Глава 18. Я гляжу на мать. А она – в пол, на аккуратные полосочки ламината
Я гляжу на мать. А она – в пол, на аккуратные полосочки ламината. Ее лицо опухло. Но у меня уже нет сил переживать по этому поводу. Как только мама поднимает голову, отворачиваюсь. Смотреть на нее тоже не могу.
– Валя, мы будем на кухне, – Костя кладет ключи на стеклянный столик, кивает Арсу, и они выходят. Стараются двигаться осторожно, бесшумно – я чувствую это. Словно в доме смертельно больной.
За окном темно, только липнут к стеклам разноцветные светлячки ночной Москвы. Я даже не знаю, в каком мы районе, – пока ехали, сидел, вжавшись в угол, и старался заставить себя отключиться. А когда Арс тихонько позвал меня, сделал вид, что не слышу его. Мне было стыдно. Казалось бы, чего? Врач в клинике, куда мы отправились сразу, как встретились, не сказал ни одного обидного слова. Четкие выверенные движения – никаких лишних вопросов. И адвокат, парень лет тридцати. Антон Павлович. Я даже смог улыбнуться, когда он протянул мне руку и добавил: «Как Чехов». Я знать не знал, что значило это «как Чехов», но кивнул. Только потом дошло, что он про имя.
Я не сумел сказать маме. Когда мы заехали за ней на работу, говорил Костя. А потом, уже здесь, я просто сунул ей копию моего заявления. Нет, не сунул – держал на вытянутых руках, боялся, что она порвет его – и тогда все заново.
Как начать? Убедить, что мы не можем вернуться домой и нам стоит остаться в квартире Кости. И почему я с такой легкостью допускаю это «мы»? Ведь мама пока не со мной. Внутри меня – пустота. Темная влажная пещера, как с канала «Дискавери», – чудеса света. Скалится острыми сталактитами-сталагмитами, не знаю, я всегда их путал. Хлюпает соленой холодной водой – я ее вкус в горле чувствую, боюсь сделать лишнее движение, чтобы не расплескать. И все еще ощущаю ледяное металлическое присутствие медицинских инструментов во мне. Острый, тошнотворный запах нашатыря, приводящий в чувство. Еще нельзя, нужно держаться. Чуть-чуть, а потом небольшая передышка. Мне необходимо учиться дышать под водой. Потому что воздуха не будет еще очень долго.
– Мне казалось… я думал… все произойдет быстрее, – когда тяжелая деревянная дверь хлопнула за нами, вторя глухому ленивому «Ждите».
– Валя, это не та страна.
На кухне тихо разговаривают Арс и Костя, невольно пытаюсь уловить, о чем, и прикусываю язык, когда совсем рядом раздается осиплое мамино «Зачем?»
– Что? – мой голос звучит не лучше. Но она слышит или – не слышит? – и ей просто достаточно того, что я вздрагиваю и виновато опускаю взгляд.
– Ты всегда Андрея терпеть не мог, но это слишком подло. Слишком жестоко по отношению к нему… и ко мне.
– Что?
– Ты мог бы… – всхлипывает, узкая ладонь ползет по обивке дивана, и я замечаю, какая она худая: будто птичья лапка, все косточки видны и морщинки. Схватить страшно – переломится. Сижу, царапая заявление. – Мог бы придумать что-то другое, поговорить со мной, а не… так. Ты хоть понимаешь, что сейчас будет? Они затаскают его, а когда докажут невиновность – начнутся разговоры, что мой сын лгун. И мы никогда уже не отмоемся… и все из-за твоей… прихоти.
Вытирает лицо, переворачивает сумочку, копается, пытаясь найти платок. Я слежу за ее лихорадочными, неровными движениями и не могу заставить себя открыть рот, начать оправдываться, приводить доводы – то, к чему я готовился.
– Мама, я не вру. Если не веришь мне…
– Все, Валя, – решительно запихивает вещи в сумку и встает. Держится за спинку дивана. – Мне жаль, но… мы едем домой.
– Нет. Нам нужно остаться. Хотя бы на несколько дней, пока…
– Что? Боишься? Посмотреть в глаза Андрею. Стыдно?
– Страшно. Он бьет тебя.
– Это не твое дело. Андрей никогда не делал этого… специально. Я вообще не понимаю, для чего ты притащил меня сюда. Показать, с какими преступниками связался? Угрожаешь?
– Мама, послушай… – и все. Тишина. Во всей квартире. Мне хочется, чтобы этот разговор быстрее закончился и я смог закрыть глаза. Сосредоточенно смотрю на пульсирующую зеленую точку индикации домашнего кинотеатра. Она расплывается до размера кляксы, словно вот-вот поглотит полностью. – Мам, ты говорила мне про Илью. Что он должен был сказать тебе – по-другому. Я сейчас это делаю. Прошу у тебя помощи. Ты мне нужна. Очень.
Останавливается, лицо бледнеет. Бело… всюду. Стены и обивка дивана. Холодно. Каждое слово – будто с морозным дыханием вырывается из ее рта:
– Не смей шантажировать меня его памятью. Мы уезжаем.
– Я остаюсь.
Не могу больше. Пусть это трусость. Но ехать куда-то, говорить, кивать, возражать – бояться…
– Делай, как хочешь. Ты же теперь взрослый мальчик.
– Это не день и не два продолжалось. Несколько лет. Почти с самого начала.
Тычет в меня пальцем, и я чувствую: больше всего хочет, чтобы я замолчал.
– Он не мог. Андрей не такой, как… показывают по телевизору во всех этих передачах про извращенцев.
Она уходит вместе с Костей. Вернее, мама вылетает из квартиры, а он идет следом за ней, кивнув мне: «Я подвезу. Ну, или хоть такси поймаю. Ключи на столике. Продукты в холодильнике. До завтра».
А завтра в школу – и жизнь не останавливается. Подготовка к экзаменам, одноклассники, разговоры, обеденный перерыв с парнями, работа в банке. Но мне бы только пережить эту ночь. Сумеречную, тяжелую.
Арс остается. Не спрашивая и не предупреждая. Забирается на диван с ногами, сладко зевает, подтягивает к себе по полу рюкзак:
– Я купил тебе зарядку для телефона и зубную щетку. И еще пару своих футболок кинул.
Вываливает пакеты передо мной. Мягкая зеленая ткань со скалящимся Диего. Фыркнув, переворачиваю ее. Не вяжется абсолютно. И Арс тут же машет рукой:
– Не-не, даже не думай. Я ее не надевал ни разу. Матушка из Парижа привезла. Прямо будто спецом для тебя.
– Сомневаюсь, что я тигр. Скорее…
– Белка?
– С желудем, – невесело хмыкаю, достаю из кармана мобильник.
Кажется, Костя и Арс нашли общий язык. Ну, по крайней мере, войны не было. Не знаю, о чем они говорили на кухне, может, обсуждали Илью или что-то еще – мне наплевать. Я, увидев их первый раз вместе, подумал только: как они похожи. Не цветом глаз или там маркой одежды – иным, еле уловимым и в тоже время совершенно определенным. Возникающим желанием… пойти за ними следом, вот так, пожалуй.
Не помню, когда Арс успел сгонять домой. Хотя… кажется, перед тем, как мы поехали за мамой. Ждали его на парковке возле высокого кирпичного дома, просто я уже ничего не соображал, смотрел, как девчонка в кислотно-зеленой куртке выгуливает песика-сикушку. Следил за движениями слабых маленький лапок – быстро-быстро по дорожке, собачка ведет носом, выискивая тонкие стебельки травы. Счастливый.
Ковыряю упаковку зарядника, пытаюсь поддеть ногтем край. Арс наблюдает за моими трепыханиями, потом встает с дивана:
– Нож возьми. И пойдем покурим.
Покорно тащусь за Арсом на кухню. Ощерившийся окурками ежик-пепельница и два пустых стакана. Легкий древесный запах алкоголя. Коричневые ниточки-трещинки на столешнице – провожу по ним пальцем, смазывая, подношу руку к лицу. Золотистые капли, будто смола, – вытираю о джинсы.
Арс щелкает зажигалкой, затягивается. Мне не очень-то хочется курить. Оглядываюсь в поисках ножа. Кухня – как с каталогов в маминых журналах: чистая, необжитая.
– Хочешь есть?
Тоже нет.
– Пить.
– Сок в холодильнике.
И холодильник – как с рекламы уютно-семейного счастья: упаковочки, баночки, пакеты. Дверца глухо хлопает.
– Валь…
– Ммм?
Мне не нравятся такие начала. Они настораживают. И в другой момент я бы подобрался, напуганный, но сейчас медленно отвинчиваю крышку с пакета, смотрю на Арса. Он прихватывает зубами фильтр сигареты, достает из кармана джинсов конверт.
– Я привез это тебе.
– Что?
Разглядываю белый квадрат, легший на стол между стаканами и пепельницей. Апельсиновый сок горчит. И я не хочу знать… Но пальцы подтягивают к себе конверт, поддевают уголок. Две купюры по пятьсот евро.
– Илья оставил мне… на хранение. Наверное, потому что понимал: я не полезу.
– В курсе, что там?
– Да. Думал, найду ответы… уже потом, после смерти Ильи.
– Зачем мне? Почему не отдал деньги Косте?
– Сделай это сам. Если посчитаешь нужным. Костя не из нуждающихся.
– Мне они не нужны. Я верну.
Отодвигаю конверт, запихиваю сок обратно в холодильник. Краем глаза замечаю, как Арс пожимает плечами, тушит сигарету в пепельнице. Я рад, что деньги нашлись. И все. Это… честно. Илья не был вором.
– Есть время подумать, – Арс прижимает конверт стаканом и сразу же продолжает: – Надо спать. Костя показал, что тут к чему. Вали в душ, я разберу диван.
– Могу лечь на полу.
Не думаю, что он захочет быть рядом. В смысле, есть разница между «рядом» и рядом физически, касаясь друг друга. То есть Андрей был рядом, но не «рядом». А может ли быть, чтобы все вместе? И никакого страха или отвращения. Вот сейчас их как раз нет. Только усталость. Но для Арса может быть по-другому. И это как два остро заточенных карандаша: нужна огромная осторожность, чтобы соединить грифели. Неверное движение – и они соскальзывают, колют. Несовпадения.
Арс останавливается напротив меня, сует руки в карманы. Мне неловко от его взгляда и возможного ответа.
– У тебя есть силы спорить?
Кусаю нижнюю губу, задумавшись, вслушиваюсь в себя.
– Нет.
– Хорошо. Значит, ты тащишься в душ, берешь полотенце с… – прищуривается, вспоминая, перекатывается с пяток на носки, – с… блин.. верхней полки в шкафу, а потом возвращаешься бодрым маршем – прямо под одеяло.
Зеленоватое свечение экрана. Им все заканчивается, весь мой мир – игрушечный стеклянный шар, за ним темнота, колкая иллюминация бесстрастной, холодной Москвы, узкая полоса света под дверью ванной. А на экране смеется Илья, и я улыбаюсь ему в ответ. Провод от мобильника ползет по подушке за диван.
Я слышу, как Арс входит в комнату, молча двигаюсь к стене, не отрываясь от телефона. Пахнет весной: прохладой ветра, спелым солнцем и свежей корочкой веток. А у меня вся кожа в пупырышках. Подтягиваю одеяло к шее одной рукой. А губы Ильи раскрываются, шевелятся, он качает головой, отмахивается от оператора.
– Знаешь, что он говорит?
Арс садится на кровати, скрестив ноги, трет волосы полотенцем, бросает всего один взгляд на мобильный и снова расчесывает пряди пальцами. Мне нужно оторваться от экрана, чтобы ответить, – и хрупкий зеленоватый шар словно распухает, вбирая в себя кровать, темное постельное белье и светлые золотистые пятна коленок и локтей Арса.
– Ну… чтобы его оставили в покое?
– Мы… – кусает ноготь, оборачивается ко мне, – ездили тогда в Северный порт. Это недалеко от него, – кивает на телефон. – Насмотрелись на яхты до обалдения, меня уже тошнило просто. Илья сказал, что когда тебя по-настоящему ждут, хочется возвращаться. И прогнал байку про какую-то девицу, которая якобы ходила на берег – не к кому-то, а просто. Ну, то есть, смысл ее жизни был… чтобы те, кого некому ждать, увидев ее, были счастливы. Вроде как каждый может решить, что она из-за него торчит на берегу. Фигня, конечно, но романтично, согласись? – улыбается мягко и едва заметно, но я чувствую – мне. И мурашки по позвоночнику до шеи, аж волоски дыбом встают. – А когда я снимал, Илья разоткровенничался насчет странной вещи. Заявил, что всегда с собой носит две монетки. Потому что боится: когда он умрет, то не сможет уйти отсюда. Застрянет в этом мире, потому что за переправу нужно платить. За все нужно платить.
Полотенце сползает с колен Арса, когда он тянется ко мне, обхватывает ладонями лицо – холодные капли воды шлепаются на мои щеки, я моргаю часто, выпускаю из рук телефон.
Целует. Влажно, горячо. И уверенно, конечно же. Неуловимо – по нижней губе, прихватывая, к краешку рта.
Вот точно – растерянная белка с глазами, как плошки. Вцепился в Арса, словно в вожделенный желудь. В тишине только мое сердце – бух-бух и дурацкое, на выдохе – «фууух…» ему в губы.
– Многозначительно, – волосы вслед за движением пальцев Арса, будто наэлектризованные, поднимаются. Гладит большим пальцем за ухом, и так же легко прижимается к бешено пульсирующей венке губами, трется носом. – Мой ответ, – а потом мягко тянет за крест на моей шее. – Спи, Валек.
Сползаю спиной по подушке, запутавшись в проводе от зарядки, едва не подскакиваю, когда где-то под поясницей начинает вибрировать мобильник.
Я бы не ответил, потому что рукой пошевелить не могу. Но Арс пихает меня в бок, выдергивает телефон с таким видом, словно пошлет сейчас всех, будь это хоть директриса. Но, глянув на экран, нажимает на кнопку приема и подносит сотовый к моему уху: «Костя».
– Не спишь?
– Почти.
– Она будет с тобой. Просто дай ей время.
И все. Но я понимаю, что это о маме. Выпускаю из пальцев телефон, поворачиваюсь набок. Мне неуютно спать рядом с кем-то. Ничего не могу поделать: будто по медным натянутым нитям – деревянным молоточком – опасность. О–пас–ность. Низко, вибрируя – чарующей, страшной мелодией.
Арс отодвигается на самый край, только локтем касается моего плеча. Я пытаюсь сосредоточиться на этом кругляшке тепла – не больше монетки, но думаю только о том, что когда Илья умер… Вернее, когда я нашел его, на нем была футболка – белая, с алой прострочкой по вороту и низу, а еще домашние серые штаны. Без карманов. И он не мог…
Откидываю одеяло, неловко перебираюсь через Арса.
– Сейчас…
Джинсы сброшены на стиральную машинку. В ванной жарко и душно. Выворачиваю карманы, выгребаю смятые купюры. Должно быть… Обязательно. Вчера, кажется, мне сдавали с сотни в кофейне. Пот выступает на висках, я сжимаю пальцы и поворачиваюсь к зеркалу. Сероватая дымка, а за ней размытый силуэт. Провожу ребром ладони по стеклу, стирая испарину, и кладу на край раковины две монеты.
В зеркале я: страшные разноцветные пятна на шее, бусинка пирсинга под губой и торчащие волосы. И пусть высветленные пряди отросли и уже на пару сантиметров видны мои, светло-русые, все равно мы похожи. Братья.
– Я не знаю, почему ты остался со мной. Какие были у тебя причины. Ты… как та девочка из истории. Может быть, это из-за Кости или Арса, но… я хочу думать: потому что хотел помочь мне. И даже если не так, ничего не произошло бы без тебя, – произносить слова трудно. На похоронах я торчал в стороне, потому что знал: хоронят оболочку – а живое, теплое – во мне, в районе солнечного сплетения. И Илья говорил со мной, стоя за спиной. А сейчас – молчит. И от этой вязкой тишины горло перехватывает. – Я хочу сказать: ты привел меня к ним, и каким бы херовым братом я ни был… Знаешь, не представляю, как буду без тебя, но нужно учиться справляться.
Хмурюсь, услышав, как в комнате Арс общается с кем-то по телефону – недовольным сонным голосом.
– Меня ждут… наверное. И это не попытка вычеркнуть тебя, не обижайся. Я никогда тебя не забуду. Потому что если забуду – умру, – включаю холодную воду – тонкой струйкой, наклоняюсь над раковиной. – Или умру, когда забуду, – усмехнувшись, плещу себе в лицо водой, поднимаю голову. – Посчитай это клятвой, если хочешь.
Мокрыми пальцами двигаю монеты ближе к зеркалу:
– А это тебе. Так что… счастливого пути.
Выхожу из ванной – не оборачиваясь. Во рту сухо. На ощупь вдоль стены до дивана.
– Ромка звонил. Сказал, что Светик нагрузила его учебниками для тебя. Завтра принесет.
– Он знает?
Конечно, знает. И... что? И ничего. Вернее, так:
– Только он знает?
– Да. Свете сообщили, что тебе придется пожить у родственника – подробности упустили. Она нервная. А Диме с Сережей… как захочешь, в общем, – Арс зевает. – Вообще, Ромик еще добавил, чтобы ты не смел бросать школу, а с экзаменами поможем… Но, думаю, он тебе мозги этой темой проест сам.
Я и не планировал. Это единственная для меня возможность поменять хоть что-то. Не поддаваться. То, чему учил Илья с самого начала.
Ложусь к стенке, тяну на себя одеяло – оно не двигается, и я, недоумевая, смотрю через плечо.
Ну, да.
– Эй…
– Блин, – отодвигается, смеется. – Ну, извини…
Непривычно.
И я не один. То есть, мне казалось, если не будет Ильи – внутри останется пустота. Как Марианская впадина, которую ничем не заполнить. Но этого нет. Возможно, она появится завтра. Или послезавтра. Когда мне станет не все равно, спадет усталость и останется страх. Одиночество. И боль, наверное. Я уверен, мне будет его не хватать и успею тысячу раз пожалеть об оставленных в ванной монетках. Даже не знаю, найду ли их утром на раковине – ведь и такое может случиться. Но… я не жалею. И засыпаю, не боясь проснуться завтра. Хотя это «завтра» будет ничуть не легче «сегодня». Но все равно…
«Спи спокойно, Валя».
--
Здесь не будет голосовалки. Глава последняя. И мне было бы приятно увидеть живое, написанное "спасибо". Даже если кроме него не будет больше ничего.