На рубеже XV – XVI вв

 

 

В 90-е гг. XV в. сам «государь» Иван III колебался между дву­мя весьма разными направлениями в настроениях его ближай­ших советников. При кажущейся ясности ситуации в историо­графии она освящена слабо, поскольку производит впечатление внутрисемейных распрей. На самом деле все было сложнее, ибо за «внутрисемейными распрями» стояли довольно четкие интере­сы разных придворных «партий». Первую «партию» составляла провизантийская группа Софьи, ее окружения и соответственно Василия Ивановича – будущего великого князя. Ей противостояла группа, ориентированная на Елену Волошанку, вдову безвременно умершего Ивана Ивановича Молодого, сочувственное отношение к которому в летописях заставляет предполагать, что на него воз­лагались большие надежды. В колебаниях Ивана III между этими двумя группами не всегда можно понять, где это были размышления государственного мужа, а где личные обиды на капризную византийскую царевну.

Софья была женщиной решительной и властной, способной на любое «чисто византийское» преступление. Поэтому мало что значила ее опора на провизантийское иосифлянское духовенство: в Италии беженка из Константинополя легко принимала и иные Символы веры. Позднее А. Курбский заметит, что все зло на Руси шло от «жен-иностранок». Помимо Софьи, он имел в виду также вторую супругу Василия III Елену Глинскую. Елену Волошанку же в этот разряд он никак не заносил. В XV в. в «Волошском господарстве» (в Молдавии) говорили и писали на славяно-русском языке. Расположенность Ивана III в 90-е гг. к дочери молдавско­го господаря Стефана IV имела и определенную дипломатичес­кую подоплеку: Стефан был естественным союзником Москвы против правителей Польши Ягеллонов и реальным союзником московского «государя» в деле собирания русских земель. Но в противостоянии двух женщин у Софьи был определенный пере­вес: она опиралась на ортодоксальные провизантийски и даже проримски настроенные церковные круги. В свою очередь Елена Волошанка могла рассчитывать на поддержку тех, кого иерархи признавали еретиками, кто на самом деле был ближе к исконно­му христианству, но имел более свободный взгляд и на религиоз­ные, и на политические вопросы.

А ситуация была сложной и крайне запутанной. С 70-х гг. XV в. в Новгороде весомое влияние приобретает «ересь жидовствующих», суть которой великий князь, конечно, не осознавал («жидовствующими» на Руси еще в XI в. называли приверженцев ирландской цер­кви, и последователи этой традиции отвергали закрепостительные тенденции эпохи). Но он четко воспринимал источник: еретики пришли из Литвы. В самой Москве вольные мыслители, по сути, из ближайшего окружения великого князя, высказывают совсем иные мысли и идеи, но и за ними тянется шлейф-обвинение: «еретики». Иван III в конце 80-х гг. вместе с новгородским архиепископом Ген­надием твердо стоит против митрополита Геронтия (митрополичий сан князя не смущает). Но затем отношения с Геннадием явно осложняются, поскольку первый переводчик на славянский язык Библии (1499 г.) начал ожесточенно отстаивать позиции иосиф­лян и право монастырей владеть селами. Реформа митрополита Алексия была отброшена: принцип «нестяжательства» и обяза­тельный труд монахов уходил в сторону. А отвержение начина­ния Алексия создавало много и церковных, и светских проблем, в которых великий князь не смог бы и разобраться, а главное – вряд ли бы ему это позволили.

Переплетение многих противоречий вылилось в кризис 1497 г.Начало его также связано с молдавскими делами: обострением про­тивостояния Польши и «Волошской земли». Но накопилось и множе­ство внутренних проблем, связанных прежде всего с противодействи­ями княжат и бояр новому порядку. Княжата и бояре по-прежнему борются за право отъезда (отсюда пролитовские настроения), и за право безоглядно распоряжаться в своих вотчинах.

Летом 1497 г. над «Волошской землей» нависла серьезная угроза, однако Стефану IV (1457 – 1504), склонявшемуся уже было идти на поклон к Стамбулу, удалось разбить вторгшиеся польско-литовские войска. Но вскоре молдавский господарь был вынуж­ден признать себя вассалом турецкого султана. Значение его для Руси как союзника в противостоянии Польше и Литве снизилось. Вместе с тем обозначились протурецкие симпатии волошан-молдаван, чем не могли не воспользоваться родственники и греческие эмигранты из окружения Софьи, которые, конечно, симпатизи­ровали литовской стороне: за Александра Казимировича была выдана дочь Ивана III и Софьи Елена, и в этой дипломатической сделке участвовали лица из окружения Софьи. Осенью 1497 г. воз­никает реальный заговор, во главе которого стоял боярин В. Гусев, а за его спиной - со своими интересами – Софья с сыном Василием, которому доходил восемнадцатый год. Заговор приобрел реаль­ные очертания, был раскрыт, и в декабре 1497 г. В. Гусев и его соучастники были казнены, а Софья с сыном Василием подверг­нуты очередной опале.

Предпочтения Ивана III склонились на сторону группы Елены-Волошанки. В феврале 1498 г.состоялась торжественная корона­ция четырнадцатилетнего Дмитрия-внука (сына Ивана Иванови­ча Молодого) в качестве «великого князя» – соправителя самого государя. Поскольку нарушалась традиция майората, Иван III да­вал наказ послам разъяснять, что он волен в своих сыновьях и вну­ках. В этом проявлялось и собственное представление, и стремле­ние к неограниченной власти, и это должно было подчеркиваться особой торжественностью коронации внука. Но в литературе спра­ведливо отмечалось, что, вроде бы передавая внуку неограничен­ную власть, Иван III никак не обеспечивал ее материально. Если сын великого князя Василий Иванович изначально имел весьма значительные земельные владения и стремился к их расширению, то Дмитрий-внук таковых не имел вообще, и в этом, по всей веро­ятности, заключалась одна из главных задач выдвижения на пер­вый план Дмитрия. Иван III как бы завершал ту линию, которая была начата еще Дмитрием Донским: не допускать очередного раз­дела объединенных земель. Это было замечено и на Западе. В письме к императору Максимилиану кенигсбергский командор отме­чал, что «старый государь один держит в своих руках управление землей и не хочет допустить собственных двух сыновей к управле­нию или разделу земли. Это для магистра Ливонии и для почтен­ного Ордена во многих отношениях тяжело и невыгодно: Орден не может противостоять столь большой силе, сосредоточенной в од­них руках, в отличие от того положения, когда земля поделена меж­ду государями».

Самодержавные устремления Ивана III поддерживались имен­но окружением Елены Волошанки. Такого рода устремления во­обще всегда и везде поддерживаются теми, кто не имеет корней в «этой стране». «Повесть о Дракуле», написанная видным привер­женцем идеи самодержавия Федором Курицыным из окружения Елены Волошанки, прославляет жестокость во имя государствен­ной целесообразности. Но и для Византии придворная жесто­кость – это вся тысячелетняя история, а потому и задача в конеч­ном счете сводилась к владению рычагами власти. На заговоре приверженцев феодальной вольницы окружение Софьи лишь спе­кулировало, что вскоре и проявится. А Иван III, как и во многих других случаях, уступал конкретным прагматическим интересам. На стороне же Софьи оказались богатейшие монастыри и церков­ные авторитеты, которые скептически относились и к реформе митрополита Алексия, и к решениям об освобождении Русской Церкви от зависимости со стороны отнюдь не бескорыстного ви­зантийского духовенства. На стороне Софьи оказываются и ар­хиепископ Геннадий Новгородский, и монастыри, жаждавшие сел отнюдь не ради христианского просвещения крестьян. Гнев вели­кого князя на жену и сына начал таять, а внук был принесен в жертву соперничавшей когорте властолюбцев. При этом Василий готов был даже отъехать в Литву (по крайней мере, он ехал к ли­товским границам), что могло быть одной из причин перемены в настроениях Ивана III: он всегда был реалист и прагматик и дос­тигал целей постоянной ориентацией на изменяющиеся условия. В 1502 г.Дмитрий и его мать Елена Волошанка будут отправлены «за приставы». В тюрьме в 1509 г. Дмитрий и закончит свои дни при почти полном молчании русских и иностранных источников: ни объяснения причин смерти, ни оценок в них нет.

Вопрос об обстоятельствах и причинах отстранения от власти Дмитрия-внука в 1502 г. в литературе обсуждался, но вряд ли мо­жет быть решен при имеющемся состоянии источников. Во всяком случае, в источниках все сводится к личной воли государя – он кого хочет, того и жалует, а кого хочет, того и наказывает. В част­ности, русским послам указывалось, что они должны были объяснять отстранение юноши Дмитрия примерно в том же духе, что и его возвышение: «Который сын отцу служит и норовит, ино отец того боле и жалует; а который сын родителем не служит и не норо­вит, ино того за что жаловати?» В другом наказе (1504 г.) разъясня­ется: «Внука был государь наш пожаловал, и он учял государю нашему грубити: ино ведь всякой жалует дитя, которое родителем норовит и служит; а который не норовит, да еще грубит, ино того за что жаловати?»

Было бы интересно узнать, из-за чего юноша Дмитрий «гру­бил» деду? На действительные причины князь в своих наказах даже не намекает. Но это явно связывалось и с падением роли Волошской земли в качестве стратегического союзника Москов­ской Руси, и с обострившейся борьбой вокруг соотношения ви­зантийской и русской церкви, разного прочтения христианства. Ведь именно тогда Иван III отказался и от своих советчиков бра­тьев Курицыных, и от поддержки так называемой «московской ереси», да и от поддержки «нестяжателей» тоже. Он уступил «ви­зантийской чистоте», отказавшись и от идеалов подвижников XIV в., и от многих традиций русского христианства, и даже от столь важной для гдсударства задачи обеспечения поместьями слу­жилых людей, во имя то ли сиюминутных политических успехов, то ли исходя из своей оценки государственных задач, то ли просто из чувства самосохранения.

В Никоновской летописи имеется, может быть, самое реаль­ное объяснение перемены, происшедшей в настроении «госуда­ря» в 1503 г., когда наиболее остро стоял вопрос о возможной секуляризации церковных земель и ликвидации удельной систе­мы. В так называемом «Слове ином» рассказывается о земельной тяжбе «некоторых человецех», крестьян великокняжеских вла­дений с Троицким монастырем. Обычное нарушение: монастырь «переорал (т.е. перепахал. - А.К.) земленую межу» и пашет зем­лю, принадлежащую князю. Иван III повелел нарушившего межу монаха карать «торговой казнью» (так обозначалось публичное битье кнутом), а с игумена Серапиона взыскать 30 рублей. Были затребованы и прошлые грамоты монастыря на все села. Но, как сообщает Никоновская летопись, 28 июля «князь великий Иван Васильевич всея Руси начат изнемогати; его же Господь любит, наказует». Иными словами, болезнь воспринималась как наказа­ние Божье, и, очевидно, так это воспринял и сам князь. Так или иначе, но вскоре вопрос о секуляризации практически снимает­ся, и состоявшийся через некоторое время церковный собор счи­тал вопрос о сохранении монастырского землевладения уже почти решенным.

Отказ от секуляризации церковных земель, по существу, предопре­делял отношение и к другому вопросу – корректировался взгляд на удельную систему. Как справедливо отметил С.М. Каштанов, эти два воп­роса могли быть решены только во взаимосвязи. Сохраняя одно, великокняжеская власть неизбежно должна была сохранять и дру­гое. Но высшей власти оставалась хотя бы функция регулятора все­гда напряженных отношений между светскими и церковными зем­левладельцами.

Иван III умер в 1505 г. явно не на вершине своих достижений. На Руси прошли несвойственные ей пожары, в которых сжигали ерети­ков, в том числе тех, кому князь не так давно симпатизировал. И даже внешнеполитические успехи уже не выглядели надежными. Явно не сумел он предусмотреть и последствия своих конвульсив­ных действий конца XV – начала XVI в.