Глава 32. После того разговора под яблоней три дня и три ночи шел проливной дождь, но это никак не сказалось на идиллическом образе жизни в Хаттоне
После того разговора под яблоней три дня и три ночи шел проливной дождь, но это никак не сказалось на идиллическом образе жизни в Хаттоне. Просто живописные окрестности Хаттона сменились удобными комнатами дома Синджина;
Проснувшись наутро четвертого дня, Челси увидела все тот же ливень.
— Здесь часто так льет? — спросила она, лениво потягиваясь.
В полудреме, не открывая глаз, Синджин ответил:
— Никогда не был здесь весной, — и, накрыв лицо подушкой в попытке укрыться от света, пробормотал:
— Не на что охотиться.
Сев на кровати, Челси стала расчесывать взъерошенные волосы, после чего еще раз лениво потянулась.
Как хорошо, несмотря на дождь! Какое блаженство, в отличие от обычного распорядка дня, когда столько дел и в доме, и на конюшне. Она взглянула на мужа, растянувшегося в беспорядочно разбросанных одеялах и простынях, прижимавшего подушку к лицу, как бы оттягивая наступление утра. Она сказала в направлении подушки:
— Давай сегодня сделаем леденцы. — Из-под подушки послышался невнятный звук. — Я ужасно голодная. — В ответ еще менее понятное бурчание. — Синджин!
Он открыл глаза, потому как подушка была вырвана у него из рук и далеко отброшена. И еще потому, что он почувствовал на себе теплое женское тело. Она, расставив ноги, села ему на бедра. Сделав над собой небольшое усилие, он окончательно проснулся. Это было не особенно сложно после нескольких лет пробуждений в незнакомых будуарах, когда на сон остается пара-тройка часов. Он улыбнулся, увидев ее розовощекое личико.
— А ты знаешь, как их готовить? — поинтересовался он вместо привычного приветствия «Доброе утро, дорогая», которое он произносил любой женщине, делившей с ним постель. — Бьюсь об заклад, ты не знаешь, — добавил он.
— Я знаю, как их вытаскивать, — сказала она с таким важным видом, как будто остальные этапы приготовления роли не играли.
— Ну, раз уж мы оба не имеем ни малейшего представления о приготовлении леденцов, почему бы тогда просто не сказать повару, а пока поспать.
— Мы всегда делали леденцы в плохую погоду…
На секунду его глаза широко раскрылись от удивления, но затем он иронично прищурился:
— Как благоразумно с вашей стороны.
Он в плохую погоду находил себе более веселые занятия. И не только в плохую.
— К тому же я хочу есть, — сказала Челси, не замечая его насмешки.
— Ты все время хочешь есть.
— Я же ем за двоих.
«Для такого утра она выглядела слишком радостной, — думал Синджин, — эдакая щебечущая лесная фея, которая к потопу успела приготовить лодку».
Для него же этот утренний час был менее благоприятным, сказывались две бутылки кларета и пара рюмок коньяка. Взгляд его полуприкрытых глаз скользил по жене, единственному источнику его наслаждений здесь, в Хаттоне. И он решил, что взамен на то необычайное удовольствие, которое она ему доставляет, он мог бы поучаствовать даже в приготовлении леденцов.
— Я думаю, — сказал он и взглянул в ее глаза, полные ожидания, — раз уж ты ешь за двоих, то мы просто должны сделать леденцы…
— Сейчас? — Вся ее неугомонность и почти детская нетерпеливость прозвучали в одном слове.
Он вздохнул. То, что хочет разум, не всегда хочет тело. Однако, взяв себя в руки, он приветливо улыбнулся:
— Сейчас.
Она буквально выпрыгнула из кровати, взяла свой халат из кресла, закружилась от радости и накинула его на плечи.
Приподнявшись на локтях, Синджин улыбался ее светлому и радостному настроению в такое серое и тусклое утро. Ее зелено-голубой халат подходил к ее светлым волосам и пасмурному синевато-серому дню.
Парча халата мерцала как лазурь, пока она, перелетая от шкафчика к столу и бюро, собирала его халат, расческу, свой гребень и зеркальце. От всей этой суматохи у него еще сильней разболелась голова.
— Дорогая, ты слишком быстро передвигаешься сегодня, — сказал Синджин, откидываясь на подушки. — Посиди хотя бы минутку.
— Так лучше? — с улыбкой поинтересовалась Челси, сразу же замедлив свой темп. Накинув на себя его шелковый халат, волочившийся на ней, словно шлейф, она, будто королева, профланировала вдоль кровати.
Но ее улыбка не переставала выдавать ее настроения, проказливого и радостного, а ее просвечивающиеся волосы напоминали ему нимфу.
— Ты порезал ногу, — сказала она, подойдя к кровати. И, не глядя, уложив все то, что она держала в руках, чтобы повнимательней рассмотреть каплю крови у Синджина на бедре.
Он сразу же сел и, глядя на кровь, спросил:
— Порез? — тоном, каким чопорная девственница произнесла бы «половая связь».
— Я сотру ее, — Челси стала искать, чем бы вытереть ему ногу.
Недоумевая, как можно порезаться во сне, да еще на мягком матраце, —Синджин уголком простыни стер кровь.
Пореза не было. Кожа была нетронутой.
Внезапная догадка поразила его в следующую секунду, приведя его в некоторое замешательство, расстройство, настораживающее волнение. Всегда избегавший длительных отношений с женщиной, Синджин имел только самые общие представления о выкидыше.
— Я думаю, это твоя кровь, — осторожно сказал он, когда Челси возвращалась от небольшого столика, на котором стоял умывальный таз. На лице его не дрогнул ни один мускул, хотя необычайное страдание и переживание вдруг переполнили его.
Уронив мокрую тряпку, как будто обжегшись, она закрыла рукой рот и будто онемела. Пораженная, Челси безмолвно стояла посреди комнаты. Тиканье часов в этой внезапной тишине казалось необычайно громким. И в этот момент она подумала, что у нее, должно быть, остановилось сердце: настолько она похолодела от слов, произнесенных Синджином.
— Надо проверить, — тихо предложил Синджин.
Освободившись от одеял и простыней, он осторожно сел, спустив ноги на пол. Причем он как-то странно контролировал свои движения, как будто тишина требовала обдуманных действий.
И когда мгновением позже Челси проверила, на белом полотенце виднелось красное пятно. Лицо ее стало мертвенно-бледным.
Повинуясь бессознательному импульсу, она сжала ноги, как будто это могло отвести беду, как будто она была в состоянии контролировать неумолимое кровотечение. «Я потеряю его, — была ее первая мысль, — и нашего ребенка». Она закрыла глаза, пытаясь противостоять подступившим слезам.
«Я никогда не хотела любить его», — думала она, а к горлу подступал комок. И до Хаттона ей это удавалось. Но Синджин своим очарованием заставит поверить даже в любовь. А когда он с такой легкостью и теплотой начинал говорить о ребенке, то она даже попыталась строить какие-то планы. Но сейчас ее ребенок был в опасности, все ее мечты под угрозой, страх того, что она может потерять своего ребенка, охватил ее рассудок. И единственное, что она чувствовала в тот момент, была огромная горечь, гнетущая и беспредельная. На глазах выступили слезы и, печально сверкая, стали скатываться по ее бледным щекам.
В этот миг Земля, казалось, слетела со своей оси, но Синджин, увидев ее слезы, уже спешил к ней. Подняв ее на руки, он прижал ее к своей широкой груди. Переливающаяся парча, как след ее слез, упала на ковер.
— Может, так и надо, — прошептал он, пытаясь ее успокоить, — не надо плакать.
Челси прижалась к нему, и он почувствовал, как ее теплые слезы катятся у него по груди.
— Позовем повивальную бабку.., доктора, они. скажут. Ну, не плачь. Может, обойдется.
Он автоматически произносил эти фразы утешения, обдумывая между тем возможные действия.
Перспектива личной свободы завладела им подобно видениям святого Антония в пустыне. Его прежняя жизнь забрезжила, как мираж, на горизонте. Жестокое и эгоистичное слово «развод», как сильнодействующее лекарство, завладело им. Но параллельно с его эгоистичными интересами в нем еще существовали увлечение и привязанность к Челси, так же как сожаление по их ребенку, возможно, уже слишком слабому для этой суровой жизни. «Как их непрочные отношения, — думал он, — и свадьба по принуждению».
Он был огорчен и разочарован, как будто всю прежнюю жизнь он был лишь игрушкой в руках злодейки-судьбы. И вообще, его настоящие чувства не подвергались никакому определению. Но природные доброта и способность к состраданию взяли вверх в той неразберихе, что творилась у него в голове: нужно было немедленно позаботиться о Челси.
— Я пойду позову повивальную бабку, — произнес он мягко, покачивая ее нежно, как ребенка. — Полежи пока на кровати, только секундочку, — добавил он, в то время как она обвила руками его шею.
— Нет, — попросила она.
— Пожалуйста, дорогая… — настаивал он.
— Это обязательно? — Ее голос дрожал, слова едва были слышны. Если бы в тот момент она не была потрясена своей утратой, она бы удивилась своей беспомощности. Но, беззащитная перед своими чувствами, она нуждалась в утешении, надежде; ей нужна была его поддержка.
— Обязательно, дорогая.., как предосторожность.
— Нет, останься со мною. — Никто в целом мире не мог почувствовать того, что чувствовала она. Эти капли — как смертный приговор, невидимые, беспощадные, холодящие душу. Ей не хотелось оставаться одной. Ей не хотелось, чтобы он покидал ее.
Он понимал если не ее страх, то ее нежелание .оставаться одной. Поэтому, держа ее левой рукой, он правую просунул в рукав халата, затем, переложив ее на правую руку, он надел халат. Завязав при помощи зубов и одной руки пояс, он нежно поцеловал Челси в лоб и быстрыми шагами вышел из спальни.
Пронеся Челси по темному коридору, он остановился на верхней ступеньке лестницы.
— Миссис Барнс, — закричал он, — Нэд, Джим, Френк. — Вереница имен, словно в водовороте, закружилась вниз по винтовой лестнице, разносясь по всему первому этажу.
И вся прислуга явилась немедленно, потому как их хозяин никогда не повышал голоса. Увидев леди у него на руках, они поняли, что случилось несчастье.
Появление герцога в такой ранний час уже означало, что что-то случилось. К тому же лицо госпожи было все в слезах.
— Мне нужен доктор или доктора. Мне нужны повивальные бабки. Немедленно, — сказал он сильным и властным голосом. — Пошлите столько грумов, сколько потребуется. Саара ко мне. Бедуины пусть тоже едут. — Он отпускал охрану. Сейчас Челси грозит большая опасность. — И завтрак для леди! Немедленно.
Его приказы, отданные твердым и решительным тоном, заставили всю прислугу придти в движение.
Большего он пока сделать не мог.
Им оставалось лишь ждать.
Пассивное ожидание невыносимо…
Синджину нужно было чем-нибудь заняться, бездейственность чужда его натуре, но это было невозможно, не беспокоя Челси. Поэтому он, все еще держа ее на руках, сел в кресло у окна, наблюдая, как в разные стороны разъезжаются грумы. Саар с бедуинами уже ускакал. Вот одна группа отправилась на север в Глендейл за доктором Хэтчемом, другая — на восток в Уэйтфилд к доктору Грегори. Две другие — в соседнюю деревню за повивальными бабками.
Когда принесли завтрак, Синджин стал уговаривать Челси поесть.
— Ты должна, — говорил он ей, — должна подкрепиться. Вот попробуй земляники или шоколада, пирожное… — И так, выбирая кусочки с подноса, стоящего на столе, он кормил ее и не переставал говорить, чтобы хоть как-то отвлечь. — Дороги размыло после дождей, люди еще не скоро вернутся… Так что кушай, ну, открой ротик, моя хорошая. Мама всегда говорила, что весной в Хаттоне воды больше, чем в Брайтоне.
Вот и ров весь наполнился. На ложечку пудинга, кушай, сердце мое. А миндальный крем, твой любимый.
Может, повесим твою новую картину в столовой? Отодвинем шкаф с фарфором, как раз места хватит. Вот попробуй.., тост с ветчиной и еще с каким-то соусом.
А это? Как ты думаешь, это стилтонский сыр? Хорошо, еще ложечку… Это рецепт еще матушки миссис Барнс.
Он надеялся, что его голос хоть немного утешает ее, отвлекает, пусть ненадолго, не давая оставаться одной с таким горем. Но, несмотря на все это, мысль о кровотечении не исчезала. «Если не двигаться, если кушать, прекратится ли оно? Выживет ли ребенок при таком кровотечении? Ну остановись! У всех женщин так? Остановись же, пожалуйста, пожалуйста!»
Так она молила небеса, потому что не хотела терять своего ребенка. У него уже были и пол, и имя. Она разговаривала с ним, строила планы на будущее. Она искренне раскаивалась и просила прощения у всех богов и духов за свой эгоизм. Наверное, она слишком сильно настаивала на девочке, и теперь они наказывали" ее. «Простите меня, простите, — беззвучно умоляла она, — и я не хотела, я не знала, я беру свои слова обратно, простите меня».
Но боги и духи если и слышали ее, то оставались равнодушными к ее мольбам. И только Синджин помогал ей справиться со все усиливающимся кровотечением. Пришлось приложить новое полотенце, предыдущее уже все пропиталось кровью.
— Дорогая, — сказал он, выкинув использованное полотенце, — полежи немножко, а я пока спущусь и поговорю с миссис Барнс. — Ему стоило больших усилий сохранять спокойный тон. — Тебе нужен доктор. Я ничем не могу тебе помочь. Пожалуйста, дорогая, я очень быстро — туда и обратно.
Не дожидаясь ответа, он встал из кресла. Синджин не мог просто так сидеть и наблюдать, как его жена истекает кровью. Поэтому он намеревался найти помощь, даже несмотря на ее протесты.
Положив Челси на кровать, он укрыл ее одеялом, в одно мгновение натянул на себя бриджи и рубашку.
Босиком он бросился вниз по лестнице на кухню, на ходу задавая вопросы и требуя немедленных ответов.
— Почему еще не пришла помощь? Где доктора?
Почему не привезли повивальных бабок?
И с каждым ответом его и без того хмурый взгляд становился все более сердитым.
Френк вернулся с половины пути в Глендейл: снесло мост в Онгли. Доктор Грегори уехал в Манчестер на прошлой неделе. Нэд еще не вернулся, но по мосту в Икли невозможно проехать в такой дождь. Джеймс пока тоже не вернулся.
То мечась, как загнанный зверь, то стоя без движения, Синджин задавал вопросы прислуге. Причем он внимательно смотрел в глаза говорящего, как будто мог повлиять на ответ. Он даже подумал, не отвезти ли Челси саму к врачу, но тут же выбросил эту мысль: на экипаже по таким дорогам не проедешь.
Сорок минут прошло, а помощи все не было. Прислуга крутилась вокруг него, но, кроме сострадания, они ничем не могли помочь. И вдруг Синджин похолодел от мысли о том, сколько крови Челси может потерять, пока не… Отбросив эту мысль, он лихорадочно искал какое-нибудь решение. Он не на дуэли, где всегда под рукой доктора и секунданты, не на поле боя, где тебя скорее убьют, чем тебе понадобится помощь врача. Саар имеет кое-какие познания по медицине, но это в основном касается пулевых ранений, порезов, сломанных костей, но никак не выкидышей.
Вдруг у него в голове всплыли все ужасные истории о родах: смерть леди Блэйр, жены Пэджета, которой было чуть больше девятнадцати, дочери Харольда, которая не дожила и до первой годовщины свадьбы, сестры Кэллистера, с которой он танцевал на ее первом балу за несколько месяцев до трагических родов. Все эти женщины были молоды; и тут — смерть, в считанные дни или даже часы. Но эти грустные истории его никогда не касались.
До сегодняшнего дня.
Человек, имевший практически неограниченную власть, был сейчас бессилен. Синджин и раньше попадал в ситуации, опасные для жизни, но не было случая, чтобы он не смог выпутаться. Однако ни его геройство, ни смелость, ни холодный расчет ничем не помогут Челси. Он был бессилен перед волей небес и силами природы.
Он больше не нашел ничего лучшего, как сказать:
— Дайте мне знать, если хоть что-нибудь узнаете о Нэде и Джеймсе. — Он смягчил свой тон, а то прислуга и так была достаточно перепугана. Никто просто не осмеливался подняться к нему, чтобы доложить о неудачных попытках.
— Я хочу знать немедленно, — сказал он и окинул взглядом стоящих навытяжку слуг. — Понятно?
Все послушно закивали головами, но никто не посмел вымолвить и слова под пронизывающим взглядом этих голубых глаз. И только миссис Барнс произнесла:
— Да, ваша светлость.
— Оседлайте мне Мамелуке.
Синджин решил, что если еще десять минут не будет никаких известий, то он сам отправится за повивальной бабкой. Деревня Дедхам Клоуз прямо за рекой.