Глава 3. Нам уже известно про отъезд короля
ОТЪЕЗД
Нам уже известно про отъезд короля.
И тем не менее нам остается сказать несколько слов о том, как происходил этот отъезд и как проходило путешествие, во время которого вершились разнообразные судьбы верных слуг и последних друзей, сплотившихся велением рока, случая или преданности вокруг гибнущей монархии.
Итак, вернемся в дом г-на Сосса.
Как мы уже рассказывали, едва Шарни выпрыгнул, дверь отворилась и на пороге предстал Бийо.
Лицо его было угрюмо, брови нахмурены; внимательным, испытующим взглядом он обвел всех участников драмы и, обойдя глазами их круг, по-видимому, отметил всего лишь два обстоятельства: во-первых, исчезновение Шарни; оно прошло без шума, графа уже не было в комнате, и г-н де Дамас закрывал за ним окно; чуть наклонись Бийо, он мог бы увидеть, как граф перелезает через садовую ограду; во-вторых, нечто наподобие договора, только что заключенного между королевой и г-ном де Ромефом, договора, по которому все, что мог сделать де Ромеф, — это оставаться нейтральным.
Комната за спиной Бийо была заполнена такими же, как он, людьми из народа, вооруженными ружьями, косами или саблями, людьми, которых фермер остановил одним мановением руки.
Казалось, некое инстинктивное магнетическое влияние вынуждает этих людей повиноваться их предводителю, такому же плебею, как они, в котором они угадывали патриотизм, равный их патриотизму, а верней будет сказать, ненависть, равную их ненависти.
Бийо оглянулся, глаза его встретились с глазами вооруженных людей, и в их взглядах он прочел, что может рассчитывать на них, даже если придется прибегнуть к насилию.
— Ну что, — обратился он к г-ну де Ромефу, — решились они на отъезд?
Королева искоса глянула на Бийо; то был взгляд из разряда тех, что способны, обладай они мощью молнии, испепелить наглеца, которому они адресованы.
После этого она села и так впилась пальцами в подлокотники кресла, словно хотела их раздавить.
— Король просит еще несколько минут, — сообщил г-н де Ромеф. — Ночью никто не спал, и их величества падают с ног от усталости.
— Господин де Ромеф, — отвечал ему Бийо, — вы же прекрасно знаете, что их величества просят эти несколько минут не из-за того, что устали: просто они надеются, что через несколько минут сюда прибудет господин де Буйе. Но только пусть их величества поостерегутся, — угрожающе добавил Бийо, — потому что, если они откажутся ехать добровольно, их дотащат до кареты силой.
— Негодяй! — вскричал г-н де Дамас и с саблей в руке бросился на Бийо.
Но Бийо повернулся к нему и скрестил на груди руки.
Ему не было нужды защищаться: в тот же миг из соседней комнаты к г-ну де Дамасу устремились около десятка человек, вооруженных самым разным оружием.
Король понял: достаточно одного слова или жеста, и оба его телохранителя, г-н де Дамас и г-н де Шуазель, а также трое офицеров, находящихся рядом с ним, будут убиты.
— Хорошо, — сказал он, — велите запрягать. Мы едем.
Г-жа Брюнье, одна из двух камеристок королевы, вскрикнула и лишилась чувств.
Этот крик разбудил детей.
Маленький дофин расплакался.
— Ах, сударь, — обратилась королева к Бийо, — у вас, видно, нет детей, раз вы столь жестоки к матери!
Бийо вздрогнул, но тотчас же с горькой улыбкой ответил:
— Да, сударыня, больше нет. — И тут же повернулся к королю:
— Лошади уже запряжены.
— Тогда скажите, чтобы подали карету.
— Она у дверей.
Король подошел к окну, выходящему на улицу. Действительно, карета уже стояла; из-за шума на улице он не слыхал, как она подъехала.
Народ заметил в окне короля.
И тут же толпа издала ужасающий крик, верней, чудовищный угрожающий рев. Король побледнел.
Г-н де Шуазель подошел к королеве.
— Ваше величество, мы ждем ваших приказаний, — сказал он. — Я и мои друзья предпочитаем погибнуть, нежели видеть то, что происходит.
— Как вы думаете, господин де Шарни спасся? — шепотом спросила королева.
— О, за это я ручаюсь, — ответил г-н де Шуазель.
— В таком случае едем. Но ради всего святого, вы и ваши друзья поезжайте с нами. Я прошу об этом не столько ради нас, сколько ради вас.
Король понял, чего опасалась королева.
— Кстати, — сказал он, — господа де Шуазель и де Дамас сопровождают нас, а я не вижу их лошадей.
— Действительно, — согласился г-н де Ромеф и обратился к Бийо:
— Мы не можем препятствовать этим господам сопровождать короля и королеву.
— Если эти господа смогут, пусть сопровождают их, — бросил Бийо. — В полученном нами приказе сказано доставить короля и королеву, а про этих господ там ничего не говорится.
— В таком случае, — с неожиданной для него твердостью заявил король, — если эти господа не получат лошадей, я не тронусь с места.
— А что вы на это скажете? — поинтересовался Бийо, обращаясь к заполнившим комнату людям. — Король не тронется с места, если эти господа не получат лошадей.
Ответом был громкий смех.
— Я пойду велю привести вам лошадей, — сказал г-н де Ромеф.
Но г-н де Шуазель преградил ему дорогу.
— Не покидайте их величеств, — сказал он. — Ваша миссия дает вам некоторую власть над народом, и дело вашей чести не допустить, чтобы хоть волос упал с голов их величеств.
Г-н де Ромеф остановился.
Бийо пожал плечами.
— Ладно, я пошел, — объявил он и вышел первым.
Однако в дверях комнаты он остановился и, нахмурив брови, осведомился:
— Надеюсь, я иду не один?
— Будьте спокойны! — отвечали ему горожане со смехом, свидетельствующим, что в случае сопротивления жалости от них ждать не придется.
Надо сказать, эти люди были уже так разъярены, что не раздумывая применили бы силу к королевской семье, а если бы кто-то попытался бежать, то и открыли бы огонь.
Словом, Бийо не было надобности давать им какие-либо распоряжения.
Один из горожан стоял у окна и следил за тем, что происходит на улице.
— А вот и лошади, — сообщил он. — В путь!
— В путь! — подхватили его товарищи, и тон их не допускал никаких возражений.
Король шел первым.
За ним, предложив руку королеве, последовал г-н де Шуазель; затем шли г-н де Дамас с принцессой Елизаветой, г-жа де Турзель с двумя детьми; эту маленькую группу окружали те несколько человек, что остались верны их величествам.
Г-н де Ромеф в качестве посланца Национального собрания, иными словами, особы священной, обязан был лично обеспечивать безопасность короля и сопровождающих его лиц.
Но, по правде говоря, г-н де Ромеф сам нуждался в том, чтобы его безопасность обеспечили: пронесся слух, будто он спустя рукава исполнял распоряжения Национального собрания, а вдобавок способствовал, если уж не действиями, то бездеятельностью, бегству одного из самых преданных королевских слуг, который, как утверждали, оставил их величеств, чтобы передать г-ну де Буйе их приказ поспешить на помощь.
В результате, стоило г-ну де Ромефу появиться в дверях, как толпа, славившая Бийо, которого она, похоже, склонна была признать своим единственным вождем, разразилась криками: «Аристократ!» и «Предатель!» перемежая их угрозами.
Король и его свита сели в кареты в том же порядке, в каком они спускались по лестнице.
Двое телохранителей заняли места на козлах.
Когда спускались по лестнице, г-н де Валори приблизился к королю.
— Государь, — обратился он, — мой друг и я просим ваше величество о милости.
— Какой, господа? — спросил король, недоумевая, какую милость он еще может оказать.
— Государь, поскольку мы более не имеем счастья служить вам как солдаты, просим позволения занять место вашей прислуги.
— Моей прислуги, господа? — воскликнул король. — Нет, это невозможно!
Г-н де Валори склонился в поклоне.
— Государь, — промолвил он, — в положении, в каком ныне находится ваше величество, мы считаем, что это место было бы почетным даже для принцев крови, не говоря уже о бедных дворянах вроде нас.
— Хорошо, господа, — со слезами на глазах произнес король, — оставайтесь и никогда больше не покидайте меня.
Вот так оба молодых человека заняли места на козлах в полном соответствии с надетыми ими ливреями и фальшивыми должностями скороходов.
Г-н де Шуазель закрыл дверцу кареты.
— Господа, — сказал король, — я положительно требую ехать в Монмеди.
Кучер, в Монмеди!
Но народ ответил единогласным громоподобным воплем, словно изданным десятикратно большим количеством людей:
— В Париж! В Париж!
Когда же на миг установилась тишина, Бийо саблей указал направление, куда ехать, и велел:
— Кучер, по Клермонской дороге!
Карета тронулась, исполняя его приказ.
— Беру вас всех в свидетели, что надо мной совершают насилие, — заявил Людовик XVI.
После чего несчастный король, исчерпав себя в этом напряжении воли, превосходившем его возможности, рухнул на сиденье между королевой и Мадам Елизаветой.
Карета катила по улице.
Минут через пять, когда карета не проехала еще я двух сотен шагов, сзади раздались громкие крики.
Королева первая выглянула из кареты — то ли потому, что она сидела с краю, то ли по причине своего характера.
Но в ту же секунду она поникла на сиденье, закрыв лицо руками.
— О, горе нам! — воскликнула она. — Там убивают господина де Шуазеля!
Король попытался встать, но королева и Мадам Елизавета ухватились за него, и он снова опустился на сиденье между ними. Впрочем, карета как раз завернула за угол, и уже нельзя было увидеть, что происходило там, всего в двух сотнях шагов.
А произошло вот что.
У дверей дома г-на Сосса гг. де Шуазель и де Дамас сели на коней, но выяснилось, что лошадь г-на де Ромефа, который, впрочем, приехал в почтовой карете, исчезла.
Гг. де Ромеф, де Флуарак и фельдфебель Фук пошли пешком в надежде попросить лошадей у гусар или драгун, ежели те, храня верность присяге, отдадут их, либо попросту забрать тех, что оставили хозяева, поскольку и гусары, и драгуны в большинстве своем побратались с народом и пили во здравие нации.
Не успели они сделать и полутора десятков шагов, как г-н де Шуазель, ехавший у дверцы кареты, заметил, что гг. де Ромефу, де Флуараку и Фуку грозит опасность раствориться, затеряться и вообще исчезнуть в толпе.
Он остановился на секунду, меж тем как карета поехала дальше, и, полагая, что из этих четырех человек, подвергающихся равной опасности, г-н де Ромеф по причине доверенной ему миссии является тем, кто может оказаться наиболее полезен королевскому семейству, крикнул своему слуге Джеймсу Бриссаку, шедшему в толпе:
— Мою вторую лошадь господину де Ромефу!
Едва он произнес эти слова, народ возмутился, зароптал и окружил его, крича:
— Это граф де Шуазель, один из тех, кто хотел похитить короля! Смерть аристократу! Смерть предателю!
Известно, с какой стремительностью во времена народных мятежей исполняются подобные угрозы.
Г-на де Шуазеля стащили с седла, швырнули на землю, и он оказался поглощен водоворотом, который именуется толпой и из которого чаще всего можно выйти только разорванным в клочья.
Но едва г-н де Шуазель упал, как к нему на помощь мгновенно бросились пять человек.
То были гг. де Флуарак, де Ромеф, де Дамас, фельдфебель Фук и слуга графа Джеймс Бриссак; у него отняли лошадь, которую он вел в поводу, поэтому руки у него оказались свободны, и он имел возможность помочь своему хозяину.
Началась чудовищная свалка, нечто наподобие тех схваток, которые вели народы древности, а в наши дни ведут арабы вокруг окровавленных тел своих раненых и убитых соплеменников.
К счастью, г-н де Шуазель, как это ни невероятно, был жив и даже не ранен, или, вернее, раны его, несмотря на опасное оружие, которым они были нанесены, оказались самыми ничтожными.
Какой-то кавалерист стволом своего мушкетона отбил удар, нацеленный в г-на де Шуазеля. Второй удар отразил Джеймс Бриссак палкой, которую он вырвал у одного из нападающих.
Палка переломилась, как тростинка, но удар был отражен и ранил всего-навсего лошадь г-на де Шуазеля.
И тут Фук догадался крикнуть:
— Драгуны, ко мне!
На крик прибежали несколько солдат и, устыдившись, что на их глазах убивают человека, который ими командовал, пробились к нему.
В ту же секунду вперед бросился г-н де Ромеф.
— Именем Национального собрания, уполномоченным которого я являюсь, и генерала Лафайета, пославшего меня сюда, — закричал он, — отведите этих господ в муниципалитет!
Слова «Национальное собрание., равно как фамилия генерала Лафайета, бывшего в ту пору на вершине популярности, произвели должное действие.
— В муниципалитет! В муниципалитет! — раздалось множество голосов.
Благонамеренным людям пришлось приложить усилия, и вот г-на де Шуазеля и его товарищей потащили к зданию мэрии.
Все это длилось более полутора часов, и в течение этих полутора часов не было минуты, чтобы не прозвучала угроза или не была произведена попытка убить пленников; стоило кольцу их защитников чуть расступиться, как в зазор тотчас же просовывалась сабля, вилы или коса.
Наконец подошли к ратуше; находившийся там единственный муниципальный советник был страшно напуган ответственностью, которая свалилась на него.
Дабы избавиться от нее, он распорядился поместить гг. де Шуазеля, де Дамаса и де Флуарака в камеру под охрану национальной гвардии.
Г-н де Ромеф объявил, что не желает оставлять г-на де Шуазеля и намерен во всем разделить его судьбу.
Тогда служащий муниципалитета приказал препроводить г-на де Ромефа в камеру к остальным арестованным.
Г-н де Шуазель сделал знак своему слуге, на которого никто не обращал внимания, и тот мгновенно испарился.
Первым делом — не будем забывать, что Джеймс Бриссак был конюх, — он занялся лошадьми.
Он узнал, что лошади, целые и невредимые, находятся на постоялом дворе под охраной множества караульщиков.
Собрав сведения на этот счет, он отправился в кафе, потребовал чаю, перо и чернила и написал г-же де Шуазель и г-же де Граммон, дабы успокоить их относительно судьбы сына и племянника, которого, после того как его арестовали, можно было считать спасенным, Однако бедняга Джеймс Бриссак несколько поторопился, сообщая эту добрую новость; да, г-н де Шуазель был под арестом и находился в камере, да, его охраняла городская милиция, но у окон камеры забыли поставить пост, и через них в пленных было произведено несколько выстрелов.
Несчастным пришлось прятаться по углам.
Такое вот достаточно опасное положение продолжалось целые сутки, и все это время г-н де Ромеф упорно отказывался оставить своих сотоварищей.
Наконец, двадцать третьего июля прибыла национальная гвардия из Вердена; г-н де Ромеф добился, чтобы арестованные были переданы ей, и не покидал их, пока не получил от офицеров честного слова, что те будут охранять узников до самой передачи их в тюрьму чрезвычайного суда.
Что же до несчастного Изидора де Шарни, тело его было перенесено в дом одного ткача и похоронено людьми благочестивыми, но посторонними; в этом смысле ему повезло куда меньше, чем Жоржу, последние услуги которому оказали братские руки графа де Шарни и дружественные руки Жильбера и Бийо.
Ведь в ту пору Бийо был преданным и почтительным другом семейства Шарни. Но мы видели, как дружба, преданность и почтительность переродились в ненависть, и ненависть эта была столь же беспощадна, сколь глубоки были давняя дружба, преданность и почтительность.