ГЛАВА, ГДЕ МЫ НАКОНЕЦ-ТО ДОБИРАЕМСЯ ДО ОБРАЩЕНИЯ, КОТОРОЕ ПЕРЕПИСЫВАЛА Г-ЖА РОЛАН
Надеемся, что беседа королевы с Барнавом дала нашему читателю полное представление о положении, в каком оказались все политические партии 15 июля 1791 года.
Итак, на место старых якобинцев вырвались новые.
Старые якобинцы основали Клуб фейанов.
Кордельеры в лице Дантона, Камила Демулена и Лежандра объединились с новыми якобинцами.
Национальное собрание, ставшее монархически-конституционным, решило любой ценой поддержать короля.
Народ решил добиваться низложения короля всеми возможными средствами, но поначалу прибегнуть к обращениям и петициям.
А теперь о том, что происходило в течение ночи и дня — между встречей Барнава с королевой, ставшей возможной благодаря содействию актера Сен-При, и моментом, когда мы оказались у г-жи Ролан.
Опишем эти события в нескольких словах.
Во время этой беседы, вернее, когда она уже завершалась, три человека, получившие от якобинцев поручение написать петицию, сидели за столом, на котором лежала бумага, перья и стояла чернильница.
Эти трое были Дантон, Лакло и Бриссо.
Дантон, правда, не относился к людям, созданным для подобных занятий; вся жизнь его состояла в движении, в наслаждениях, и он всегда с нетерпением ждал конца любого заседания любого комитета, членом которого оказывался.
Через несколько секунд он встал, предоставив Бриссо и Лакло сочинять петицию по собственному усмотрению.
Увидев, что он уходит, Лакло проследил за ним взглядом, пока он не скрылся из виду, а после прислушивался, пока не хлопнула дверь.
Это занятие вывело его из состояния притворной сонливости, которой он скрывал кипучую энергию; когда дверь захлопнулась, он расслабился в кресле и выронил перо.
— Знаете что, дорогой господин Бриссо, — объявил он, — пишите сами эту петицию, как считаете нужным, а я не в состоянии. Если бы речь шла о дурной книге, как говаривают при дворе, но петицию… Нет, петиция нагоняет на меня чудовищную тоску, — промолвил он и в доказательство широко зевнул.
Бриссо же, напротив, был человек, созданный для сочинения петиций подобного рода. Убежденный, что составит ее лучше, чем кто бы то ни было, он с удовольствием принял мандат, который ему давало отсутствие Дантона и отставка Лакло. А тот прикрыл глаза, поудобнее устроился в кресле, словно и впрямь собрался вздремнуть, и приготовился взвешивать каждую фразу, каждое слово, чтобы при малейшей возможности вставить в петицию оговорку, которая позволила бы установить регентство его господина.
Написав фразу, Бриссо читал ее вслух, и Лакло выражал одобрение кивком либо невнятным мычанием.
Бриссо обрисовал ситуацию, отметив:
1. Лицемерное или трусливое молчание Национального собрания, которое не желает или не смеет вынести решение о короле;
2. Фактическое отречение Людовика XVI, поскольку он бежал, а Национальное собрание отстранило его от власти, а также приказало догнать и арестовать, меж тем как короля не арестовывают, не преследуют и от власти не отстраняют, а если преследуют, арестовывают и отстраняют от власти, то он уже не король;
3. Необходимость позаботиться о его замене.
— Превосходно! Превосходно! — заметил секретарь герцога Орлеанского, услышав слово. замена., но, когда Бриссо собрался продолжить чтение, остановил его:
— Нет, нет, постойте! Мне кажется, после слов. о его замене. надо что-нибудь добавить… что-нибудь, что привлечет на нашу сторону нерешительных. Не все еще готовы, как мы, идти до последнего.
— Да, пожалуй, — согласился Бриссо. — И что бы вы добавили?
— Ну, это уж я оставляю вам найти нужные слова, дорогой господин Бриссо. Хотя я добавил бы…
И Лакло сделал вид, что мучительно ищет нужную фразу, которую уже давно мысленно сформулировал в ожидании, когда для нее придет черед.
— Ага, вот что, — наконец произнес он. — После слов. необходимость озаботиться о его замене. я добавил бы, скажем, так: «Всеми конституционными средствами.»
Политики, а также прошлые, нынешние и будущие составители петиций, обращений и проектов законов, учитесь и восхищайтесь!
Что, казалось бы, такого в этих нескольких безобидных словах?
Ну что ж, сейчас увидите. Я имею в виду, что те мои читатели, которые имеют счастье не быть политиками, увидят, что скрывается за тремя словами «Всеми конституционными средствами.»
Все конституционные средства замены короля сводились к одному-единственному.
И это единственное средство было регентство.
Однако в отсутствие графа Прованского и графа д'Артуа, братьев короля и дядьев дофина, к тому же не пользующихся популярностью, оттого что они эмигрировали, к кому может перейти регентство?
Правильно, к герцогу Орлеанскому.
Это крохотное невинное дополнение, втиснутое в петицию, которая составлялась от имени народа, делало от имени же народа герцога Орлеанского регентом.
Не правда ли, прекрасная вещь политика? А потом народу понадобится немало времени, чтобы ясно разобраться, куда ведут дело столь способные люди, как г-н де Лакло!
То ли Бриссо не догадался, какая мина, готовая в нужное время взорваться, заложена в этих трех словах, то ли не увидел змею, которая вползла в это дополнение, чтобы с шипением поднять голову, когда придет момент, то ли, быть может, понимая, чем он рискует как автор подобной петиции, не озаботился оставить себе вторую дверь, однако он ничего не возразил и записал фразу, заметив:
— Да, пожалуй, это привлечет на нашу сторону некоторых конституционалистов. Хорошая мысль, господин де Лакло.
Остаток петиции был выдержан в том же духе, который был задан ей ее вдохновителем.
Назавтра Петион, Бриссо, Дантон, Камил Демулен и Лакло собрались у якобинцев. Они принесли петицию.
В зале было почти пусто.
Все были у фейанов.
Барнав не ошибся: почти все якобинцы покинули клуб.
Петион тотчас же помчался к фейанам.
Кого он обнаружил там? Барнава, Дюпора и Ламета, пишущих обращение к обществам якобинцев в провинции, в котором те оповещались, что Якобинского клуба более не существует и что члены его перешли к фейанам, образовав «Общество друзей Конституции.»
Таким образом объединение, созданное с таким трудом и накрывшее, подобно сети, всю Францию, только что прекратило существование, парализованное нерешительностью.
Кому поверят, кому подчинятся старые или новые якобинцы?
А в это время будет произведен контрреволюционный государственный переворот, и народ, лишенный опоры, усыпленный своей верой в тех, кто бодрствует за него, проснется побежденный и скованный по рукам и ногам.
Речь шла о том, чтобы противостоять буре.
Каждый клуб напишет свое обращение и пошлет его в провинцию, туда, где он надеется получить наибольшую поддержку.
Ролан был чрезвычайным депутатом от Лиона и пользовался большим влиянием среди населения второй столицы королевства; Дантон, перед тем как отправиться на Марсово поле, где надо было за отсутствием якобинцев, которых так и не смогли найти, заставить народ подписать петицию, зашел к Ролану, объяснил ему положение и предложил незамедлительно послать к лионцам обращение, составить которое поручили Ролану.
Народ Лиона протянет руку народу Парижа и одновременно с ним подаст обращение.
Вот это-то обращение, составленное мужем, и переписывала г-жа Ролан.
А Дантон отправился к своим друзьям на Марсово поле.
Когда он туда прибыл, там как раз заканчивался большой спор.
Посередине огромного поля был воздвигнут к празднику четырнадцатого июля Алтарь отечества, оставшийся здесь, словно напоминание о прошлом.
Выглядел он точно так же, как алтарь, воздвигнутый в честь праздника Федерации в 1790 году, который мы уже описывали, и представлял собой платформу с лестницами, ориентированными по четырем сторонам света.
На Алтаре отечества находилась картина, изображающая триумф Вольтера, который состоялся двенадцатого июля, а на картине — афиша кордельеров с клятвой Брута.
Спор произошел из-за тех трех слов, что вставил в петицию Лакло.
Они чуть было не проскочили незамеченными, но вдруг человек, принадлежащий, если судить по его наряду и манерам, к представителям народа, с простотой, граничащей с грубостью, остановил чтеца:
— Стой! Тут надувают народ!
— То есть как это? удивился чтец.
— Этими вот словами: «Всеми конституционными средствами. — вы меняете шило на мыло, восстанавливаете королевскую власть, а мы больше не желаем короля!
— Долой королевскую власть! Долой короля! — закричали многие присутствующие.
Забавно, но именно якобинцы встали на защиту королевской власти.
— Господа! Господа! — закричали они. — Одумайтесь! Уничтожение королевской власти и низложение короля означает установление республики, а мы еще не созрели для нее!
— Не созрели? — бросил человек из народа. — Не беда. Парочка солнечных дней наподобие Варенна, и мы созреем.
— Голосовать! Голосовать петицию!
— Голосовать! — поддержали те, кто кричал: «Долой короля!»
Пришлось голосовать.
— Кто против Людовика Шестнадцатого и любого другого короля? — подняв руку, спросил неизвестный.
Подавляющее большинство вскинуло руки, так что спрашивать, кто за короля, не понадобилось.
— Хорошо, — сказал подстрекатель. — Завтра, в воскресенье семнадцатого июля, весь Париж соберется здесь, чтобы подписать петицию. Я, Бийо, беру на себя оповестить парижан.
Как только прозвучало это имя, все тут же узнали несгибаемого фермера, который сопровождал адъютанта Лафайета, арестовал в Варенне короля и доставил его в Париж.
Вот так обошел самых дерзких кордельеров и якобинцев — и кто же? Человек из народа, иными словами, инстинкт масс. Хорошо еще, Камил Демулен, Дантон, Бриссо и Петион объявили, что, по их мнению, подобные действия парижского населения могут привести к буре и потому очень важно прежде всего получить в ратуше разрешение на завтрашнее собрание.
— Ладно, — согласился Бийо, — получайте, а не получите, тогда этим займусь я.
Камил Демулен и Бриссо взялись получить разрешение.
Байи в ратуше не оказалось, там был только первый синдик. На себя он брать ничего не стал, не отказал, но и не дал разрешения, ограничившись тем, что в разговоре одобрил петицию.
Камил Демулен и Бриссо вышли из ратуши, уверенные, что разрешение ими получено.
Первый синдик тотчас сообщил Национальному собранию о просьбе, которая ему только что была заявлена.
Национальное собрание этим сообщением было застигнуто врасплох.
Оно до сих пор ничего еще не постановило относительно положения Людовика XVI, который бежал, был лишен королевского сана, задержан в Варенне, доставлен в Тюильри и содержался там с двадцать шестого июня на положении пленника.
Дальнейшие проволочки были уже невозможны.
Деменье, усиленно рядившийся во врага королевского семейства, предложил проект декрета следующего содержания:
«Приостановление исполнительной власти продлится до тех пор, пока конституционный акт не будет представлен королю и король не примет его.»
Декрет, представленный в семь вечера, в восемь был принят подавляющим большинством.
Таким образом, петиция народа оказывалась ненужной: король, отстраненный от власти до дня, когда он примет Конституцию, самим фактом принятия ее вновь становился, как прежде, королем.
Значит, всякий, кто потребует низложения короля, конституционно поддержанного Национальным собранием, после того как король согласится вновь исполнять свои обязанности, станет мятежником.
А поскольку положение было крайне серьезно, мятежников будут преследовать всеми способами, какие закон предоставит своим представителям.
Вечером в ратуше произошло заседание муниципального совета во главе с мэром.
Оно открылось в половине десятого вечера.
В десять было постановлено, что завтра, семнадцатого июля, в восемь утра декрет Собрания, отпечатанный и расклеенный на стенах, будет под барабанный бой объявляться на всех перекрестках должностными лицами и городскими приставами, которых будет сопровождать вооруженный эскорт.
Через час после принятия этого решения о нем стало известно в Якобинском клубе.
Якобинцы чувствовали, что они слишком слабы; после того как большинство ушло от них к фейанам, они остались без союзников и без сил.
И они покорились.
Сантер из Сент-Антуанского предместья, пивовар, прославившийся после взятия Бастилии, которому предстояло сменить Лафайета на посту командующего национальной гвардией, взялся пойти на Марсово поле и от имени клуба изъять петицию.
Кордельеры оказались еще осторожней.
Дантон объявил, что проведет завтрашний день в Фонтене-су-Буа, где у его тестя, владельца лимонадного завода, был сельский домик.
Лежандр пообещал ему приехать туда вместе с Демуленом и Фрероном.
Роланы получили записку, в которой им сообщали, что уже нет нужды отсылать в Лион их обращение.
Все то ли провалилось, то ли откладывалось.
Вот-вот должно было пробить полночь, и г-жа Ролан только-только закончила переписывать обращение, как вдруг пришла записка от Дантона, из которой ничего невозможно было понять.
А в это время два человека сидели в задней комнате кабачка у заставы Гро-Кайу, допивая третью бутылку вина за пятнадцать су, и заканчивали обсуждение одного весьма необычного плана.
То были куафер и инвалид.
— Забавные у вас идеи, господин Лажарьет! — заявил инвалид, тупо и похабно хохоча.
— Значит, вам все ясно, папаша Реми? — спросил куафер. — Мы до рассвета приходим на Марсово поле, отдираем доску у Алтаря, забираемся под него, доску ставим на место, а потом сверлом, большим сверлом, проделываем дырки в помосте. Тьма молоденьких, хорошеньких гражданок придут к Алтарю отечества подписаться под петицией, и мы, черт возьми, сквозь дырки…
Инвалид вновь зашелся сальным смехом. Было видно, что мысленно он уже подсматривает сквозь дырки в алтаре отечества.
Куафер смеялся тоже не слишком благодушным смехом; почтенная и аристократическая корпорация, к которой он принадлежал, клонилась к упадку; эмиграция лишила художников прически — а после того, как мы увидели прическу королевы, мы можем с полным правом утверждать, что прическа в ту эпоху была искусством, — так вот, эмиграция лишила художников прически их лучших клиентов. К тому же Тальма только что сыграл Тита в «Беренике., и его прическа в этой роли положила начало новой моде — коротким ненапудренным волосам.
В большинстве своем парикмахеры были роялистами. Почитайте Прюдома, и вы узнаете, что в день казни короля один парикмахер с отчаяния перерезал себе горло.
А тут представилась возможность сыграть неплохую шутку над этими распутницами-патриотками, как говаривали немногие еще оставшиеся во Франции знатные дамы, иными словами, заглянуть им под юбки. Лажарьет рассчитывал набраться эротических впечатлений, рассказывать о которых сможет по крайней мере месяц. Мысль об этой проделке пришла ему, когда он пил со своим старым знакомцем, и он тут же выложил ее; у знакомца даже загудело в ноге, которую он оставил при Фронтенуа и которую государство великодушно заменило ему деревяшкой.
Они разом потребовали четвертную бутылку, каковую хозяин незамедлительно и принес.
Только они приступили к ее распитию, как инвалиду тоже пришла идея.
А заключалась она в том, чтобы не допивать эту бутылку, а взять маленький бочоночек, опорожнить в него эту бутылку, добавить туда еще две бутылки и прихватить бочонок с собой на тот случай, если возникнет необходимость утолить жажду.
Свое предложение инвалид обосновывал тем, что смотреть вверх — занятие, крайне возбуждающее жажду.
Куафер снисходительно усмехнулся, а поскольку кабатчик объявил им, что ежели они не намерены пить в кабачке, то нечего им тут и торчать, наши шутники приобрели у него коловорот и бочонок, коловорот сунули в карман, в бочонок залили три бутылки вина и, когда пробило полночь, в полнейшей темноте отправились на Марсово поле, отодрали там доску, забрались под алтарь, после чего, улегшись на песок, мирно заснули, разделенные стоящим между ними бочонком.