Глава XXI, В ЗАСАДЕ

 

Этот поступок, который буквально потряс меня, казалось, не слишком-то взволновал Рультабия. Когда мы вернулись в свою комнату, он, ни словом не обмолвившись о виденной нами сцене, стал давать мне последние указания. Сначала нам предстояло поужинать. После ужина я должен был войти в темный чулан и оставаться там до тех пор, пока что-нибудь не увижу.

– Если вы увидите раньше меня, – наставлял меня мой друг, – вы должны меня сразу же предупредить. А увидите вы раньше меня в том случае, если убийца проникнет в правую галерею любым другим путем, кроме сворачивающей галереи, так как вам будет видна вся правая галерея, а я буду видеть только сворачивающую галерею. Чтобы предупредить меня, вам придется всего лишь отпустить шнурок, который держит занавес на окне правой галереи, расположенном рядом с темным чуланом. Занавес сразу же упадет и закроет окно, образовав темный квадрат там, где был квадрат света, ведь галерея-то освещена. Для этого вам надо всего-навсего протянуть руку из темного чулана. Я же из сворачивающей галереи, которая образует прямой угол с правой галереей, буду видеть через окна сворачивающей галереи все световые квадраты, образуемые окнами правой галереи. Если интересующий нас светлый квадрат станет темным, я пойму, в чем дело.

– И тогда?

– Вы увидите меня на углу сворачивающей галереи.

– И что мне в таком случае делать?

– Вы тотчас же направитесь ко мне вслед за убийцей, но я уже буду рядом с ним и увижу, вписывается ли его лицо в круг …

– …подсказанный вам здравым смыслом, – закончил я, едва заметно улыбнувшись.

– Чему вы улыбаетесь? Тут нечему… Хотя, впрочем, веселитесь, пользуйтесь последними оставшимися у вас минутами, ибо, клянусь вам, такой возможности у вас скоро уже не будет.

– А если человек этот опять ускользнет?

– Тем лучше! – невозмутимо молвил Рультабий. – Я вовсе не стремлюсь схватить его, он сможет убежать, скатившись по лестнице, через вестибюль первого этажа… Произойдет это раньше, чем вы успеете дойти до площадки, ведь вы будете в самом конце галереи. Ну а я, конечно, позволю ему уйти, но только после того, как увижу его лицо . Это все, что мне нужно: увидеть его лицо. В дальнейшем я сумею устроить так, чтобы он умер для мадемуазель Станжерсон, даже если он останется жив . Если же я схвачу его живым, мадемуазель Станжерсон и господин Робер Дарзак, возможно, никогда не простят мне этого! А мне хотелось бы сохранить их уважение – это славные люди. Когда я увидел, как мадемуазель Станжерсон наливает снотворное в стакан своего отца, чтобы этой ночью его не разбудил разговор, который должен у нее состояться с ее убийцей , мне стало ясно – да и вы должны понять это, – что ее признательность по отношению ко мне будет весьма сдержанной, если я приведу к ее отцу человека из Желтой комнаты и загадочной галереи, – ведь руки-то у него будут связаны, зато язык развязан! Может, это величайшее счастье, что тогда, в загадочной галерее, человек этот растворился, словно по волшебству! Я понял это той ночью, увидев посветлевшее вдруг лицо мадемуазель Станжерсон, после того как она узнала, что он исчез. Да, я понял: чтобы спасти несчастную, необходимо не столько поймать этого человека, сколько заставить его молчать любым способом. Но убить человека!.. Убить человека не так-то просто. К тому же это уже не мое дело… Вот разве что он сам даст мне повод!.. С другой стороны, заставить его молчать, не добиваясь признаний от дамы… Это трудная задача, тут надо отгадать все, не зная ничего!.. К счастью, мой друг, я угадал… или, вернее, нет, я постиг все путем рассуждений… и потому сегодня ночью я хочу только одного: увидеть его лицо, которое должно вписаться…

– в круг…

– Вот именно, хотя лицо его, надо сказать, ничуть не удивит меня!..

– Однако мне казалось, что вы уже видели его лицо в тот вечер, когда спрыгнули в комнату…

– Видел, но плохо… Свеча стояла на полу… И потом, такая бородища…

– А сегодня, вы думаете, ее не будет?

– Берусь, пожалуй, утверждать, что будет… Но галерея освещена, к тому же теперь я знаю… или, во всяком случае, мой мозг знает… а потому и глаза смогут увидеть…

– Если речь идет только о том, чтобы увидеть и дать ему уйти… зачем нам оружие?

– Затем, мой дорогой, что если человек из Желтой комнаты и загадочной галереи поймет, что я узнал его, он может пойти на все! И тогда нам придется защищаться.

– А вы уверены, что он придет сегодня ночью?..

– Это так же верно, как то, что вы стоите сейчас передо мной!.. Сегодня утром, в половине одиннадцатого, мадемуазель Станжерсон с поразительной ловкостью устроила так, чтобы остаться этой ночью без сиделок, она отпустила их под благовидным предлогом на двадцать четыре часа, а на время их отсутствия уговорила своего дорогого папочку охранять ее и лечь спать в ее будуаре. Он, разумеется с радостью и величайшей признательностью принял эти новые возложенные на него обязанности. Странное совпадение, не правда ли? Отъезд господина Дарзака (после всего мне сказанного) и необычайные меры, предпринятые мадемуазель Станжерсон, с тем чтобы остаться в полном одиночестве… Какие же могут быть сомнения? Мадемуазель Станжерсон сама готовит приход убийцы , которого так опасается господин Дарзак!

– Это ужасно!

– Да.

– А то, что мы сейчас видели… По-вашему, она хочет усыпить отца?

– Да.

– Значит, нас останется только двое?

– Четверо. Сторож и его жена будут на всякий случай на страже… Я думаю, их помощь не понадобится до того, как все произойдет… Но сторож может оказаться мне полезным после, если мы все же убьем нашего невидимку.

– Вы полагаете, что придется его убить?

– Придется, если он сам этого захочет!

– А почему бы не предупредить папашу Жака? Вы не хотите воспользоваться его услугами?

– Нет, – резко ответил Рультабий.

Некоторое время я хранил молчание, затем, желая проникнуть в тайну мысли Рультабия, внезапно спросил его:

– Почему бы не предупредить Артура Ранса? Он мог бы оказать нам неоценимую помощь…

– Вот как! – с нескрываемым раздражением сказал Рультабий. – Вы, стало быть, всех хотите посвятить в секреты мадемуазель Станжерсон!.. Пошли ужинать… Пора… Сегодня мы ужинаем у Фредерика Ларсана… если только он снова не пустился вдогонку за Робером Дарзаком… Он не отстает от него ни на шаг. Ну, ничего, если сейчас его нет, ночью-то, я уверен, он будет!.. Вот уж кого я проведу!

В этот момент послышался шум в соседней комнате.

– Должно быть, он, – заметил Рультабий.

– Я забыл спросить вас об одной вещи, – сказал я. – В присутствии полицейского ни слова о нашей ночной экспедиции, не так ли?

– Разумеется. Будем действовать одни, на свой собственный страх и риск .

– И вся слава достанется нам?

– Так точно, тщеславный человек!

Ужинали мы с Фредериком Ларсаном в его комнате. Мы застали его у себя… Он сказал, что только что вернулся, и пригласил нас к столу. Ужин прошел в приятнейшей обстановке, и для меня не составило ни малейшего труда понять, что этим мы были обязаны благодушной уверенности, в которой пребывали и Рультабий, и Фредерик Ларсан, каждый со своей стороны убежденный в том, что добрался, наконец, до истины. Рультабий сообщил великому Фреду, что я приехал к нему по собственному почину и что он задержал меня, дабы я помог ему закончить одну большую работу, которую он намеревается отправить сегодня же в «Эпок». По его словам, я должен был уехать обратно в Париж одиннадцатичасовым поездом и увезти с собой его рукопись, что-то вроде романа с продолжением, в котором юный репортер описывал основные эпизоды таинственных событий, имевших место в Гландье. Выслушав его объяснение, Ларсан только улыбнулся, давая понять, что его не проведешь, однако, как и подобает вежливому человеку, не позволил себе ни единого замечания по поводу того, что его никоим образом не касается. Соблюдая величайшую осторожность в словах и даже в интонациях, Ларсан с Рультабием довольно долго обсуждали присутствие в замке г-на Артура Ранса, говорили и о его прошлом в Америке, о котором им хотелось бы знать гораздо больше, в особенности когда это касалось его отношений со Станжерсонами.

В какой-то момент Ларсан, который, как мне показалось, почувствовал себя вдруг неважно, с усилием произнес:

– Я полагаю, господин Рультабий, что в Гландье нам скоро нечего будет больше делать; думается, нам осталось провести здесь считанные вечера.

– И я того же мнения, господин Фред.

– Стало быть, вы считаете это дело законченным?

– Я в самом деле думаю, что оно закончено и что ничего нового мы уже не узнаем.

– И вам известна личность виновного? – спросил Ларсан.

– А вам?

– Да.

– Мне тоже, – сказал Рультабий.

– Это одно и то же лицо?

– Не думаю, если только вы не переменили своего мнения , – заметил юный репортер. И, помолчав, счел нужным добавить: – Господин Дарзак честный человек!

– Вы уверены в этом? – спросил Ларсан. – Ну, что касается меня, то лично я уверен совершенно в обратном… Итак, значит, война?

– Да, война. И я побью вас, господин Фредерик Ларсан.

– Молодость не знает сомнений, – со смехом сказал великий Фред, обращаясь ко мне.

– Не знает, – словно эхо вторил ему Рультабий.

Тут вдруг Ларсан, поднявшийся было, чтобы пожелать нам доброй ночи, поднес обе руки к груди и пошатнулся. Чтобы не упасть, ему пришлось опереться на Рультабия. Он страшно побледнел и повалился в кресло.

– Ох, ох! – простонал он. – Что это со мной? Неужели меня отравили?

И он растерянно воззрился на нас… Напрасно мы пытались расспрашивать его, он уже впал в беспамятство, и нам не удалось вытянуть из него ни слова. Мы были крайне обеспокоены и за него, и за себя, так как ели все то же, к чему прикасался Фредерик Ларсан. Мы бестолково суетились вокруг него. Теперь он, казалось, уже не испытывал боли, но его отяжелевшая голова упала на плечо, и веки сомкнулись. Склонившись над ним, Рультабий стал слушать его сердце…

Когда мой друг распрямился, лицо его было абсолютно спокойно, хотя только что он казался очень взволнованным.

– Он спит, – сказал Рультабий и потащил меня к себе в комнату, закрыв предварительно дверь комнаты Ларсана.

– Снотворное? – спрашивал я. – Уж не хочет ли мадемуазель Станжерсон усыпить сегодня вечером всех?..

– Возможно… – сказал в ответ Рультабий, думая о чем-то своем.

– А мы-то как же? Как же мы? – кричал я. – Кто поручится, что и мы не проглотили точно такое же снотворное?

– Вы чувствуете себя неважно? – невозмутимо спросил меня Рультабий.

– Нет, напротив!

– Вам хочется спать?

– Нисколько…

– Ну что ж, мой друг, в таком случае предлагаю вам выкурить эту превосходную сигару.

И он протянул мне первоклассную гаванскую сигару, которую подарил ему г-н Дарзак, сам же он закурил трубку, свою неизменную трубку.

Так мы просидели в этой комнате до десяти часов, ни разу не нарушив молчания. Рультабий непрестанно курил, нахмурив лоб и устремив взгляд куда-то вдаль. В десять часов он разулся и подал мне знак; я сразу понял, что должен последовать его примеру и снять свои ботинки. Когда оба мы остались в носках, Рультабий сказал, но так тихо, что я скорее угадал, чем расслышал это слово:

– Револьвер!

Из кармана пиджака я достал свой револьвер.

– Заряжайте! – скомандовал он.

Я зарядил.

Затем он направился к двери комнаты и с величайшей осторожностью открыл ее. Мы очутились в сворачивающей галерее. Рультабий снова подал мне знак. Я понял, что должен занять свой пост в темном чулане. Я уже было пошел, как вдруг Рультабий догнал меня и поцеловал, затем все так же бесшумно вернулся к себе в комнату. Удивленный этим поцелуем и несколько обеспокоенный, я добрался до правой галереи и беспрепятственно пошел дальше; миновав лестничную площадку, я двинулся вперед по галерее левого крыла и дошел до темного чулана. Прежде чем войти в чулан, я внимательно изучил шнурок, стягивающий оконный занавес… Мне и в самом деле стоило только коснуться его рукой, чтобы тяжелый занавес сразу упал, скрыв от взора Рультабия световой квадрат: условленный сигнал. Звуки шагов заставили меня остановиться возле двери Артура Ранса. Значит, он не лег! Но почему же он, оставшись в замке, не ужинал вместе с господином Станжерсоном и его дочерью? По крайней мере, я не видел его за столом в тот момент, когда мы стали невольными свидетелями странного поступка мадемуазель Станжерсон.

Когда я вошел в свой темный чулан, мне там очень понравилось. Я видел всю галерею насквозь, она была освещена, как днем. Ничего из того, что там могло произойти, не укроется от моего взора. Но что же все-таки там произойдет? Может быть, что-то очень важное. И снова меня пронзило беспокойное воспоминание о поцелуе Рультабия. Так целуют своих друзей только в особо торжественных случаях или же если им грозит какая-нибудь опасность! Стало быть, мне грозит опасность? Вцепившись пальцами в рукоятку револьвера, я стал ждать. Конечно, я не герой, но и не трус.

В таком положении я простоял около часа, и в течение этого часа не заметил ничего необычного. Дождь на улице, припустивший около девяти часов вечера, прекратился.

Мой друг сказал, что, вероятнее всего, до полуночи или до часа ночи ничего не случится. Между тем около половины двенадцатого дверь комнаты Артура Ранса отворилась. Я услыхал слабый скрип ее петель. Было ясно, что ее открывают изнутри с величайшей осторожностью. Какое-то время, показавшееся мне вечностью, дверь оставалась открытой. Ее толкнули из комнаты, и она распахнулась наружу, то есть в галерею, поэтому я не мог видеть ни что происходит в комнате, ни что происходит за дверью. В этот момент внимание мое привлек какой-то странный звук, повторявшийся уже третий раз и доносившийся из парка; поначалу я не обратил на него внимания, как не обращают обычно внимания на мяуканье кошек, которые бродят ночами по водостоку. Но в третий раз он прозвучал так явственно и странно, что я невольно вспомнил рассказы о крике Божьей твари. А так как до сих пор крик этот неизменно сопутствовал всем несчастьям, случавшимся в Гландье, меня охватила дрожь. И в эту самую минуту я увидел, как из-за двери появился человек и закрыл ее. Я не сразу смог узнать его, так как, стоя ко мне спиной, человек этот склонился над довольно объемистым пакетом. Закрыв за собой дверь и взяв в руки пакет, человек повернулся лицом к темному чулану, и тогда я увидел его и узнал. Это был лесник, это он выходил в столь поздний час из комнаты Артура Ранса. «Зеленый человек». На нем был тот самый костюм, в котором я видел его на дороге возле харчевни «Донжон» в первый день, как приехал в Гландье, да и сегодня утром, когда мы с Рультабием выходили из замка и встретили его, он тоже был в этом костюме. Конечно, это лесник. Я отчетливо разглядел его. Мне даже показалось, будто лицо его выражало некую тревогу. Крик Божьей твари прозвучал на улице в четвертый раз, тогда лесник поставил свой пакет на пол и подошел ко второму окну, если считать окна от темного чулана. Я боялся пошевелиться, опасаясь выдать свое присутствие.

Подойдя к окну и уткнувшись лбом в стекло, он стал вглядываться в сумрак парка. Так простоял он с полминуты. Ночную тьму временами рассеивал ослепительно яркий свет луны, скрывшейся затем в черных тучах. «Зеленый человек» дважды поднимал руку, подавая какие-то непонятные для меня сигналы, потом, отойдя от окна, снова взял свой пакет и направился по галерее к лестничной площадке.

Рультабий наказывал мне: «Как только увидите что-нибудь, немедленно отпустите шнурок». И вот я видел, но что? Того ли ожидал Рультабий? Впрочем, мое ли это дело? Мне следовало выполнить данное им указание, и все. Я отпустил шнурок. Сердце мое громко стучало. «Зеленый человек» дошел до лестничной площадки, и тут, к величайшему моему удивлению, я увидел, как он спускается по лестнице, ведущей в вестибюль, тогда как я ожидал, что он продолжит свой путь по галерее правого крыла.

 

Что делать? Я тупо смотрел, как падает, закрывая окно, тяжелый занавес. Сигнал был подан, однако я не увидел Рультабия на углу сворачивающей галереи. Никто не приходил, никто не появлялся. Я был в полной растерянности. Прошло с полчаса, это время показалось мне нескончаемой вечностью. Как теперь быть, если даже я увижу что-нибудь еще? Сигнал был подан, я не мог подать его второй раз… С другой стороны, выйти из моего укрытия в такой момент я не решался: это могло бы смешать все планы Рультабия. В конце концов, мне не в чем было себя упрекнуть, и если случилось что-то, чего мой друг не ожидал, ему оставалось винить только себя. Не имея больше реальной возможности предупредить его о чем-либо, я отважился пойти на риск: выйдя на цыпочках из чулана и стараясь ступать совсем неслышно, я, вслушиваясь в тишину, направился к сворачивающей галерее.

В сворачивающей галерее – ни души. Я подошел к двери Рультабия. Прислушался. Ни малейшего звука. Тогда я тихонько постучал. Никакого ответа. Я повернул ручку, дверь отворилась. Я очутился в комнате. Рультабий лежал вытянувшись во весь свой небольшой рост на полу.