души или философские рассуждения. Затем кого-то из своих рабов он наградил, а кому-то назначил порку. Он отобедал и принял такую дозу, чтобы его вынужденная смерть казалась естественной. Он отказался от традиционного на смертном одре восхваления Нерона, Тигеллиния и иже с ними. Вместо этого он перечислил оргии императора, назвав по имени всех партнеров по любовным играм, будь то мужчина или женщина, с описанием сексуальных опытов Нерона, и, запечатав, отослал Нерону. Затем он изничтожил свой перстень с печаткой так, чтобы с его помощью невозможно было кого-либо обвинить после его смерти».
Жаль, что жизнеописание Петрония не сохранилось. Однако все же сохранились отрывки из «Сатирикона» — объемного романа в стихах и прозе с подробным описанием приключений некой дружной и беспутной троицы: любовники по случаю Энколпий [Encolpius], Аскилтий [Ascyltus] и их мальчишка-любовник Гитон [Giton]. He подпадающий под какую-либо классификацию, «Сатирикон» был охарактеризован переводчиком Уильямом Эрроусмитом как «шутовская, псевдоэпическая «Одиссея-буфф» или сатирическая «Энеида».
В XVIII веке имя Петрония было практически синонимом гомосексуальности. Когда Эстер Траль задумала изобличить излишества французского двора, она написала: «Сегодня слышишь о таких штучках, которые достойны лишь пера Петрония... Королева Франции [Мария Антуанетта] — Глава Шайки Уродов, которые называют друг друга «Сафистками [Лесбиянками]» и которые гордятся ее примером». Поэт Байрон [38], писавший в 1808 году одному приятелю о своих любовных похождениях, таинственно сообщает, что ни одно иное место на земле не «может состязаться в имеющихся возможностях или возникающих желаниях «Plen. and optabil. — Coit.» с портом Фалмаус [Falmouth] и прилегающими районами. Мы окружены Гиацинтами и иными цветами самого восхитительного вида, и я имею некоторое намерение собрать прелестнейших в букет, чтобы сравнить с теми экзотическими растениями, с которыми я надеюсь познакомиться в Азии. Один образец я всенепременно собираюсь взять с собой, но об этом позже». Льюис Кромптон указывал на то, какой шифр Байрона соотносится с фразой «plenum et optabilem coitum» в «Сатириконе», где Эвмолпус [Eumolpus] склоняет мальчика, с которым он сожительствует, к «разнообразному и желанному совокуплению». Если мы вспомним, что Гиацинт — прекрасный мальчик, в которого влюбился Аполлон, то интерес Байрона к ботанике становится вполне понятным.
Лучше любого другого античного римского писателя, писавшего о гомосексуальной любви, включая такие признанные авторитеты, как Виргилий, Гораций и Катулл, Петроний передает насыщенный, непристойный, жестокий и вместе с тем печальный дух своего времени. А что вы думаете по поводу вот этой ссоры влюбленных в первом веке нашей эры?
«Когда я спросил мальчика, приготовил ли он ужин, тот вдруг разрыдался, бросился на кровать и лежал там, утирая слезы кулачками. Не на шутку встревоженный, я заклинал его поведать мне, что случилось. Не сразу, а лишь после того, как мои просьбы перешли в угрозы, мальчик наконец заговорил, хотя и с большим нежеланием. «Это все тот мужик, — всхлипывал мальчик, — тот, кого ты называешь своим братом, твой приятель Аскилтий. Он давеча влетел ко мне на чердак и попытался взять меня силой. Я позвал на помощь, а он вытащил свой меч. «Если ты хочешь поиграть в Лукрецию, парень, — закричал он, — то я твой Таркин». Взбешенный этим предательством, я набросился на Аскилтия с кулаками. «Ну, что ты скажешь на это?» — заорал я. — «Ах ты кобель продажный! Ах ты дрянь! Ты же шагу шагнуть не можешь, чтоб не поиметь какого-нибудь мальчишку!» Поначалу Аскилтий притворился оскорбленным. Затем он начал размахивать кулаками и визжать что есть мочи. «Заткнись! — вопил он. — Ах ты вонючий гладиатор! Да ты на арене только позорился! Вор! Мерзкий грабитель! Да у тебя хоть раз была настоящая женщина? Да никогда, ты ж первый раз со мной, в саду. А сейчас вот этот мальчишка в кабаке. Боже мой! Как все меняется».
42. АМАЗОНКИ
[доисторическая эпоха]
В древнегреческой мифологии амазонки — это племя женщин-воительниц, обитавших, как утверждают, на северо-востоке Малой Азии на побережье Черного моря. Главным городом амазонок была Фемискира, расположенная у реки Фермодонт, современная территория между реками Трабзон и Синоп в Турции. Об этом племени ходят две легенды. Согласно первой, девятый подвиг Геракла состоял в том, чтобы отправиться за поясом Ипполиты — царицы амазонок. Согласно второй, более поздней легенде, Тесей приезжает в Фемискиру, где берет силой одну из амазонок и увозит ее с собой в Афины. Амазонки преследуют Тесея, вторгаются в Аттику и осаждают афинян. Мир заключается благодаря посредничеству плененной амазонки, которая носила сына Тесея. Однако Тесей бросает ее и решает жениться на Федре. Когда пленница пытается помешать свадебному пиршеству, то умирает от руки Геракла.
В «Илиаде» амазонки воюют с Троей против греков, пока Ахилл не лишает их боевого духа, убив царицу воительниц Пенфесилию. Историк Геродот, живший в V веке до н. э., считал, что амазонки в итоге расселились в Скифии и смешались со скифами, а их потомков стали называть савроматами. Из более поздних источников мы узнаем больше сведений о племени амазонок. Например, Диодор Сицилийский, живший в I веке до н. э., утверждал, что амазонки обитали не в Малой Азии, а в Ливии. Страбо из Александрии, автор I века н. э., первый поведал об опасениях греков в связи с появлением амазонок: «Кто поверит, что войско, или город, или целая нация женщин могли организованно жить без мужчин? Что они не только организованы, но и способны нападать на иноземное государство, подчинять себе соседей, которые занимали ни много ни мало современную Ионию, и совершать поход за море, дойдя да Аттики? Это равносильно утверждению о том, что мужчины в те времена были женщинами, а женщины — мужчинами».
Союз амазонок был ethnos gynaikokratoumenon, «нацией, где властвуют женщины». Женщины этой нации воевали и отказывались от рождавшихся сыновей. Утверждали, что для продолжения рода они жили каждый год по два месяца с мужчинами соседнего племени. Рождавшихся мальчиков убивали, а девочек воспитывали как будущих воинов. Таким образом, обычаи амазонок — матриархальное отображение нравов афинян. Уильям Блейк Тирелл писал в своей книге «Амазонки: как складываются мифы» о том, что миф об этом племени стал отражением неуверенности афинян, связанной с несовершенством патриархата: если афиняне зависели от женщин, рождавших им сыновей, то амазонки сами рожали себе дочерей — таким образом зависимость амазонок от противоположного пола сводилась на нет. Для людей с разным типом культур характерно создавать легенды о далекой земле, где жизнь коренным образом отличается от их собственной (последняя часть «Путешествий Гулливера» представляет собой более современное подтверждение сказанному).
В 1861 году Джоан Якоб Бахофен предположил в своем труде «Право матери», с которым сейчас во многом не соглашаются, что цивилизация развивалась от матриархата к патриархату и что мифы об амазонках вобрали в себя общее представление об этом переходном периоде. Мнения остальных ученых сводятся к тому, что древние германские племена и народности Востока, вероятно, нанимали как женщин, так и мужчин для участия в сражениях, что породило легенду о племени амазонок.
Каким бы ни было их происхождение, амазономахия, то есть битвы с амазонками, — излюбленная тема греческого искусства, нередко изображавшего схватки дев-воительниц с кентаврами. Амазонки предстают с одной обнаженной грудью, однако нет ни одного изображения дев-воительниц без одной груди. Ложная этимология трактует происхождение слова амазонки от а-мазос |a-maz.os| - «без груди», поскольку якобы амазонки удаляли себе правую грудь, чтобы удобнее было носить лук и стрелы. Однако луку и стрелам амазонки все же предпочитали боевой топор, называемый labyris.
Современное поколение открыто ассоциирует амазонок с лесбиянками: впервые такую параллель провела в 20-х годах Натали Бэрни [43], публично назвав себя амазонкой и заказав Роумэйн Брукс [72] свой портрет в виде амазонки. С середины века, исходя из своих соображений, лесбиянки ассоциируют себя с амазонками и делают это весьма оригинально и впечатляюще. Роман «Воинствующие» французской писательницы Моники Уиттиг, где рассказывается о группе женщин, которые любят представительниц своего пола и борются с патриархатом, — особенно яркий пример такой ассоциации.
В наше время большинство лесбиянок носят миниатюрный топор амазонок, labyris, как эмблему. И это свидетельствует о том, насколько нынешний век видоизменил традиции амазонок и придал им характер подлинного, значительного, мощного мифа о самобытности лесбиянок.
43. НАТАЛИ БЭРНИ
[1876 - 1972]
Натали Бэрни родилась 31 октября 1876 года в Дейтоне, штат Огайо. Ее отец был владельцем компании по производству железнодорожных вагонов, мать унаследовала компанию, производящую виски. Мать Натали превосходно рисовала. Бэрни провела детство в Цинциннати, в Вашингтоне. Летом Натали уезжала в Бар-Харбор, штат Мэн, а также совершала многочисленные турне по Европе. Во время одной из таких поездок — то ли в 1886, то ли в 1887 году — в Бельгии она стала свидетельницей сцены, которая поразила ее: какая-то женщина тянула тяжелую повозку с флягами молока, а ее муж шел рядом и покуривал трубку. И с этого момента Натали осознала себя феминисткой. Когда ее отец вернулся в Соединенные Штаты, мать Бэрни предпочла остаться в Париже и изучать историю искусств с Джеймсом Макнейлом Уистлером. Бэрни с сестрой продолжали обучение в привилегированном пансионе Ле Рюш.
В 1899 году, будучи помолвленной с неким Фредди Маннерс-Суттоном, Бэрни пережила свой первый лесбийский роман с известной куртизанкой Лиан де Пуж. С присущим ей равнодушием Бэрни поделилась планами со своим женихом: выйти за него замуж, чтобы получить 3,5 миллиона долларов от своих попечителей и потратить деньги на содержание Лиан. Как это ни странно, жених, похоже, согласился, хотя все это было неожиданно — роман, женитьба и все остальное. Любовь к Пуж вдохновила Бэрни на первую книгу стихов «Ряд женских портретов и сонетов». Лесбийская эротика, столь очевидно проявившаяся в стихах, шокировала читателей, включая отца Бэрни, который скупил все книги, которые смог найти, и уничтожил типографские оттиски. Мать Бэрни, с другой стороны, снабдила работу дочери иллюстрациями — портретами любимых женщин Бэрни. Она порицала не столько лесбийские наклонности дочери, сколько ее неблагоразумие. Несмотря на ряд бурных сцен, мать Бэрни оставалась ее надежным союзником.
После разрыва с Пуж (и трехнедельной помолвки — с кем бы вы думали, — лордом Альфредом Дугласом, бывшим возлюбленным Оскара Уайльда [3]) Бэрни вступила в связь со склонной к самоуничижению поэтессой и писательницей Рене Вивьен (1877—1909) — англичанкой по происхождению, которая публиковала свои работы на французском языке. Вивьен запечатлела свою первую встречу с Бэрни в вышедшем в 1904 году романе «Мне женщина явилась», который был навеян этой любовью: «Я помню то далекое время, когда впервые увидела ее, и, когда мои глаза встретились с ее неумолимыми глазами цвета стали, такими же пронзительными и голубоватыми, как лезвие клинка, по спине пробежала холодная дрожь... Очарование опасности исходило от нее и сводило меня с ума». Со своей стороны, Бэрни писала о Вивьен: «У нее было худощавое тело и очаровательная головка с прямыми, почти бесцветными волосами, карими глазами, в которых часто загорался огонек радости, но когда ее прекрасные, темные веки закрывались, они были красноречивее глаз — они говорили о душе и поэтической меланхолии, которые я искала в ней». Вряд ли стоит говорить о том, что последующая связь была захватывающей, пылкой, страстной и... обреченной. Бэрни исповедовала лесбийский идеал многочисленных связей без ревности, тогда как Вивьен жаждала моногамии. Разочарованная романами Бэрни, Вивьен постепенно позволила Хелен, баронессе де Зуйлен де Ньевелт, увлечь себя. Тем не менее время взаимоотношений Бэрни и Вивьен было весьма плодотворным для обеих писательниц.
В 1902 году Бэрни и Вивьен сели в Восточный экспресс и отправились в Константинополь, чтобы посетить остров Лесбос и почтить память Сафо [2]. Там им пришла в голову мысль учредить школу поэзии, в основе которой лежало бы лесбийское мировоззрение. Хотя проект так и остался неосуществленным, позже эти идеи послужили основанием Женской академии Бэрни.
В 1909 году Бэрни переехала на другую парижскую квартиру и стала жить на улице Якоб, 20, где организовала свой знаменитый литературный салон. Открытый по пятницам, этот «Парижский Лесбос» посещался самыми выдающимися литературными деятелями Парижа того времени, как мужчинами, так и женщинами, хотя акцент, подчас к недовольству гостей-мужчин, был откровенно лесбийским. Жанетт Фланнер описывала происходящее таким образом: «Представления, разговоры, чай, превосходные бутерброды с огурцами, божественные пирожные от Берт, и в результате: новые свидания у дам, которые привлекли внимание друг друга или которые пожелали увидеться снова». Среди присутствовавших лесбиянок были Рэдклифф Холл [28] (которая изобразила Бэрни в «Колодце одиночества» в образе Валери Сеймур), Гертруда Штайн [7], Маргарет Йорсенар, Сильвия Бич, Эдна Ст. Винсент Миллей, Вита Сэквилл-Уэст [64], Виолет Трефусис, Эдит Ситвел и Ванда Ландовска. Салон избрал Бэрни «императрицей лесбиянок» Парижа. (Дружеское соревнование в этот период развернулось между салонами Бэрни и Гертруды Штайн, хотя Штайн, как правило, посещали деятели изобразительного искусства, а не писатели.)
Во время первой мировой войны Бэрни принимала активное участие в антивоенных митингах. По словам биографа Карла Джей, она была «среди первых, кто связал войну и насилие, войну и мужской шовинизм». «Война, — писала Бэрни, — это дитя, рожденное мужчиной — они отцы смерти, тогда как женщины матери жизни, мужественные и не имеющие права выбора». В 1915 году Бэрни встретила и полюбила художницу Роумэйн Брукс [72]. Они вместе работали над романом «Один в поле воин, или После жизни Н.Э». (The One Who is Legion, or A.D.'s After-Life), которая была опубликована в Лондоне в частном порядке в 1930 году. Это была единственная серьезная работа Бэрни, написанная на английском. Остальные работы, сопоставимые по значению с основным произведением «Мысли амазонки», где излагалось лесбийское самосознание, были написаны на французском.
В 1927 году Бэрни основала Женскую академию в качестве альтернативного женского учебного заведения среди поголовно мужских французских академий. Это была одна из первых попыток организовать женщин-писательниц. Академия проводила салоны исключительно для женщин-писательниц, среди которых были Гертруда Штайн [7], Колетт и Джуна Барнз. Академия также предоставляла субсидии для публикации.
В 30-х годах Бэрни и Брукс стали смыкаться с фашистами. Годы второй мировой войны они провели в Италии по приглашению Муссолини. С легкостью позабыв о том, что она сама на одну восьмую еврейка, Бэрни обвиняла Черчилля и евреев за развязанную войну и даже дошла до того, что написала: «Евреи сначала превратили мир в сплошную торговлю, а затем стали править им». Находясь во Флоренции, Бэрни благословила своего соотечественника-экспатриота Эзра Паунда вести свои одиозные профашистские радиопередачи и горячо одобряла его деятельность. После войны Бэрни и Брукс вернулись в Париж, без труда сумев избежать наказания, которое постигло незадачливого Паунда.
После 1940 года Бэрни публиковала главным образом мемуары, в том числе «Черты и портреты», «Путешествие разума» и «Опрометчивые воспоминания». Ее взаимоотношения с Брукс длились пятьдесят лет, хотя они и прерывались из-за любовных связей Бэрни, среди которых был роман с Долли Уайльд, племянницей Оскара. В 1968 году, когда обеим было по восемьдесят, Брукс резко разрывает отношения из-за последнего романа Бэрни, и до конца своих дней женщины больше не обмолвились ни словечком.
Натали Бэрни умерла 2 февраля 1972 года в Париже.
Эпитафия, написанная ею самой, гласит: «Она была другом мужчин и любительницей женщин, что для людей, переполненных страстью и желаниями, лучше, чем наоборот».
Для нас более значимы не столько произведения Бэрни, сколько ее личность. Провозгласив себя амазонкой [42], Бэрни стала видной лесбиянкой, и ее успехи могут служить примером для бесконечного множества ей подобных. За пятьдесят лет работы салона и Женской академии Бэрни способствовала тому, что все большее число женщин осознает силу своей общности и свою индивидуальность, проявляющуюся как в искусстве, так и в интеллектуальной сфере.