ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ТАМПЛЕ ВО ВРЕМЯ БОЙНИ
Устраивая бойню — а как она проходила, мы только что попытались изобразить, — коммуна хотела запугать Собрание и печать, однако она опасалась, как бы с узниками Тампля не случилось несчастья.
И действительно, в том положении, в каком находилась Франция, когда Лонгви был захвачен, Верден осажден, а неприятель находился всего в пятидесяти милях от Парижа, король и члены королевской семьи были драгоценными заложниками, которые обеспечивали жизнь самым отпетым бандитам коммуны.
Вот почему в Тампль были отправлены комиссары.
Пятисот вооруженных человек оказалось бы недостаточно для охраны этой тюрьмы; вполне возможно, что они сами оказались бы жертвами народного возмущения; одному из комиссаров пришло на ум попробовать средство более надежное, чем все пики и штыки Парижа: он предложил обнести Тампль трехцветной ленточкой с такой надписью:
«Граждане! Вы умеете сочетать жажду мести с любовью к порядку: соблюдайте эту границу! Это необходимо для нашей бдительности и для нашей ответственности!»
Странная эпоха! Люди разбивали в щепки дубовые Двери и взламывали железные решетки, но преклоняли колени перед ленточкой!
Народ в самом деле с благоговением преклонил колени перед трехцветной лентой Тампля; никто не посмел ее перешагнуть.
Король и королева не знали о том, что происходило 2 сентября в Париже; правда, вокруг Тампля наблюдалось большее, чем обыкновенно, волнение, однако члены королевской семьи начинали мало-помалу привыкать к шуму.
Король обедал в два часа; итак, в этот день он, как обычно, сел за стол, а после обеда спустился в сад, чтобы совершить тоже уже вошедшую в привычку прогулку в обществе королевы, принцессы Елизаветы, наследной принцессы и юного дофина.
Во время прогулки до их слуха донеслись громкие крики.
Один из сопровождавших короля членов муниципалитета наклонился к уху своего коллеги и шепнул едва слышно, хотя Клери сумел разобрать:
— Напрасно мы нынче разрешили им прогулку.
Было около трех часов пополудни; как раз в это время началась резня пленников, перевозимых из коммуны в Аббатство.
При короле оставались только два камердинера: г-н Клери и г-н Гю.
Бедняга Тьерри, которого мы видели 10 августа, когда он предоставил в распоряжение королевы свою комнату, где она разговаривала с г-ном Редерером, находился в Аббатстве и должен был там погибнуть утром 3-го.
Было похоже на то, что второй член муниципалитета разделял мнение своего коллеги: они напрасно вывели членов королевской семьи на прогулку; итак, оба они предложили им вернуться в замок.
Те повиновались.
Однако едва они собрались у королевы, как в комнату вошли два других офицера муниципалитета, которые были в тот день свободны от дежурства в башне; один из них, бывший капуцин по имени Матье, подошел к королю со словами:
— Разве вам неизвестно, сударь, что происходит? Отечеству угрожает серьезнейшая опасность.
— Как же, по вашему мнению, я могу об этом узнать, сударь? — отозвался король. — Я нахожусь под стражей!
— В таком случае я вам скажу, что происходит: неприятель вторгся в Шампань, а прусский король двигается на Шалон.
Королева не сумела сдержать радость.
Как бы мимолетно ни было движение королевы, член муниципалитета успел его заметить.
— О да! — вскричал офицер, обращаясь к королеве. — Да, мы знаем, что нам, нашим женам и детям суждено погибнуть; но вы ответите за все: вы умрете прежде нас, и народ будет отмщен!
— Все во власти Господней, — молвил король. — Я Делал для народа все, что было в моих силах, и мне не в чем себя упрекнуть.
Тот же офицер, не отвечая королю, поворотился к державшемуся в дверях г-ну Гю.
— А тебя, — проговорил он, — коммуна приказала арестовать.
— Кого арестовать? — не веря своим ушам, переспросил король.
— Вашего камердинера.
— Моего камердинера? Которого же?
— Вот этого.
И офицер указал на г-на Гю.
— Господина Гю? — изумился король. — В чем же его обвиняют?
— Это меня не касается; однако нынче же вечером за ним придут, а бумаги будут опечатаны. Уже в дверях он обернулся к Клери.
— Последите за своим поведением: с вами будет то же, если вы будете хитрить! — пригрозил бывший капуцин.
На следующий день, 3 сентября, в одиннадцать часов утра король и члены его семьи собрались у королевы; офицер муниципалитета приказал Клери подняться в комнату короля.
Там уже находились Манюэль и другие члены коммуны.
Все были заметно встревожены. Манюэль, как мы уже говорили, не поддерживал бойни: даже в коммуне существовало умеренное крыло.
— Что думает король о похищении своего камердинера? — спросил Манюэль[52].
— Его величество король весьма обеспокоен, — отвечал Клери.
— Королю ничто не угрожает, — продолжал Манюэль, — однако мне поручено передать ему, что камердинер не вернется; совет пришлет ему замену. Вы можете предупредить короля об этой мере.
— Я не обязан это Делать, сударь, — заметил Клери. — Будьте добры, избавьте меня от необходимости передавать моему господину новость, которая будет ему неприятна.
Манюэль на минуту задумался, потом кивнул и проговорил:
— Хорошо, я спущусь к королеве.
Он в самом деле отправился в комнату королевы и застал там короля.
Король спокойно встретил новость, которую ему принес прокурор коммуны; потом с такой же невозмутимостью, с какой он пережил 20 июня, 10 августа и тот день, когда всходил на эшафот, король промолвил:
— Благодарю вас, сударь. Я воспользуюсь услугами камердинера моего сына, а если совет и на это, не даст согласия, я обойдусь без камердинера.
Он повел головой и прибавил:
— Я к этому готов!
— Не будет ли у вас каких-нибудь пожеланий? — спросил Манюэль.
— Нам не хватает постельного белья, — пожаловался король, — и это для нас — огромное лишение. Как вы полагаете: могли бы вы добиться от коммуны, чтобы у нас было столько белья, сколько нам необходимо?
— Я передам вашу просьбу членам совета, — пообещал Манюэль.
Видя, что король не собирается расспрашивать его о том, что творится в парижских тюрьмах, Манюэль удалился.
В час пополудни король высказал желание прогуляться.
Во время прогулок членам королевской семьи всегда выказывались знаки внимания из какого-нибудь окошка, из мансарды, из-за жалюзи, и это служило им утешением.
На сей раз члены муниципалитета отказали королевской семье в прогулке.
В Два часа семья села обедать.
Во время обеда послышались барабанная дробь и громкие крики; они приближались к Тамплю.
Члены королевской семьи поднялись из-за стола и поспешили в комнату королевы.
Шум становился все отчетливее.
Откуда он исходил?
В Ла Форсе шла такая же резня, как в Аббатстве; однако проходила она под председательством не Майяра, а Эбера и потому оказалась еще более кровавой.
А ведь там узников спасти было легче: в Ла Форсе было меньше политических заключенных, нежели в Аббатстве: убийцы там были не столь многочисленны, а зрители — не столь озлобленны; но если в Аббатстве Майяр держал убийц в руках, то Эбер в Ла Форсе, напротив, был целиком во власти происходящего.
Вот почему если в Аббатстве было спасено от расправы сорок два человека, то в Ла Форсе — только шесть.
Среди узников Ла Форса оказалась несчастная принцесса де Ламбаль. Мы уже встречались с ней в трех последних романах: в «Ожерелье королевы», в «Анже Питу» и в «Графине де Шарни»; она повсюду тенью следовала за королевой.
Ее люто ненавидел народ и называл «Советчицей Австриячки». Она была ее доверенным лицом, ее интимной подругой, возможно, чем-то большим — так по крайней мере говорили, — но уж никак не советчицей. Очаровательная внучка принца Савойского, с изящно очерченным, но плотно сжатым ротиком и застывшей улыбкой, умела любить, что она и доказала; но давать советы, да еще женщине властной, упрямой, волевой, — а именно такой и была королева — никогда!
Королева любила ее так же, как г-жу де Гемене, г-жу де Марсан, г-жу де Полиньяк; однако, будучи легкомысленной, пристрастной, непостоянной во всех своих чувствах, она, быть может, заставляла страдать свою подругу так же, как заставляла страдать своего возлюбленного Шарни; правда, мы видели, возлюбленному это наскучило, а вот подруга сохранила верность.
Оба они погибли ради той, которую любили.
Читатели, несомненно, помнят вечер в павильоне Флоры. Принцесса де Ламбаль устраивала в своих апартаментах приемы, на которых королева виделась с теми, кого не могла принимать у себя: Сюло и Барнава в Тюильри, Мирабо в Сен-Клу.
Некоторое время спустя принцесса де Ламбаль отправилась в Англию; она могла бы там остаться и жить долго; однако, узнав о том, какая опасность угрожает обитателям Тюильри, она, будучи существом Добрым и нежным, возвратилась и заняла при королеве прежнее место.
10 августа она была разлучена со своей подругой: сначала принцесса была препровождена в Тампль, потом ее перевели в Ла Форс.
Там она едва не задохнулась под тяжестью своей преданности; она хотела умереть рядом с королевой, вместе с королевой; умереть на глазах у королевы, возможно, было бы для нее счастьем: вдали от королевы она страшилась смерти. Ей было далеко до Андре! Она не вынесла всего этого ужаса и заболела.
Она понятия не имела о том, какую ненависть вызывает в народе. Будучи заключена в одну из камер верхнего этажа тюрьмы вместе с принцессой Наваррской, она видела, как в ночь со 2-го на 3-е увели принцессу де Турзель; это было все равно, как если бы ей сказали: «Вы остаетесь умирать».
Ложась в постель, она забивалась под одеяло от каждого долетавшего до нее крика, как ребенок, которому страшно; каждую минуту она теряла сознание, а когда приходила в себя, шептала:
— Ах, Боже мой; я так надеялась умереть! И прибавляла:
— Вот если бы можно было умереть так же, как падаешь без чувств! Это и не больно, и не трудно!
Убийства совершались повсюду: и во дворе, и за воротами, и во внутренних комнатах; запах крови преследовал принцессу по пятам.
В восемь часов утра дверь в камеру распахнулась.
Ее охватил такой ужас, что на сей раз она не лишилась чувств; у нее Даже не достало сил забиться под одеяло Она повернула голову и увидела двух солдат Национальной гвардии.
— А ну вставайте, сударыня! — грубо приказал один из них принцессе. — Пора отправляться в Аббатство.
— О господа! — вскричала она. — Я не могу подняться с постели: я так слаба, что не смогу идти.
И едва слышно прибавила:
— Если вы пришли, чтобы убить меня, можете сделать это и здесь.
Один из гвардейцев склонился к ее уху, в то время как другой караулил в дверях.
— Поторопитесь, ваше высочество, — предупредил он, — мы хотим вас спасти.
— В таком случае прошу вас выйти, мне нужно одеться, — молвила узница.
Оба гвардейца вышли, и принцесса Наваррская помогла ей одеться, вернее было бы сказать: одела принцессу де Ламбаль.
Через десять минут гвардейцы вернулись.
Принцесса была готова; но, как она и предупреждала, ноги отказывались ей служить; бедняжка дрожала всем телом. Она взяла за руку национального гвардейца, который с ней заговорил, и, опираясь на эту руку, спустилась по лестнице.
Пройдя в дверь, она неожиданно оказалась перед кровавым трибуналом под председательством Эбера.
При виде этих людей с засученными рукавами, превратившихся в судей; при виде этих людей с окровавленными руками, превратившихся в палачей, она упала без чувств.
Трижды к ней обращались с вопросами, но все три раза она лишалась чувств прежде, чем успевала ответить.
— Да ведь вас хотят спасти!.. — повторил ей едва слышно тот же гвардеец, который с ней уже заговаривал.
Это обещание придало несчастной женщине немного смелости.
— Что вам от меня угодно, господа? — пробормотала она.
— Кто вы? — спросил Эбер.
— Мария-Тереза-Луиза де Савой-Кариньян, принцесса де Ламбаль.
— Ваша должность?
— Суперинтендантка дома королевы.
— Было ли вам что-либо известно о заговорах двора десятого августа?
— Я не знаю, были ли десятого августа заговоры; но если таковые и были, я не имею к этому ни малейшего отношения.
— Поклянитесь в верности свободе и равенству, а также в ненависти к королю, королеве и монархии.
— Я охотно принесу первые две клятвы, но в остальном поклясться не могу, потому что это неправда.
— Да поклянитесь же! — приказал ей шепотом гвардеец. — Иначе вы погибли!
Принцесса простерла руки и, шатаясь, инстинктивно шагнула к воротам.
— Ну, поклянитесь! — продолжал настаивать ее покровитель.
Тогда, словно из опасения произнести под страхом смерти позорную клятву, она зажала себе рот, чтобы не дать ей сорваться с языка.
Она промычала нечто нечленораздельное.
— Поклялась! — крикнул сопровождавший ее национальный гвардеец.
Наклонившись к принцессе, он шепотом прибавил:
— Скорее выходите вот через эту дверь. Когда выйдете, крикните: «Да здравствует нация!», и вы спасены.
Едва очутившись за дверью, она попала в руки поджидавшего ее убийцы; это был силач-Никола, тот самый, что отрезал в Версале головы двум телохранителям.
На сей раз он обещал спасти принцессу.
Он потащил ее к бесформенной, окровавленной, колышущейся массе, шепча на ходу:
— Кричите: «Да здравствует нация!», да кричите же! Она, без сомнения, выкрикнула бы то, что от нее требовалось; к несчастью, в эту минуту она открыла глаза: перед ней возвышалась гора окровавленных тел, по которым расхаживал человек в кованых сапогах, из-под которых летели брызги крови, словно виноградный сок из-под пресса.
При виде этого страшного зрелища принцесса отвернулась и вскрикнула:
— Ох, какой ужас!..
Сопровождавший ее убийца успел зажать ей рот.
За спасение принцессы ее отчим, г-н де Пантьевр, заплатил, по слухам, сто тысяч франков.
Ее вытолкнули в узкий переулок, соединявший Сент-Антуанскую улицу с тюрьмой и носивший название тупика Священников; вдруг какой-то негодяй, цирюльник по имени Шарло, записавшийся барабанщиком в ряды Добровольцев, прорвался сквозь цепь охранявших принцессу подкупленных гвардейцев и поддел пикой ее чепчик.
Хотел ли он только сорвать чепец или намеревался ударить ее в лицо?
Хлынула кровь! А кровь требует крови: какой-то человек метнул в принцессу топор; он угодил ей в затылок; она споткнулась и упала на одно колено.
Теперь спасти ее было невозможно: со всех сторон к ней потянулись сабли и пики.
Она не проронила ни звука; она, в сущности, была уже мертва с той самой минуты, как вымолвила последние слова.
Едва она испустила дух, — а быть может, она еще дышала, — как на нее накинулись со всех сторон; в одно мгновение вся одежда на ней вплоть до сорочки была растерзана в клочья; еще подрагивая в агонии, она уже оказалась обнажена.
Ее убийцами владели низменные чувства: они торопились ее раздеть, потому что жаждали собственными глазами увидеть прекрасное тело, достойное преклонения женщин Лесбоса.
Ее выставили на всеобщее обозрение, прислонив к каменной тумбе; четверо мужчин встали напротив этой тумбы, смывая и вытирая кровь, сочившуюся из полученных принцессой семи ран, а пятый, вооружившись указкой, в подробностях стал рассказывать о ее прелестях, которым она, как говорили, была обязана когда-то сыпавшимися на нее милостями королевы и которые теперь, вне всякого сомнения, послужили причиной ее смерти.
Так она была выставлена с восьми часов утра до полудня.
Наконец, толпе наскучил этот курс скандальной истории, преподанный для наглядности на трупе: какой-то человек подошел к телу принцессы и отделил голову от туловища.
Увы, не стоило особого труда переломить ее длинную и гибкую, как у лебедя, шею.
Негодяя, совершившего это преступление, — быть может, еще более отвратительно калечить труп, нежели живого человека, — звали Гризоном. История — самая неумолимая богиня: она вырывает перо из собственного крыла обмакивает его в кровь; она записывает чье-нибудь имя, и имя это обречено на проклятие потомков!
Итак, этот человек был позднее гильотинирован как главарь банды грабителей.
Другой, по имени Роди, рассек принцессе ножом грудь я вырвал сердце.
Третий, Мамен, завладел другой частью ее тела.
Над телом несчастной женщины надругались так из-за ее любви к королеве. Да, должно быть, сильна была ненависть в народе к ее величеству!
Итак, эти три части, вырванные из тела прекрасной принцессы, были насажены на пики, и толпа направилась с ними к Тамплю.
Необъятная толпа сопровождала трех убийц с пиками, однако за исключением гомонивших ребятишек да нескольких изрыгавших ругательства пьяниц все остальные хранили гробовое молчание.
По дороге попалось заведение цирюльника; убийцы ввалились к нему.
Тот из них, кто нес надетую на пику голову принцессы, снял ее и положил на стол со словами:
— Завейте-ка мне эту голову! У нее свидание с хозяйкой в Тампле.
Цирюльник завил восхитительные волосы принцессы, и толпа продолжала путь, но теперь — с громкими криками Эти-то крики и достигли слуха членов королевской семьи.
Убийцы подходили все ближе; им пришла отвратительная мысль показать королеве голову, сердце и другую часть тела принцессы.
Они подошли к Тамплю.
Путь им преграждала трехцветная лента.
И эти люди, эти убийцы, эти Душегубы, эти участники бойни не посмели перешагнуть через ленточку!
Они попросили позволения войти в Тампль депутации из шести убийц — трое из них несли части тела растерзанной принцессы, — чтобы они могли пройтись по башне и показать свою кровавую добычу королеве.
Просьба была до такой степени разумна, что ее удовлетворили без единого возражения.
Король сидел и делал вид, что играет с королевой в триктрак. Под предлогом игры узники могли обменяться несколькими словами так, чтобы их не слышали дежурные офицеры.
Вдруг король увидел, как один из офицеров притворил дверь и, бросившись к окну, стал торопливо задергивать шторы.
Это был Данжу, бывший семинарист, которого за огромный рост прозвали шестифутовым Аббатом.
— Что случилось — спросил король.
Пользуясь тем, что королева в эту минуту отвернулась, офицер знаком попросил короля ни о чем не спрашивать.
Крики, ругательства, угрозы проникали в комнату, несмотря на запертые окна и дверь; король понял, что происходит нечто ужасное: он положил руку королеве на плечо, чтобы удержать ее на месте.
В эту минуту раздался стук в дверь, и Данжу пришлось отпереть.
За дверью стояли офицеры гвардии и муниципалитета.
— Господа! — обратился к ним король. — Моя семья в безопасности?
— В безопасности, — отвечал человек в форме национального гвардейца и в двойных эполетах, — просто был пущен слух, что в Тампле никого нет и что вы сбежали Покажитесь в окно, чтобы успокоить толпу.
Не имея ни малейшего понятия о том, что происходит, король не стал возражать.
Он пошел было к окну, однако Данжу остановил его.
— Не делайте этого, сударь! — взмолился он. Поворотившись к офицерам Национальной гвардии, он заметил:
— Народ должен доверять своим слугам!
— Да дело вовсе не в этом, — обозлившись, молвил человек с эполетами, — народ хочет, чтобы вы подошли к окну и увидели голову и сердце принцессы де Ламбаль: люди хотят вам показать, как они расправляются с тиранами. Так что советую вам показаться, ежели вы не хотите, чтобы все это вам принесли прямо сюда.
Королева вскрикнула и упала без чувств на руки принцессе Елизавете и наследной принцессе.
— Ах, сударь! — с упреком проговорил король. — Вы могли бы избавить королеву от этой страшной новости. Показав на трех женщин, он прибавил:
— Взгляните, что вы наделали!
Человек пожал плечами и вышел, напевая «Карманьолу».
В шесть часов явился секретарь Петиона; он пришел, чтобы отсчитать королю две с половиной тысячи франков.
Видя, что королева стоит не двигаясь, он решил, что она делает это из уважения к нему, и был настолько любезен, что предложил ей сесть.
«Моя мать стояла так, — рассказывает в своих мемуарах наследная принцесса, — потому что после той ужасной сцены она застыла в неподвижности, не замечая ничего вокруг».
Ужас обратил ее в статую.