Дипломатия герцога Анжуйского
Когда мушкетная пальба на улицах несколько поутихла, когда удары колокола стали реже, когда передняя замка опустела, когда Бюсси и герцог Анжуйский остались наконец одни, герцог сказал:
– Поговорим.
Проницательный Франсуа уже заметил, что с момента их встречи Бюсси относится к нему с гораздо большей предупредительностью, чем обычно. С присущим ему знанием света, принц решил, что Бюсси, по всей вероятности, оказался в затруднительном положении, а значит, при некоторой доле хитрости, можно из этого извлечь пользу для себя.
Но у Бюсси было время подготовиться, и он держался уверенно.
– Поговорим, монсеньор, – ответил он.
– Когда мы виделись с вами в последний раз, – сказал принц, – вы были тяжело больны, мой бедный Бюсси!
– Это правда, монсеньор, – подтвердил молодой человек, – я был тяжело болен и спасся почти чудом.
– В тот день при вас находился какой-то лекарь, – продолжал принц, – чересчур озабоченный вашим здоровьем, как мне показалось, потому что он набрасывался на всех, кто приближался к вам.
– И это тоже правда, монсеньор, мой Одуэн меня очень любит.
– Он строго-настрого запретил вам вставать с постели, не так ли?
– Чем я был возмущен до глубины души, как ваше высочество могли убедиться сами.
– Но, – сказал герцог, – коли это вас так возмущало, вы могли бы послать медицину ко всем чертям и отправиться со мной, как я вас о том просил.
– Проклятие! – воскликнул Бюсси, на сотню ладов вертя и крутя в руках свою аптекарскую шляпу.
– Но, – продолжал герцог, – так как речь шла о серьезном деле, вы побоялись подвергнуть себя опасности.
– Простите? – переспросил Бюсси, одним ударом кулака нахлобучивая все ту же шляпу до самых глаз. – Мне послышалось, мой принц, вы сказали, что я побоялся подвергнуть себя опасности?
– Да, я так сказал, – ответил герцог Анжуйский.
Бюсси вскочил со своего стула.
– Тогда, значит, вы солгали, монсеньор, – воскликнул он, – солгали самому себе, слышите! Потому что вы сами не верите ни слову, ни единому слову из того, что сказали. У меня на теле двадцать шрамов, они свидетельствуют, что я не раз подвергал себя опасности и никого не боялся. И, клянусь честью, я знаю немало людей, которые не смогли бы сказать того же о себе и тем более доказать это.
– У вас всегда наготове неопровержимые доводы, господин де Бюсси, – возразил герцог, бледный и очень возбужденный. – Когда вас обвиняют, вы стараетесь перекричать упреки и воображаете, что это доказывает вашу правоту.
– О нет, я не всегда прав, монсеньор, – возразил Бюсси, – и хорошо это знаю, но я так же хорошо знаю, в каких случаях я не прав.
– В каких же это случаях? Скажите, сделайте милость.
– В тех, когда я служу неблагодарным людям.
– По чести, сударь, мне кажется, что вы забываетесь, – сказал принц, внезапно поднимаясь с тем видом достоинства, который он умел принимать в случае нужды.
– Возможно, я забываюсь, монсеньор, – сказал Бюсси, – поступите раз в жизни так же: забудьтесь или забудьте меня.
При этом Бюсси сделал два шага к выходу, но принц оказался проворней и загородил собою дверь.
– Станете ли вы отрицать, сударь, – спросил он, – что в тот день, когда вы отказались выйти из дому со мной, вы через минуту вышли сами?
– Я, – ответил Бюсси, – никогда ничего не отрицаю, монсеньор, разве что в тех случаях, когда у меня хотят вынудить признание.
– Тогда объясните мне, почему вы настаивали на том, чтобы остаться дома.
– Потому, что у меня были дела.
– Дома?
– Дома или в другом месте.
– Я полагаю, что, когда дворянин состоит на службе у принца, главными его делами являются дела этого принца.
– Так кто же, как правило, занимается вашими делами, монсеньор, если не я?
– Я с этим не спорю, – ответил Франсуа, – обычно вы мне верны и преданы, скажу даже больше: я извиняю ваше дурное настроение.
– Вот как? Вы очень добры.
– Да, извиняю, потому что у вас есть некоторые основания сердиться на меня.
– Вы признаете это, монсеньор?
– Да. Я обещал вам опалу для господина де Монсоро. Вы, кажется, его сильно недолюбливаете, господина де Монсоро?
– Я? Совсем нет. Я нахожу, что у него отталкивающая физиономия, и хотел бы, чтобы он убрался подальше от двора и не мозолил бы мне глаза. Вам же, монсеньор, вам, напротив, его физиономия по душе. О вкусах не спорят.
– Что ж, раз единственное оправдание тому, что вы дулись на меня, как избалованный, капризный ребенок, состоит в этом, я скажу вам: вы были не правы вдвойне, когда не пожелали идти со мной, а после моего ухода вышли и стали совершать никому не нужные подвиги.
– Я совершал никому не нужные подвиги, я?! Сию минуту вы обвиняли меня в том, что… Послушайте, монсеньор, будем же последовательными. Какие это подвиги я совершил?
– Совершили, совершили. Я понимаю, что вы не любите господина д’Эпернона и господина де Шомберга. Я их тоже не люблю и более того – не выношу, но нужно было ограничиться нелюбовью и дождаться удобного момента.
– Ого! – сказал Бюсси. – Что вы этим хотите сказать, монсеньор?
– Убейте их, черт побери! Убейте обоих, убейте всех четырех, я вам буду за это только признателен, но не злите их, особенно когда сами вы потом исчезаете, а они срывают свою злость на мне.
– Ну хорошо, что же я ему сделал, этому достойному гасконцу?
– Вы имеете в виду д’Эпернона, не так ли?
– Да.
– Ну так вот, по вашему наущению его побили камнями.
– По моему наущению?!
– И самым отменным образом, так что камзол его был превращен в лохмотья, плащ разодран на куски и он возвратился в Лувр в одних штанах.
– Прекрасно, – сказал Бюсси, – с этим все. Перейдем к немцу. В чем я повинен перед господином де Шомбергом?
– Надеюсь, вы не станете отрицать, что приказали выкрасить его в индиго? Когда я его увидел, через три часа после этого происшествия, он еще был лазоревого цвета. И по-вашему, это удачная шутка? Полноте!
Тут принц, вопреки своему желанию, засмеялся, а Бюсси, вспомнив, какое лицо было у Шомберга в чане, тоже не смог удержаться от хохота.
– Так, значит, полагают, что это я сыграл с ним такую шутку?
– Кровь Христова! Не я же, в самом деле?
– И вы еще можете, монсеньор, в чем-то упрекать человека, которому приходят в голову такие замечательные идеи? Ну что я вам говорил? Вы – неблагодарны.
– Согласен. А теперь послушай, если ты действительно вышел из дому ради этого, я тебя прощаю.
– Правда?
– Да, слово чести, но я еще не покончил с моими претензиями к тебе.
– Я слушаю.
– Поговорим немного обо мне.
– Будь по-вашему.
– Что сделал ты, чтобы помочь мне в беде?
– Вы прекрасно знаете, что я сделал, – сказал Бюсси.
– Нет, не знаю.
– Так вот, я отправился в Анжу.
– Иначе говоря, ты спас себя.
– Да, потому что, спасая себя, я спасал вас.
– Но разве ты не мог подыскать себе убежища где-нибудь в окрестностях Парижа, вместо того чтобы спасаться бегством в столь дальние края? Мне кажется, находись ты на Монмартре, мне от тебя было бы больше проку.
– Вот тут-то мы с вами и расходимся, монсеньор; я предпочел приехать в Анжу.
– Согласитесь, что ваша прихоть – это весьма посредственный довод.
– Отнюдь, ибо моя прихоть была продиктована желанием завербовать вам сторонников.
– А-а! Это уже другое дело. Ну поглядим, чего вы добились.
– Я смогу рассказать вам это завтра, монсеньор, а сейчас наступило время, когда я должен вас покинуть.
– Покинуть, зачем?
– Чтобы повидаться и побеседовать с очень нужным человеком.
– О! Если так, тогда не возражаю. Идите, Бюсси, но будьте осторожны.
– Осторожен, почему? Разве мы здесь не самые сильные?
– Все равно, не рискуй ничем. Ты уже много успел?
– Я здесь всего два дня, как же вы хотите…
– Но ты скрываешься хотя бы?
– Еще бы! Клянусь смертью Христовой! Поглядите на костюм, в котором я с вами разговариваю, разве обычно я ношу камзолы цвета корицы? И в эти чудовищные штаны я влез тоже ради вас.
– А где ты живешь?
– О! Вот тут-то вы и оцените мою преданность. Я живу… я живу возле крепостной стены, в жалкой лачуге с дверью на реку. Но вы, мой принц, как вы-то выбрались из Лувра? Почему я встретил вас на дороге с загнанным конем под вами и в компании господина д’Обинье?
– Потому что у меня есть друзья, – сказал принц.
– Друзья у вас? – воскликнул Бюсси. – Полноте!
– Да, друзья, которых ты не знаешь.
– В добрый час! И кто же эти друзья?
– Король Наваррский и господин д’Обинье, ты его видел.
– Король Наваррский… А! Верно. Вы ведь вместе участвовали в заговоре.
– Я никогда не участвовал в заговорах, господин де Бюсси.
– Не участвовали! Порасспросите-ка Ла Моля и Коконнаса!
– Ла Моль, – сказал принц с мрачным видом, – совершил не то преступление, за которое, по мнению всех, его казнили.
– Хорошо! Оставим Ла Моля и вернемся к вам, тем более что нам с вами, монсеньор, нелегко будет прийти к согласию по этому пункту. Как, черт возьми, выбрались вы из Лувра?
– Через окно.
– А! Действительно. А через какое?
– Через окно моей спальни.
– Значит, вы знали о веревочной лестнице?
– Какой веревочной лестнице?
– Той, которая в шкафу.
– А! Выходит, и ты о ней знал? – сказал принц, побледнев.
– Проклятие! – ответил Бюсси. – Вашему высочеству известно, что порой мне выпадало счастье входить в эту комнату.
– Во времена моей сестры Марго, не правда ли? И ты входил через окно?
– Черт побери! Вы же вышли через него! Меня удивляет только одно: как вы разыскали лестницу.
– Я ее и не искал.
– А кто же тогда?
– Никто. Мне указали, где она.
– Кто указал?
– Король Наваррский.
– Ах, так король Наваррский знает о лестнице! Вот уж никогда бы не поверил. Но, как бы то ни было, вы здесь, монсеньор, живой и невредимый. Мы с вами запалим Анжер, а с ним вместе запылает и Ангумуа и Беарн: это будет премилый пожарчик.
– Но ты говорил о свидании? – сказал герцог.
– А! Дьявол! Правда, я и позабыл за интересным разговором. Прощайте, монсеньор.
– Ты берешь своего коня?
– Проклятие! Если он нужен монсеньору, ваше высочество может оставить его себе, у меня есть еще один.
– В таком случае я принимаю его, потом сочтемся.
– Хорошо, монсеньор, и дай бог, чтобы не я остался в долгу перед вами.
– Почему?
– Потому, что я не люблю того, кому вы обычно поручаете подбивать ваши счета.
– Бюсси!
– Вы правы, монсеньор, мы договорились, что не будем больше к этому возвращаться.
Принц, который чувствовал, как нужен ему Бюсси, протянул молодому человеку руку.
Бюсси дал ему свою, но при этом покачал головой. Они расстались.