Слова благодарности

Метафоры, которыми мы живем» Дж. Лакофф, М.Джонсон.

Предисловие редактора

Когнитивная теория метафоры: почти двадцать пять лет спустя.

Метафора как феномен художественной литературы (прежде всего поэ­зии), языка, культуры и искусства никогда не была обделена вниманием ученых и деятелей искусства. Разумеется, были и пики интереса. Один из них приходится на 60-70 годы XX века. Тогда кто-то из историографов теории метафоры писал, что если количество студентов, изучающих мета­фору, будет увеличиваться в такой же прогрессии, то к началу XXI века их будет больше, чем людей. От первого издания книги «Метафоры, которыми мы живем» на языке оригинала нас отделяет уже без малого четверть века. Она вышла как раз на пике интереса к метафоре и могла затеряться в огромном потоке научной литературы, как это происходит с большинством публикаций по этой проблематике. Однако с книгой Дж. Лакоффа и М.Джонсона этого не произошло.

Книга «Метафоры, которыми мы живем» Дж. Лакоффа — уже в те времена очень известного специалиста по лингвистике и одного из творцов порождающей семантики — и М. Джонсона — философа и логика — вызвала оживленную дискуссию и приобрела чрезвычайную популярность не только среди языковедов, но и представителей других дисциплин, да и просто среди читающей публики'\ Специалистами по когнитивной лингвистике она была признана библией когнитивного подхода к метафоре — своеобразным аналогом соссюровского «Курса общей лингвистики» в когнитивизме лингвистического извода.

Как и полагается книге такого ранга, она уже имеет свою историю перевода на русский язык. Отдельные главы этой работы публикова­лись в сборнике «Язык и моделирование социального взаимодействия» в переводе автора данной статьи и в сборнике «Теория метафоры» в переводе Н. В. Перцова. Однако в полном виде книга в русском переводе выходит впервые.

Читатель, знакомый с книгой Лакоффа и Джонсона по изложе­ниям и фрагментарным переводам, обнаружит для себя много нового. Во-первых, в ней практически отсутствует знакомая по современным публикациям терминология когнитивной лингвистики — «когнитивное отображение», «метафорическая проекция», «профилирование свойств» и т. д. Вместо фрейма используется термин «гештальт», лингвистиче­ским аспектам которого Дж. Лакофф в свое время посвятил отдельную статью4). Впрочем, и позже в обширной монографии «Женщины, огонь и опасные вещи» Дж. Лакофф не отказывается от гештальта, воспроизводя соответствующее описание эмпирического гештальта из данной книги5). Избегая специфической терминологии, авторы, по-видимому, сознатель­но стремились расширить круг читателей, что им и удалось в полной мере. При этом в книге «Метафоры, которыми мы живем» действительно излагаются основы когнитивного подхода к изучению метафорики. Дру­гое дело, что базовые идеи когнитивного подхода, не потерявшие своей актуальности и сейчас, передаются на содержательном уровне.

Во-вторых, читатель-лингвист будет несколько удивлен обилию соб­ственно философской проблематики — сопоставлению объективизма и субъективизма, а также обоснованию эмпирического подхода к пробле­мам истинности, к явлениям языка, в частности к описанию функциони­рования метафор. У читателей (не философов) моего поколения непре­менно воскреснут в памяти фрагменты оживленной дискуссии из «Ма­териализма и эмпириокритицизма». У философов — тем более. Впрочем, автор данной статьи не берет на себя смелость погружаться в философ­скую проблематику, хотя она и заслуживает всяческого внимания.

Наконец, в-третьих, при всей живости изложения (которую пере­водчики и редактор по мере сил старались передать), обилии интересных примеров и отчасти публицистической манере изложения проблем, ка­сающихся метафор и жизни общества, книга не свободна от известного дидактизма. Авторы не упускают случая при каждой удобной возможно­сти повторить все то, что они сказали ранее в более или менее обобщенной форме. Выигрывает или проигрывает от этого книга — судить читателю. Заметим, однако, что в любом случае это будет уже оценка post factum. Как гласит известная формула — книга заслуживает, более того, давно уже заслужила самой высокой оценки, а авторы снискали исключительную популярность в самых широких кругах читающей общественности.

Не имеет большого смысла излагать в предисловии содержание кни­ги — лучше уж прочитать сам текст. Остановимся на двух моментах, представляющих интерес для тех, кто хочет ознакомиться с основными идеями когнитивного подхода к метафоре — на современном состоя­нии когнитивной теории метафоры и на перспективных направлениях исследования метафор.

1. Когнитивная теория метафоры: исходные положения

Основной тезис когнитивной теории метафоры сводится к следующей идее: в основе процессов метафоризации лежат процедуры обработ­ки структур знаний — фреймов и сценариев. Знания, реализующиеся во фреймах и сценариях, представляют собой обобщенный опыт взаи­модействия человека с окружающим миром — как с миром объектов, так и с социумом. Особую роль играет опыт непосредственного взаимо­действия с материальным миром, отражающийся на языковом уровне, в частности, в виде онтологических метафор.

Метафоризация основана на взаимодействии двух структур зна­ний — когнитивной структуры «источника» (source domain) и когни­тивной структуры «цели» (target domain). В процессе метафоризации некоторые области цели структурируются по образцу источника, иначе говоря, происходит «метафорическая проекция» (metaphorical mapping) или «когнитивное отображение» (cognitive mapping). Предположение о частичном воспроизведении структуры источника в структуре цели по­лучило название «гипотезы инвариантности» (Invariance Hypothesis)6). Следы метафорической проекции обнаруживаются на уровне семантики предложения и текста в виде метафорических следствий. Например, ме­тафора НАРОД/ОБЩЕСТВО [цель] — ЭТО СТАДО [источник] в выражениях типа мы вновь являемся лишь бессловесным стадом для губительных игр «верхов» обращает внимание адресата на идею «несамостоятельности, пассивности», которая является частью когнитивной структуры (фрей­ма) «стада»: знания о мире говорят нам, что стадо животных (например, коров — как прототипический вариант для европейской культуры) управ­ляется пастухом.

Высвечивание отдельных свойств источника в области цели, возни­кающее в процессе метафорической проекции и проявляющееся на уровне предложения и текста в виде метафорических следствий, часто называют «профилированием».

В настоящее время когнитивная теория метафоры не дает ясно­го ответа на вопрос о том, как, в сущности, происходит сам процесс взаимодействия когнитивной области источника и области цели в про­цессах метафоризации. Основная причина этого заключается в том, что не разработан общепринятый метаязык представления знаний для целей описания функционирования языка, не определен инвентарь формальных процедур преобразования знаний. Имеющиеся отдельные попытки в этом направлении не меняют общей картины7). Подчеркнем, что основная про­блема здесь даже не в том, как описать структуру фрейма и содержание соответствующих преобразований, а в том, как представлять семанти­ческую информацию в компонентах структуры фрейма (соответственно, сценария или плана).

Области источника и области цели неэквивалентны не только в смыс­ле направления метафоризации. Область источника — это более кон­кретное знание, получаемое человеком в процессе непосредственного опыта взаимодействия с действительностью. Это «знание по знаком­ству», если пользоваться терминологией Б. Рассела. Сфера цели — менее ясное, менее конкретное, менее определенное знание, это, скорее, «зна­ние по определению». Как пишет Дж. Лакофф, «метафора позволяет нам понимать довольно абстрактные или по природе своей неструкту­рированные сущности в терминах более конкретных или, по крайней мере, более структурированных сущностей» 8). Аналогичный тезис неод­нократно повторяется и в книге «Метафоры, которыми мы живем». Эта идея была отражена в «тезисе об однонаправленности метафорической проекции». В дальнейшем тезис об «однонаправленности», выдвинутый в когнитивной теории метафоры, вызвал множество критических откли­ков. И действительно, противоречащие примеры очевидны. Например, в русском политическом дискурсе концептуализация политика как члена семьи в метафоре РОДСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ вряд ли отвечает тези­су об «однонаправленности», ср. метафоры типа идеи дедушки Ленина, отец народов, Горбачев — дитя партийного аппарата, крестный отец перестройки. Вряд ли, например, концепт ДЕДУШКА более конкретен, чем концепт ЛЕНИН. Есть и другие типы метафор, которые явно противоречат тезису об однонаправленности: метафора литературы (литературных персонажей), метафора сверхъестественного существа, метафора ИСТОРИИ И др.

В этих случаях следует говорить не столько о прояснении (струк­турировании) неясной целевой области, сколько об изменении уже име­ющейся структуры области цели, о ее переструктурировании. Новое знание возникает в данном случае благодаря профилированию некото­рых свойств источника, не представленных или скрытых в области цели.

Однако в целом следует признать верным, что ядро метафорической системы образуют метафоры, отвечающие сформулированному тезису «однонаправленности». Собственно, этот тезис отражает одну из важ­нейших функций метафоры — когнитивную, или функцию получения нового знания.

Область источника в когнитивной теории метафоры представляет собой обобщение опыта практической жизни человека в мире. Зна­ния в области источника организованы в виде «схем образов» (image schemas) — относительно простых когнитивных структур, постоянно воспроизводящихся в процессе физического взаимодействия человека с действительностью 9). К схемам образов относятся, например, такие ка­тегории, как «вместилище», «путь», «баланс», «верх— низ», «перед— зад», «часть—целое». Эти категории обсуждаются и в данной книге.

Устойчивые соответствия между областью источника и областью це­ли, фиксированные в языковой и культурной традиции данного общества, получили название «концептуальных метафор». К числу концептуаль­ных метафор европейской культуры относятся, например, метафориче­ские проекции ВРЕМЯ - ЭТО ДЕНЬГИ, СПОР - ЭТО ВОЙНА, ЖИЗНЬ - ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ и др. Концептуальные метафоры могут образовывать согласованные концептуальные структуры более глобального уровня — «когнитивные модели», которые являются уже чисто психологическими и когнитивными категориями, напоминающими по свойствам гештальты когнитивной психологии.

2. Дескрипторная теория метафоры

Когнитивная теория метафоры развивается в настоящее время в различ­ных направлениях. Одно из них - это дескрипторная теория метафоры10). Последняя представляет собой попытку формализации когнитивной тео­рии метафоры для формализованного (вряд ли формального в точном смысле) описания большого корпуса контекстов использования мета­фор, т. е. для исследования метафорики дискурса в целом, а не анализа отдельных изолированных примеров.

С формальной точки зрения метафорическая проекция представляет собой функцию отображения элементов области источника в элементы области цели. Тем самым источник оказывается «областью отправле­ния» функции отображения, а цель — «областью прибытия». В результа­те формируется соответствие между источником и целью, стабильность которого в каждом конкретном случае сильно варьирует — от наименее стабильных творческих метафор до устойчивых «стертых» метафор, фик­сированных в культурной традиции общества. Когда элементы области назначения хорошо структурированы, соответствие между элементами области отправления и области прибытия метафорической функции отображения может быть взаимно - однозначным.

В дескрипторной теории метафоры метафора описывается как мно­жество кортежей сигнификативных и денотативных дескрипторов, пред­ставляющих, соответственно, область источника и область цели ме­тафорической проекции. Так, метафора война законов представляет­ся в дескрипторной теории метафоры в виде двухэлементного мно­жества следующего типа: {«война», «законодательская деятельность»; законодательство}. Первый дескриптор — «война» — является сигни­фикативным, а вторые два — «законодательская деятельность», «законо­дательство» — денотативными. Использование метаязыка сигнификатив­ных и денотативных дескрипторов позволяет единообразно описывать контексты употребления метафор и обрабатывать их с помощью компью­терных программ — баз данных.

Тематически связанные поля сигнификативных дескрипторов фор­мируют «метафорические модели» (М-модели). Например, сигнифи­кативные дескрипторы, имеющие семантику военных действий, армии, образуют М-модель ВОЙНЫ; дескрипторы, тематически связанные с род­ственными отношениями, формируют М-модель РОДСТВЕННЫХ ОТНОШЕ­НИЙ и т. д. Каждая М-модель описывается иерархически упорядоченными деревьями сигнификативных дескрипторов. В описании наиболее час­тотных метафор русского политического дискурса эпохи перестройки используется порядка пятидесяти М-моделей.

Такое понимание метафорической модели отличается от принятого в когнитивной теории метафоры, в которой метафорическая модель ин­терпретируется как пара сущностей — соответствие между элементами источника и элементами цели. Принятое в дескрипторной теории мета­форы словоупотребление отражает языковой аспект функционирования метафоры. Метафорической моделью в этом случае оказываются одно­родные области источника — однородные с точки зрения опыта человека и, отчасти, семантики. В этом смысле М-модель в дескрипторной теории метафоры — это «языковая метафорическая модель».

Язык дескрипторов и деревьев дескрипторов метафорических мо­делей, разрабатываемый в дескрипторной теории метафоры, позволяет количественно оценивать М-модели с точки зрения их функционирова­ния в дискурсе. Например, можно определить, насколько «когнитивно - нагруженными» являются сигнификативные дескрипторы М-модели: чем

больше различных реалий описываются сигнификативными дескрипто­рами, т. е. чем больше ее «денотативное разнообразие», тем больше потенциал М-модели в данном типе дискурса. Так, применительно к по­литическому дискурсу эпохи перестройки, денотативное разнообразие М-модели ФАУНЫ — 1,3269, М-модели РОДСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ — 2, а М-модели МЕХАНИЗМА — 1,904. Это означает, что в политическом дискурсе эпохи перестройки один сигнификативный дескриптор М-моде­лей механизма и родственных отношений в среднем использовался для описания двух различных реалий политической и экономической жизни, а в М-модели ФАУНЫ — фактически только для метафорического осмысления одного явления. Иными словами, М-модели МЕХАНИЗМА и РОДСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ обладают большим потенциалом в мета­форической интерпретации политических реалий, чем М-модель ФАУНЫ. Еще один важный параметр, характеризующий М-модель с точки зрения ее отображений в область цели, это «стабильность денотативных отображений» М-модели. Одним из центральных объектов изучения в когнитивной теории метафоры являются концептуальные метафоры, которые определяют способы осмысления человеком действительности в данной культуре. В дескрипторной теории метафоры концептуальные метафоры представляют собой регулярно воспроизводящиеся в рамках М-модели пары отображений <сигнификативный дескриптор,,, дено­тативный дескрипторго>. Чем больше таких стабильных или хотя бы достаточно регулярных пар в М-модели, тем больше ее денотативная стабильность. Этот параметр также можно оценить количественно.

3. Инвентаризация метафорики дискурса и использование корпусных технологий

Совокупность М-моделей, использующихся в дискурсе, образуют «метафорику» данного дискурса. Часть из этих М-моделей типичны для данного дискурса, формируют его как таковой, как специфический и от­личающийся от других типов дискурсов. Такие М-модели относятся к «дискурсивным практикам»13). Таким образом, говоря об исследова­нии метафорики некоторого дискурса, мы должны выявить, во-первых, использующиеся там метафорические модели и, во-вторых, установить, какие из них являются дискурсивными практиками.

Концептуальное развитие когнитивной теории метафоры в 70-е го­ды опережало накопление языкового материала. Однако уже с конца 70-х годов начинается ощутимый рост исследований, в которых накапли­ваются значительные корпусы примеров употребления метафор. Так, для немецкого языка здесь следует упомянуть монографию Вольфа-Андреаса Либерта «Области метафор в обыденном общении на немецком языке», в которой на солидном языковом материале показаны основные метафорические концепты и типичные метафоризуемые сущности (эле­менты области цели, в дескрипторной теории метафоры — денотативные дескрипторы). Так, концепт Vertikalitat 'вертикальность' проецируется в немецком обыденном дискурсе на такие категории, как Preis 'цена', Temperatur 'температура', Zinsen 'проценты по банковским вкладам'15). В 1999-2001 годы в университете г. Билефельд (Германия) была создана база данных по политической метафоре эпохи объединения Германии — порядка 9 000 контекстов (см. ниже). Анализ результатов, полученных на достаточно большом корпусе примеров, позволяет составить общую картину использование метафор различных типов в дискурсе.

Продолжалось накопление материала по метафорике и для англий­ского языка. На сайте Дж. Лакоффа в университете Беркли опубликовано порядка 400 примеров использования метафор английского языка, клас­сифицированных по разным параметрам — в том числе по области источника16'.

Для русского языка собран весьма репрезентативный материал по политической метафорике и по поэтическим метафорам. Сбор политических метафор основывался на методологии инвентаризации метафор, разрабо­танной в дескрипторной теории метафоры. В Институте русского языка РАН создана база данных по русской политической метафоре эпохи перестройки, включающая порядка 9 000 контекстов употребления. Эта база данных легла в основу словаря политических метафор, выходившего двумя выпусками в 1991 и 1994 годах17'. В дальнейшем эта база данных использовалась в российско-немецком проекте сопоставления политиче­ских метафор эпохи перестройки и периода объединения ГДР и ФРГ (die Wende).

Контексты использования метафор в русской поэзии собраны в об­ширном двухтомном словаре Н. В. Павлович, который также основан на компьютерной базе данных19'.

Полное исследование метафорики дискурса с использованием кор­пусных технологий предполагает, во-первых, сбор представительного корпуса контекстов употребления метафор, во-вторых, разработку мета­языка описания области источника и области цели; в-третьих, описание типичных метафорических моделей в смысле дескрипторной теории метафоры, в-четвертых, выявление концептуальных метафор дискурса (в качестве формального параметра для этого может использоваться па­раметр стабильности денотативных отображений) и, наконец, в-пятых, определение набора М-моделей и концептуальных метафор как дискур­сивных практик.

Инвентаризация метафорики привела к появлению множества ос­мыслений, интерпретаций особенностей употребления метафор в различ­ных типах дискурсов — часто публицистического толка. В англоязычной литературе такие работы вписываются в традицию «критики языка» (critical study of language)20'. Парадигмальным образцом анализа такого рода можно считать работу Дж. Лакоффа об использовании метафор в американской прессе во время «войны в заливе»21'. С точки зрения идеологической (в широком смысле) направленности метафор исследо­вался в последнее десятилетие и российский политический дискурс. Так, функциям метафоры ПЕРСОНИФИКАЦИИ в перестроечном дискурсе по­священо исследование автора данной статьи и Е.К. Казакевич22'. В ряде работ обсуждаются метафорические осмысления категорий «идеология», «национальная идея», «коррупция»23'. В исследованиях А. П. Чудинова показан широкий спектр метафорических моделей современного русского политического дискурса в сочетании с публицистическим осмыслением причин частого использования тех или иных метафор24'.

Корпусная инвентаризация метафорических моделей дискурса пред­ставляет собой важный этап научного описания функционирования ме­тафор в реальном употреблении. Именно поэтому появляется все боль­ше исследований не выборочного, а «сплошного» анализа метафорики, результаты которого можно считать статистически достоверными. Оче­видный социальный заказ (понимаемый отнюдь не в вульгарном смысле этого слова) стимулирует и исследования воздействующей, идеологической функции метафоры. Это позволяет рассматривать анализ метафо­рики политического дискурса как один из базовых методов исследования политической лингвистики.

4. Верификация гипотезы о когнитивной функции метафоры

Поскольку основу процессов метафоризации образуют процедуры об­работки структур знаний, то метафора в первую очередь оказывается когнитивным феноменом, влияющим на мышление человека. Как пишут в своей книге Дж. Лакофф и М. Джонсон, «метафоры по сути сво­ей являются феноменами, обеспечивающими понимание» (с. 208). Этот исходный тезис когнитивной теории метафоры не был, однако, удовлетво­рительным образом подтвержден экспериментально. Очевидность тезиса, быть может, и была бы достаточным условием признания его истинности в эмпирическом подходе к явлениям языка, однако с объективистских позиций правдоподобная гипотеза так бы и оставалась гипотезой, если бы не ряд исследований, проведенных за последние десять лет.

Одно из проявлений тезиса о когнитивной функции метафоры — это предположение о том, что метафора влияет на процесс принятия решений. Согласно современным представлениям, процесс принятия ре­шений включает следующие основные этапы: 1) осознание проблемной ситуации; 2) выявление альтернатив разрешения проблемной ситуации; 3) оценка альтернатив; 4) выбор альтернативы (собственно принятие решения). Метафора так или иначе может влиять на любой из этапов принятия решений, но она особенно важна при формировании множе­ства альтернатив разрешения проблемной ситуации. Несколько огрубляя, можно сказать, что человек видит только те альтернативы, которые сов­местимы с данной метафорой и которые она высвечивает в ситуации коммуникативного взаимодействия.

Высказывались гипотезы о связи метафор с кризисным состояни­ем сознания, с проблемной ситуацией и с поиском решений проблемы. На это прямо указывает когнитивная теория метафоры, согласно которой метафорическое осмысление действительности позволяет сформировать множество альтернатив разрешения проблемной ситуации. Лапидарно эту идею можно было бы иллюстрировать следующим образом. В нача­ле перестройки в публицистике и речах политиков различного калибра широко использовался такой прием построения статьи или выступле­ния, который позволял сравнивать преобразования, начавшиеся в СССР, как движение корабля по морю, как полет самолета в воздухе (типа Самолет взлетел, но не знает, куда сесть/где посадочная площадка), с перестройкой строения (дома, сарая — Дядя Миша перестраивал сарай и пр.) и т. п. Понятно, что при интерпретации процесса перестройки как ДВИЖЕНИЯ ТРАНСПОРТНОГО СРЕДСТВА в сферу внимания попадают (или «профилируются») такие характеристики, как выбор курса/направления движения, скорость передвижения, состав команды корабля, летчики са­молета. При этом выводится из рассмотрения возможность изменения самого транспортного средства, его модификации. Свойства последнего типа, наоборот, характерны для метафоры перестройки как СТРОЕНИЯ. Иными словами, выбор метафорической модели навязывает, формирует набор альтернатив разрешения проблемной ситуации.

Следующий шаг рассуждения таков: если метафора влияет на про­цесс принятия решений в проблемных ситуациях, то количество метафор должно возрастать в периоды общественно-политических и экономиче­ских кризисов. К. де Ландтсхеер провела исследование использования по­литической метафорике в голландском политическом дискурса за период с 1831 по 1981 годы25). В результате удалось показать, что при коррекции абсолютной частоты употребления метафор параметрами, учитывающими тип метафорической модели и новизну метафоры, результирующая кри­вая частоты употребления метафор коррелирует с периодами кризисов.

Другой эксперимент проводился на материале русского политиче­ского дискурса (точнее, дискурса СМИ) в период августовского кризиса 1998 года. На объеме выборки в 750 000 словоупотреблений за период с июня по сентябрь 1998 года количественные показатели относительной частоты употребления метафор, откорректированные по степени новизны метафоры, резко возрастали во время пика кризиса 15-21 сентября26'.

Эти эксперименты показали, что гипотеза о влиянии политиче­ских метафор на процесс принятия решений справедлива. Интуитивное представление о высокой частоте употребления политических метафор, например в период перестройки, вполне объяснимо, так как именно в период кризисов общество нуждается в интенсивном поиске решений существующих проблем.

Подтверждение гипотезы о связи метафоры с «кризисным» мыш­лением косвенно подтверждает и исходный тезис когнитивной теории метафоры о влиянии метафор на мышление человека.

5. Синтактика метафор

Еще одно важное направление изучения метафорики, инициированное книгой Дж. Лакоффа и М. Джонсона, касается возможностей взаимного сочетания метафор. Здесь авторы рассматривают два основных случая — метафоры могут быть согласованными друг с другом (coherent), а мо­гут быть совместимыми друг с другом (consistent). Согласование — это соотнесенность метафор с более общим концептом, а совместимость — способность формировать общий образ. Например, метафоры ПУТЕШЕ­СТВИЕ НА МАШИНЕ, ПУТЕШЕСТВИЕ НА ПОЕЗДЕ И ПУТЕШЕСТВИЕ ПО МОРЮ несовместимы, поскольку не формируют общего образа. При этом они оказываются согласованными, поскольку относятся к более общему кон­цепту ПУТЕШЕСТВИЯ. С другой стороны, в контекстах типа Мы просто должны идти каждый своей дорогой одновременно реализуется метафора ДВИЖЕНИЯ и метафора ПУТИ, которые вместе образуют единый образ. В этом случае речь идет о совместимости метафор.

Изучение согласованности метафор относится к парадигматике и оп­ределяет вхождение метафоры в метафорическую модель. Исследование условий совместимости касается синтактики метафор и представляет собой очень важное направление исследований, которое, в частности, дает значимую информацию о способности человека сочетать в процессе мышления различные области источников и тем самым одновременно использовать данные из различных сфер человеческого опыта. В работе «О типах сочетаемости метафорических моделей»27^ автор данного пре­дисловия пытался показать, что контексты одновременной реализации нескольких метафор разделяются на два основных класса — примеры «когнитивно - семантической» сочетаемости и «онтологической сочетае­мости». Когнитивно - семантическая сочетаемость реализуется в тех слу­чаях, когда между двумя М-моделями, точнее между стоящими за ними фреймами, устанавливаются семантические связи на уровне следствий. Так, в контексте Экономические «проекты века» эпохи перестройки про­валивались один за другим <...> «Отцы» же оставались у руля метафора РОДСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ совместима с метафорой РУЛЯ: они легко образуют единый образ — отцы управляют транспортным средством с помощью руля. Онтологическая сочетаемость не мотивируется семан­тически (с помощью метафорических следствий). В лучшем случае она может быть объяснена устройством мира. Так, примеры онтологиче­ской сочетаемости М-модели ПЕРСОНИФИКАЦИИ и МЕХАНИЗМА «Знаю, знаю», — бурчала машина или учет интересов рыночного механизма ре­ально представлены в дискурсе и, в принципе, также образуют единый образ. Однако семантически его мотивировать невозможно. Однако из­вестно, что первые механизмы создавались по образцу и подобию людей, они моделировали те или иные функции человека — способность пе­редвигаться, делать какую-то работу (пусть простую и однообразную), исполнять музыкальные произведения (например, шарманки являются весьма сложно устроенными механизмами). Возможно, именно это и мотивирует возможность таких сочетаний метафорических моделей.

Широкое использование комбинаций метафорических моделей в дискурсе сопровождает увеличение частоты политической метафори­ки. Это дополнительная возможность расшатывания стандартных рамок осмысления действительности, фиксированных в структурах знаний, ко­торые уже могут не отвечать новым реалиям. Сочетаемость метафори­ческих моделей в речи — это способ самонастраивания когнитивной системы и попытка борьбы с ритуализацией ее собственного мышления.

6. Метафоры и искусственный интеллект

Название этой главки может показаться неожиданным, а само направ­ление искусственного интеллекта (ИИ) — слабо связанным со сферой лингвистического знания. Сами авторы книги негативно оценили воз­можность создания систем ИИ, моделирующих человеческое понимание: «...сможет ли компьютер когда-нибудь понять то, что понимают люди? Наш ответ „нет" просто потому, что понимание требует опыта, а у ком­пьютеров нет тел, и у них нет опыта, присущего человеку» (с. 239). Между тем сотрудничество между лингвистами и разработчиками си­стем искусственного интеллекта началось еще в 70-е годы XX века и дало очень интересные результаты, в том числе и для теории языка. Именно поэтому метафору как языковой феномен и феномен мышления и проявление интеллектуальной способности человека не обошли своим вниманием специалисты по созданию интеллектуальных программ. Кни­га Дж. Лакоффа и М. Джонсона оставила свой след и в проблематике ИИ. Казалось бы, чисто философская проблема, широко обсуждаемая в кни­ге, — соотношение подхода объективизма, субъективизма и эмпиризма к проблемам истинности и функционирования метафор — оказывается весьма значимой для стратегий разработки систем ИИ, моделирующих те или иные стороны интеллектуального поведения человека.

Если правы сторонники объективизма, то черты сходства, на кото­рых строится метафорическая проекция — это реальные характеристики сущностей (объектов реального или воображаемого мира), которые не за­висят от человека и могут быть верифицируемы. Тогда моделирование порождения метафор сводится, во-первых, к фиксации черт сходства сущ­ностей в модели мира (в частности, в словаре системы ИИ) и, во-вторых, к процедуре поиска черт сходства между различными сущностями, что и позволяет порождать метафоры. На таких принципах основана, напри­мер, интеллектуальная модель Патрика Уинстона "Tranfer Frame system", изначально предназначенная для порождения рассуждений по анало­гии.

Система способна на основе характеристик сходства, имеющихся у нее в модели мира, порождать предложения типа Robbie is like a fox в значении 'Робби умен'.

Субъективизм, между тем, утверждает, что представления человека о мире уникальны, черты сходства могут возникать в конкретной ситуа­ции, их невозможно предсказать заранее. С этой точки зрения, программы, в которых черты сходства заданы изначально, не в состоянии порождать креативные, новые метафоры. Сторонники эмпиризма, к которым при­надлежат и авторы книги, отчасти согласны в этом с субъективизмом, утверждая, что характеристики сходства индивидуальны в том смысле, что они порождаются на основе опыта взаимодействия человека с объек­тами окружающего мира. Иными словами, новые метафоры возникают на основе специфического индивидуального опыта.

Стремясь решить эту проблему, специалисты по ИИ идут различны­ми путями. Так, Д. Румельхарт и Д. Хоббс исходят из того, что метафо­рическая интерпретация языкового выражения не отличается существен­ным образом от множества различных интерпретаций и реинтерпретаций предложений типа Полицейский поднял руку и остановил машину, обес­печивающих его понимание29'. Для исчерпывающего понимания этой фразы требуется множество знаний о полиции, полицейских, правилах движения на дорогах, водителях и т. д. Системе ИИ, моделирующей пони­мание текста, не нужен специальный блок интерпретации метафор. Они должны пониматься как любые другие идиоматические выражения. Тем самым снимается проблема понимания новых метафор. Впрочем, остает­ся неясным, как в этом случае должны выглядеть правила порождения новых метафор.

Аналогичный взгляд на проблему компьютерного моделирования метафоры демонстрирует Карбонелл. В его системе текст интерпрети­руется специальными правилами понимания идиоматических выражений (в том числе и метафор) лишь в том случае, если буквальное понимание оказывается неприемлемым.

В целом следует констатировать, что эмпирический подход к мета­форе, представленный в книге «Метафоры, которыми мы живем», вызвал оживленное обсуждение в кругах специалистов по ИИ, однако перспек­тивность его использования в моделировании процессов понимания естественного языка до сих пор остается не вполне ясной. Объективистский подход к метафоре и к рассуждению по аналогии в ИИ оказался более продуктивным. Использование новых способов представления знаний — в частности инструментария коннекционизма — позволяет не только зафиксировать имеющиеся характеристики сходства между сущностями, но и порождать новые в конкретных проблемных ситуациях"'.

Книга Дж. Лакоффа и М.Джонсона «Метафоры, которыми мы жи­вем» креативна как сам объект ее описания — метафоры. Креативна в том смысле, что она стимулирует и исследование метафор, и осо­знанное отношение к использованию метафорики в обыденной речи, создавая для этого не только чисто научную, но и общественно зна­чимую мотивацию. Быть может, именно в этом заключается причина ее исключительной притягательности и популярности в самых широких кругах читателей. Русский перевод этого научного бестселлера безуслов­но запоздал, но не стал от этого менее актуальным. Остается только предложить его вниманию читателя.

Эта книга возникла из нашего общего интереса к тому, как люди пони­мают свой язык и свой опыт. Во время нашей первой встречи в начале января 1979 года выяснилось, что мы едины во мнении о том, что до­минирующие в западной философии и лингвистике взгляды на значение неадекватны и что «значение» в этих традициях имеет очень мало общего с тем, что люди считают значимым в своей жизни.

Вместе нас свел общий интерес к метафоре. Марк обнаружил, что в традиционных философских концепциях метафоре отводится весьма незначительная роль в понимании нас самих и нашего мира (если об этом вообще идет речь). Джордж обнаружил лингвистические данные, пока­зывающие, что метафора проникает в наш повседневный язык и мышле­ние, — данные, которые не могла объяснить ни одна из существующих англо-американских лингвистических или философских теорий. В этих дисциплинах метафора традиционно рассматривалась как периферий­ный концепт. У нас же, наоборот, было интуитивное ощущение, что она является центральным понятием, возможно, ключом к адекватному объяснению понимания.

Вскоре после нашей встречи мы решили совместно работать над не­большой (как мы думали) статьей, в которой хотели привести некоторые лингвистические доказательства недостаточности современных теорий значения. За неделю мы обнаружили, что некоторые предположения со­временной философии и лингвистики, считающиеся со времен «греков» бесспорными в западной философской традиции, препятствовали даже постановке вопросов, которые нам хотелось бы рассмотреть. Проблема заключалась не в том, чтобы расширить или улучшить какую-то суще­ствующую теорию значения, но в том, чтобы пересмотреть центральные установки западной философской традиции. В частности, это означа­ло отрицание существования какой-либо объективной или абсолютной истины и множества связанных с нею теоретических положений. Это также означало необходимость формулировки альтернативного подхо­да, в котором центральную роль играли бы скорее человеческий опыт и понимание, чем объективная истина. В процессе создания книги мы вы­работали элементы эмпирического подхода не только к языку, истинности и пониманию, но и к проблеме значимости нашего повседневного опыта.

Слова благодарности

Идеи не возникают из ничего. Важнейшие положения этой книги пред­ставляют собой синтез различных интеллектуальных традиций и демон­стрируют влияние наших учителей, коллег, студентов и друзей. Кроме того, многие соображения появились как результат обсуждений букваль­но с сотнями людей. Мы не можем должным образом выразить нашу благодарность всем научным школам и ученым, которым это следова­ло бы сделать. Все, что мы можем — это перечислить некоторых из них и надеяться, что остальные поймут, что мы им тоже благодарны и ценим их. Вот некоторые из тех ученых, кто способствовал появлению идей этой книги.

Джон Роберт Росс и Тед Коэн во многом упорядочили наши пред­ставления о лингвистике, философии и жизни.

Пит Беккер и Шарлотта Линде натолкнули нас на идею о том, как люди связывают события своей жизни в единое целое.

Работы Чарльза Филлмора по семантике фреймов, идеи Терри Ви­нограда о системах представления знаний и концепция сценариев Род­жера Шенка подготовили основу оригинальной теории лингвистических гештальтов Джорджа, которые мы затем обобщили в концепции эмпири­ческих гештальтов.

Наши взгляды на фамильное сходство, теорию категоризации, осно­ванную на прототипах, и представления о неопределенности категори­зации восходят к Людвигу Витгенштейну, Элеоноре Рош, Лотфи Заде и Джозефу Гогену.

Наши выводы о том, что язык отражает концептуальную систему его носителей, в значительной мере инициированы работами Эдварда Сепира, Бенджамина Ли Уорфа и других исследователей, работавших в рамках этой традиции.

Наши идеи о связи метафоры и ритуала родились из антропологиче­ской традиции Бронислава Малиновского, Клода Леви-Стросса, Виктора Тернера, Клиффорда Гиерца и других.

Наши представления о том, как формируется концептуальная си­стема в результате нашего постоянного успешного функционирования в материальном и культурном окружении, частично возникли из тради­ции исследований в области развития человека, начатых Жаном Пиаже, а частью — из традиции экологической психологии, выросшей из трудов Дж. Дж. Гибсона и Джеймса Дженкинса, особенно в том виде, как она изложена в работах Роберта Шоу, Майкла Турвей и других.

На наши взгляды о сущности наук о человеке сильно повлияли Пол Рикер, Роберт МакКоли и европейская философская традиция.

Сандра МакМоррис Джонсон, Джеймс Мелчерт, Ньютон и Элен Харрисон, Девид и Элли Антин помогли нам увидеть общее между нашим эстетическим опытом и другими аспектами человеческого бытия.

Дон Арбитблит обратил наше внимание на политические и эконо­мические следствия наших идей.

И. С. Чианг позволил нам увидеть связь между телесным опытом и способами видения себя и мира.

Мы также очень многим обязаны современным ученым, разрабо­тавшим в мельчайших деталях философские идеи, против которых мы выступаем. Мы с уважением относимся к исследовании Ричарда Монте­гю, Сола Крипке, Дэвида Льюиса, Дональда Дэвидсона и других, так как их работы внесли существенный вклад в традиционные западные теории значения и истинности. Именно их уточнения традиционных философ­ских понятий позволили нам увидеть, где мы не согласны с традицией, а где сохраняем ее элементы.

Наши утверждения в основном опираются на лингвистические дока­зательства. Многие из них, если не большинство, появились в результате дискуссий с коллегами, студентами и друзьями. Джон Роберт Росс, в частности, по телефону и по почте постоянно снабжал нас множеством примеров. Большая часть примеров из глав 16 и 17 принадлежит Клаудии Бругман, которая также оказала нам неоценимую помощь в подготовке рукописи. Авторами многих других примеров являются Дон Арбит­блит, Джордж Бергман, Дуайт Болинджер, Анн Боркин, Метью Бронсон, Клиффорд Хилл, Д. К. Хулгейт III, Деннис Лав, Том Мандел, Джон Манлей-Бузер, Моника Маколей, Джеймс Д. МакКоли, Вильям Наги, Реза Нилипур, Джеофф Нанберг, Маргарет Радер, Майкл Редди, Рон Силлиман, Ив Свитсер, Марта Тобей, Карл Циммер, а также студенты из университетов Калифорнии, Беркли и Художественного института Сан-Франциско.

Множество отдельных идей этой книги возникли из неформальных бесед. Мы особенно хотели бы поблагодарить в этой связи Джей Атлас, Пола Беннасерафа, Бетси Брандт, Дика Брукса, Ива Кларка, Херба Кларка, Дж. В. Коффмана, Алана Дундес, Гленна Эриксона, Чарльза Филлмора, Джеймса Гейсера, Лин Хинтон, Пола Кея, Леса Лампорта, Девида Льюиса, Джорджа МакКлюра, Джорджа Ранда, Джона Серля, Дана Слобина, Стива Тейнера, Лена Талми, Элизабет Воррен и Боба Виленски.

Назад12
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• 14
• 15
• 16
• Далее