Моряк в седле 4 страница

Наконец пришла любовь. Ее звали Хейди. На собрании Армии Спасения они случайно оказались рядом, Джек и эта шестнадцатилетняя девушка в шотландском беретике и юбке, доходящей до края высоких шнурованных ботинок. У нее было тонкое овальное лицо, красивые карие глаза, каштановые волосы и нежный рот. Джек влюбился с первого взгляда.

Они встречались украдкой, на полчаса, и он до конца изведал все сумасшествие юношеской любви. Он не был уверен, что это самая глубокая любовь, но что эта была любовь сладостная – он ни минуты не сомневался. Его называли Королем устричных пиратоа Он мог наравне с настоящими мужчинами идти куда угодно, хоть на край света, умел водить корабли, оставаться на палубе в шторм и непогоду. Он бывал в самых темных портовых притонах, мог постоять за себя в любой перепалке с отпетыми головорезами, «свистать» всю команду к стойке. Но как себя вести с этой тоненькой девочкой, безгранично несведущей в житейских делах – в такой же мере, в какой, как ему казалось он был искушен и опытен, – этого он не ведал Им и встретиться-то удалось всего раз десять и столько же раз обменяться поцелуями – короткими, невинными и необыкновенными. Они нигде не бывали, даже на дневных представлениях. Он тешил себя уверенностью, что она, конечно, любит его. Сам-то он ее любил, в этом не было никаких сомнений. Больше года он мечтал о Хейди во сне и наяву. Она навсегда осталась для него дорогим воспоминанием.

Как-то вечером Флора, прекрасно помнившая, что отец Джека писал книги, вошла к сыну с номером газеты «Сан-Франциско Колл» и принялась уговаривать его написать чю-нибудь и послать на конкурс, объявленный газетой. Несколько мгновений Джек колебался. Но тут в его памяти всплыл тайфун, с которым «Софи Сазерленд» пришлось сразиться у берегов Японии. Присев у кухонного стола, он стал сочинять рассказ, Он писал быстро, гладко, почти без усилий. На другой день рассказ был закончен, отделан, насколько хватило умения, и отослан в редакцию «Колл». Он был удостоен первой премии – двадцать пять долларов. Вторую и третью получили студенты Калифорнийского и Станфордского университетов.

Прошло сорок пять лег, но, читая «Тайфун у японских берегов», находишь рассказ все таким же свежим и сильным. В ритме повествования слышатся мерные вздохи моря, напряженное внимание не ослабевает ни на секунду; образы встают как живые. Музыка звучит во фразах, написанных семнадцатилетним подростком, не закончившим среднюю школу. «Колл» писала: «Самое поразительное – это размах, глубокое понимание, выразительность и сила Все выдает молодого мастера». Пророческие слова!

День, когда вышла эта статья, был самым счастливым в жизни Джона Лондона с гех пор, как он покинул Айову. Флора только посмеивалась втихомолку, радуясь своей выдумке, а Джек тут же засел за кухонный стол писать новую морскую быль. Однако газета «Колл» не была литературным журналом – рукопись прислали назад. В записной книжке этого периода Джек внес в графу расходов тридцать центов на почтовые марки и бумагу: следовательно, он продолжал писать и отсылать рукописи в журналы.

Если бы Джек сам взялся регулировать «Финансовый приход и расход», как раньше, когда работал на консервной фабрике, семья, пожалуй, могла бы жить сносно. Увы, он отдавал заработок Флоре. Оклендский житель Томас Э Хилл вспоминает, как его сестра, у которой Лондоны снимали квартиру, попросила жильцов съехать, потому что Флора задолжала за два месяца.

На джутовой фабрике Джеку обещали прибавку – четверть доллара в день. Но, проработав там несколько месяцев, он увидел, что хозяева не намерены сдержать слово. Джек ушел с работы. Десять центов в час – больше не получишь, занимаясь черной рабоюй. Всегда останешься на самом дне кормушки. Убедившись в этом, он решил приобрести специальность. Новому открытию под названием «электричество», казалось, принадлежит будущее, и Джек решил стать электромонтером Явившись на электрическую станцию Оклендского трамвайного парка, он сказал директору, что не боится любой работы и готов начать с самых азов. Тот поставил его в подвал на переброску угля: тридцать долларов в месяц и один выходной. Подавать yголь кочегарам, поддерживавшим oгонь в топках, приходилось и в дневную и в ночную смену. Работая даже во время обеденного перерыва, Джек редко кончал раньше девяти вечера – на круг выходило тринадцать часов в день. Заработок, таким образом, снижался до восьми центов в час – меньше, чем он получал в четырнадцать лег на консервной фабрике. От топок несло нестерпимым жаром Обливаясь потом, Джек насыпал уголь в чугунную тачку, взвешивал, вез в кочегарку и сбрасывал на железные листы перед топками Когда кочегары не поспевали за ним, Джек нагромождал целую гору угля, подпирая ее. чтобы не осыпалась, крепкими досками.

Ему вновь пришлось стать рабочей скотиной.

Возвращаясь домой затемно, он был так измучен, чго не мог есть.

Умыться и свалиться в постель – единственное, на что он оставался способен. Для книг, для хороших девушек, для того, чтобы ощущать самый вкус и цвет жизни, не хватало ни времени, ни сил. Ведь и по воскресеньям он был занят на работе. Он стал худеть. Целые дни напролет он, как в кошмаре, двигался в удушливо-жарком мареве угольной пыли – и снова не мог понять, почему эта работа так мучительна для него; ведь он справлялся с делами и потруднее, работал вровень с людьми старше и сильнее его. Наконец один кочегар из жалости рассказал ему, что у них всегда было по два подручных: один работал с дневной сменой, другой – с вечерней. Оба получали по сорок долларов в месяц. Подвернулся Джек, молодой, горящий желанием учиться, и директор уволил подручных, а Джека заставил управляться за двоих Джек спросил: «Почему же ты раньше не сказал?» – «Потому что директор пригрозил выгнать меня в шею», – отвечал кочегар.

Несколько дней спустя этот же кочегар показал Джеку заметку в оклендской газете: один из бывших подносчиков угля – Джек, сам того не зная, работал на его месте – кончил жизнь самоубийством: он не мог найти работу, чтобы прокормить жену и троих детей Джек отшвырнул лопату.

Дни бешеной работы кончились тем, что он проникся отвращением к физическому труду. Раб или бродяга – золотой середины не найдешь!

Он был молод и силен, он любил жизнь. Его безудержно влекло к опасностям и приключениям Не лучше ли потешить себя вдоволь, побуянить, шатаясь по белу свету, чем сгубить свою молодость и здоровье в угоду людской алчности?

Джек пришел к такому заключению в апреле 1894 года В то время безработица в Соединенных Штатах возросла до умопомрачительных масштабоа На родине Флоры, в городе Мэслон, штат Огайо, человек по имени Кокси собирал армию безработных, готовясь повести ее на Вашингтон и потребовать у конгресса пять миллионов долларов, чтобы дать людям работу на постройке новых больших дорог. Газеты уделяли самозваной армии Кокси столько внимания, что в ряде американских городов стихийно возникали отряды В Окленде некто Келли сформировал из безработных военные роты и договорился с железнодорожниками, что людям будет обеспечен бесплатный проезд в товарных вагонах.

Услышав об армии Келли, Джек живо ухватился за эту возможность.

Он поступит в армию и вместе с ней отправится в Вашингтон. Трудно было устоять против столь заманчивого приключения. Он подводил этим Флору и Джона Лондона, но это удерживало его не больше, чем в те дни, когда он сменил консервную фабрику на сомнительные доходы устричного пирата. В этом не было ничего удивительного: нельзя сказать, чтоб его родители сами были ярыми приверженцами строгой дисциплины и самопожертвования или неукоснительно выполняли свои моральные обязательства.

Армия генерала Келли должна была двинуться из Окленда в пятницу, 6 апреля. Когда во второй половине дня Джек и его приятель Фрэнк Дэвис добрались до сортировочной, где формировались товарные составы, выяснилось, что рано утром армия уже уехала. Тогда Джек воскликнул:

– Давай, Фрэнк, едем! Бродяжить – это по моей части; будем зайцами пробираться к востоку на товарных, пока не догоним армию Келли.

Не прошло и часа, как он разыскал готовый к отправлению состав.

Незаметно приоткрыв раздвижную дверь товарного вагона, он забрался туда вслед за Фрэнком и закрыл за собой дверь. Раздался свисток паровоза. Джек лежал в темноте и улыбался.

Джек сказал Фрэнку Дэвису, что он не новичок в бродяжничестве, и это была правда. Не первый раз он шел на Дорогу. Три года тому назад, когда ему было пятнадцать лет, в устричном промысле наступило временное затишье. Шлюп Джека стоял в конце пароходной пристани в Бениции, а сам он цидел на палубе и грелся на теплом солнышке.

Свежий ветер обдувал его щеки; мимо, увлекаемые приливом, бурно проносились волны. Джек сплюнул за борт, чтобы измерить скорость течения, и, увидев, что с приливом можно дойти почти до Сакраменто, поднял парус и отдал швартовы.

В Сакраменто он пошел на речку купаться и встретился с компанией подростков, загоравших на песчаной отмели. Они говорили на особом языке, срвсем не так, как те, с кем водился Джек. Это были «дорожные ребята». По сравнению с их похождениями устричный промысел казался детской забавой. Каждое слово манило Джека в новый мир, мир вагонных осей и планширов, «слепых» багажных вагонов и «товарных пульманов», «быков» или «фараонов», «отбросов» или «падали», «легавых», «беглых», «табачников», «загребал», «котов», «стариков», «зеленых пижонов». С каждым словом его все сильнее притягивала Дорога. Он стал членом «толкучки», то есть шайки.

У него появилась кличка «Сейдор Кид» – «Морячок». Главарь шайки Боб прибрад его к рукам и из «кутенка», или «неженки», вышколил бывалого «пижона», или «дорожного парня». Его успешно научили «зашибать по малому на главном ходу», то есть клянчить на центральной улице; показали, как «прокатить» пьянчужку, «почистить» «тугой узелок», «стибрить» пятидолларовую стетсоновскую твердополую шляпу с головы богатого китайца из долины Сакраменто. Один раз его как участника уличной драки забрали в полицию, и он три дня отсидел в тюрьме.

Вскоре ему объяснили, что по закону Дороги настоящим «дорожным парнем» становишься не раньше, чем пересечешь Сьерру-Неваду на площадке «слепого» вагона с дверью посредине. Вот почему однажды ночью Джек и недавно приставший jc шайке Френч Кид стояли в темноте у полотна Центральной Тихоокеанской, дожидаясь экспресса.

Когда поезд поравнялся с ними, приятели на ходу уцепились за край площадки «слепого» вагона. Френч Кид сорвался и попал под колеса.

Ему отрезало обе ноги.

Боб заранее предупредил Джека: пока не проедешь Роузвилл с его констеблем, злым как собака, сиди на «палубе», то есть на крыше вагона. Потом спускайся на заднюю «слепую» площадку почтового.

Но… экспресс мчался через Сьерру-Неваду, минуя щиты от снежных заносов, пролетая тоннели, а Джек так и не отважился слезть вниз на полном ходу. Всю ночь он трясся на «палубе», пока, перевалив хребет, поезд не остановился у станции Тракки. «Сдрейфил!» От ребят из «толкучки» он скрыл свой позор, и по возвращении в Сакраменто его встретили с распростертыми объятиями, дали новую кличку «Фриско Кид» и провозгласили стопроцентным бродягой.

Через неделю-другую Сакраменто ему надоел, и, забравшись в товарный поезд, он вернулся в Окленд. Прошло три года, и во г он снова стал «товарищем ветра, который бродит по свету».

Джек с Фрэнком Дэвисом сошли с «товарного пульмана» в Сакраменто – и напрасно. В четыре часа дня армия Келли двинулась в Огден На трансконтинентальном экспрессе им посчастливилось продержаться до Тракки, а там их «спустили в канаву» – иными словами, вышвырнули из поезда. В ту же ночь они еще раз попробовали вскочить на восточный экспресс. Фрэнку это удалось, Джек отстал. Зато с товарным ему повезло. В вагоне было холодно, но все-таки он умудрился так крепко заснуть, что не проснулся, даже когда состав перевели на запасной путь в Рено. Этот день Джек провел в Рено, наблюдая, как на всех углах и перекрестках безработные собираются в отряды, готовясь выступить на восток. Сотни безработных по всей линии шли вслед за головным отрядом Рабочей армии Келли.

Джеку во что бы то ни стало надо было догнать Фрэнка. Не дожидаясь, пока сформируется рота безработных, он пустился в путь и целые сутки ехал в товарном вагоне, а потом до четырех утра проспал в паровозной будке в Водсвордском депо, пока не пришлось уносить ноги от мойщиков. Дальше он отправился с первым товарным, забившись в тендер – «слепняк». В карман его пальто залетела искорка от паровоза.

Вспыхнуло пламя, и затушить его, когда поезд движется со скоростью сорок миль в час, оказалось нелегкой задачей. Пальто и пиджак пришлось выкинуть, они были испорчены безнадежно.

Ночью в Виннемуке он догнал Фрэнка. Было решено дождаться отряда из Рено и дальше двинуться вместе. Но подвернулся товарный поезд, и соблазн оказался слишком велик: друзья забрались в вагон и поехали дальше на восток. Через два дня они снова расстались, и в записной книжке Джека появились юропливые, написанные детским почерком строчки:

«Дорога потеряла для Фрэнка всю прелесть. Исчезла романтика приключений, осталась лишь суровая действительность, гласящая: «Трудно – терпи!» Итак, Фрэнк решил вернуться на запад. Ну что ж!

Он немало повидал, это пойдет ему на пользу. Кругозор его расширился, теперь он лучше понимает, что представляют собою «низы» нашего общества. И в будущем, выбравшись из нужды, он, конечно, мягче, добрее посмотрит на встречного бродягу. Сегодня вечером он тронется на запад, я – на восток. Мне предстоит колоть уголь на паровозе до самого Карлина».

Для Джека прелесть бродячей жизни заключалась главным образом в отсутствии однообразия. В «Стране Хобо», этом бродяжьем царстве, – причудливая, вечно меняющаяся жизнь; невозможное случается на каждом шагу, за каждым поворотом притаилась в кустах новая неожиданность. Один день не похож на другой, врезается в память быстрой сменой неповторимых картин. По ночам Джек путешествовал в товарных и пассажирских составах, а когда наступало обеденное время, «закидывал ноги» – иными словами, выпрашивал подаяние с черного хода или попрошайничал на главной улице. Он встречался с сотнями таких же «хобо», вместе с ними странствовал зайцем по железным дорогам, отдавал в общий ко гол курево и деньги, «кипел» – ссорился, готовил в «джунглях» – притонах – традиционное блюдо бродяг «маллиган», «зашибал по малому на главном ходу», резался в карты, слушал и плел сам немыслимые истории и, покупая право путешествовать на самых скорых, выполнял приказания «профессионалов».

Однажды его «сбросили в канаву» – спустили с поезда – в пустыне Невада, и целую ночь пришлось пешком добираться до ближайшей узловой станции. Дело было глубокой зимой. В нагорных пастбищах стояли холода, снег лежал на вершинах, печально завывал ветер, а Джек, как прожженный бродяга, из щегольства не запасся одеялом.

Нередко случалось ему часами «закидывать ноги» у кухонных дверей и уходить несолоно хлебавши. Или, приехав в незнакомый город за полночь без гроша в кармане, ночь напролет трястись от холода в «джунглях» у железной дороги. Случалось, что он ночевал, примостившись на паровозной раме, «скотосбрасывателе», осыпаемый дождем горячей золы, мечтая хоть ненадолго вздремнуть под пыхтенье паровоза и пронзительный скрип колес. Как-то раз, голодный как волк, он получил подаяние – огромный сверток в газетной бумаге – и со всех ног помчался в укромное местечко поблизости насладиться пиршеством.

В свертке влажным комом лежал сладкий домашний пирог, оставшийся от гостей. Джек сел на землю и заплакал.

Именно «забрасывая ноги», он достиг совершенства в искусстве вдохновенно сочинить гут же, на месте, подходящую к случаю историю.

Ведь успех дела зависел от того, хорошо ли подвешен язык! Едва открывалась дверь на черном ходу, как он должен тут же раскусить свою жертву и придумать рассказ, соответствующий ее характеру и наклонностям. В Рено черную дверь открыла пожилая добродушная мамаша, и Джек в мгновение ока превратился в чистого как слеза, невинного юношу. Ему трудно говорить… Ни разу в жизни не протягивал он руки за куском хлеба… Лишь муки свирепого голода склонили его на поступок столь низменный и недостойный. Он просит милостыню – он! И добродушной хозяйке, чтобы как-то рассеять это отчаянное смущение, осталось юлько уговорить его зайти в кухню посидеть – сущее наслаждение для бродяги.

Несколько позже в Гаррисбурге (штаг Пенсильвания) он постучался с черною хода как раз в то время, когда хозяйки – две старые девы – садились завтракать. Ею пригласили зайти в столовую и разделить с дамами трапезу: гренки с маслом и яйца в рюмках. Пожилым девицам был совершенно незнаком веселый лик Приключения. Говоря языком Благородных Бродяг, они всю жизнь работали в одной смене. Джек был голоден: он всю ночь путешествовал на тендере. Служанка не успевала подавать на стол яйца, гренки и кофе, снова яйца, гренки и кофе, а дамы затаив дыхание слушали повесть Джека о дикой и вольной жизни. В размеренный, стиснутый узкими рамками, сладко надушенный мирок ворвался могучий ветер настоящей жизни, насыщенный крепкими ипахами пота, борьбы и опасности. Этот завтрак остался в памяти Джека на всю жизнь. Можно смело предположить, что и старые девы навсегда запомнили сногсшибательные истории – плод богатой фантазии гостя.

Когда странствовать было невмоготу, когда двери зажиточных хозяев упорно не открывались, когда в богатом доме его отказывались покормить, а голод становился невыносимым, Джек шел к беднякам.

В лачуге с выбитым окном, заткнутым тряпками, усталая, надорванная работой хозяйка всегда найдет что-нибудь съестное. Бедняки никогда не отказывали в том, чего им самим не хватало. Убедившись в этом, Джек потом говорил, что милосердие – не кость, брошенная собаке. Милосердие – кость, которую ты разделил с ней, потому что сам голоден не меньше собаки.

Больше всего Джек любил увлекательные и опасные состязания с поездной бригадой: он ведь задался целью доказать, что он – величайший из благородных рыцарей Дороги, Король Хобо. Прежде чем роскошный трансконтинентальный экспресс «Оверленд» ночью выходил из депо, Джек обычно забегал вперед и, когда поезд проходил мимо, вскакивал в первый «слепой» вагон. Но вот его заметила бригада. Поезд остановился. Джек соскакивает с площадки и мчится вперед, в темноту.

На сей раз на площадке «слепого» сидит тормозной кондуктор. Однако со «слепой» площадки в поезд войти нельзя, значит, пока состав не набрал скорость, кондуктор должен спрыгнуть и вскочить в задний вагон. Джек стоит так далеко впереди, что, когда поезд проходит мимо, кондуктора на «слегюм» уже нет и можно спокойно прыгать. Спокойно, но с той оговоркой, конечно, что можно сорваться и погибнуть. Ему кажется, что угроза миновала, но в следующее мгновение поезд останавливается и за Джеком приходит кондуктор, ехавший на паровозе. Джек спрыгивает с площадки, несется вперед. Теперь, когда поезд поравнялся с Джеком, кондуктор сидит в первом «слепом». Джек вскакивает во второй. Кондуктор покидает первый и тоже появляется во втором. Джек прыгает вниз с другой стороны и что есть силы, перегоняя поезд, бежит обратно к первому… Кондуктор пускается вдогонку, но поезд набирает скорость, кондуктор отстает. Джеку снова кажется, что он в безопасности… Внезапно кочегар обдает его струей из насоса… Поезд замедляет ход… Джек несется вперед, в темноту…

Он чертовски горд. Еще бы! Кто он? Жалкий бродяга! А из-за него четыре раза останавливался «Оверленд» – уйма пассажиров, великолепные вагоны, государственная почта и две тысячи лошадиных сил, нетерпеливо бьющих копытом в паровозной топке. Так идет игра, не переставая, всю нрчь напролет. Чтоб улизнуть от вездесущего кондуктора, Джек взбирается на «палубу», рпускается и, широко раставив ноги, едет на буферных брусьях смежных вагонов, ныряет под состав и «скачет верхом на палочке», то есть путешествует на оси под вагоном.

Сейчас в погоне участвуют оба кондуктора, кочегар, проводник и машинист.

Восемнадцатилетнего юнца так и распирает от гордости: он берет труднейшие вершины «профессии» – и как! Что за беда, если, проиграв, он заплатит за эту забаву страшной ценой! В том-то и состоит ее прелесть!

Он шел на невероятный риск. Он прыгал с поездов на полном ходу, и однажды летел по воздуху с такой скоростью, что сбил с ног и оглушил полицейского, стоявшего на перекрестке и наблюдавшего за проходящим поездом. Он «скакал на палочке» по скверным дорогам – дорогам, где кондуктора ведут игру по-иному: они берут толстый сцепной шкворень и кусок каната, идут на переднюю площадку вагона, под которым едет бродяга, и швыряют шкворень туда, под вагон. Прут ударяется о рельсы, отскакивает, и бродяга убит или смертельно ранен.

Но Джек не боялся. Чем рискованнее, тем интересней. Викинг он или нет? И не он ли переплывал залив Сан-Франциско при свирепом югозападном ветре?

А колечко Лиззи Коннеллон у него выудил корыстолюбивый кондуктор, обнаруживший Джека в товарном вагоне. Дело было в горах, и вокруг свистела снежная буря.

Если ночь, была очень холодной, Джек пробирался в депо и спал в паровозной будке. Приходилось ночевать и на котлах электростанции, задыхаясь от неимоверной жары. Днем он ходил в библиотеку читать, а по ночам всегда старался попасть на курьерский поезд в «слепой» багажный. Вот что он пишет об этом – с восторгом:

«Я был полон решимости продержаться в поезде всю ночь. Спасаясь от преследований цоездной бригады, я глубокой ночью ездил в «слепых», в паровозном тендере, на скотосбрасывателе, на рамах «двуглавых» – составах с двумя паровозами, на «палубе» и на площадках в центре состава». Ночью было так холодно, а днем так жарко, что у него на лице начала лупиться кожа; по собственному описанию, он был похож на человека,обгоревшего на пржаре.

Все эти подробности и тысячи им подобных он педантично заносит в свою записную книжку. С семидесяти трех страниц дневника времен Дороги встает юноша, мягкий, тонкий, добрый, несмотря на окружавшую его грубость приятелей-головорезов и собственные поступки довольно низменного порядка. Дневник заполняют характерные зарисовки – портреты случайных встречных, отрывки подслушанных разговоров, замечаний о том, что привело самых разных людей на Дорогу, словечки из жаргона бродяг и железнодорожных зайцев, описания городов, происшествий и похождений. Эти карандашные записи были сделаны в товарных вагонах, в депо, в притонах и кабачках, и, несмотря на это, они поражают безыскусственной прелестью поэтичной речи. Прирожденный писатель виден в каждой строке. Каждая страница дышит здоровой радостью крепкого парня, влюбленного в головокружительную, вечно новую и захватывающе интересную жизнь.

Впрочем, этот повышенно-радостный тон изредка меняется; не всюду звучит неизменное «я – за!». Душевное равновесие внезапно сменяется подавленностью, и в дневнике появляется запись, посвященная праву на самоубийство. Читая ее, невольно возвращаешься к той ночи, когда Джек сорвался в воду с пристани в Бениции и решил, что пойти ко дну – конец, достойный героя. Всю жизнь он ясно слышал этот зов смерти Захваченный снежным бураном на, вершине Скалистых гор, он совсем было замерз на открытой площадке «слепого», но тут мягкосердечный кондуктор сообщил ему, что на другом пути стоит товарный, а в нем отряд безработных из Рено – это была часть армии Келли. Забравшись в вагон, Джек увидел, что внутри, вплотную друг к другу, чтоб согреться, растянулись восемьдесят четыре человека. Поставить ногу было некуда; он сразу наступил кому-то на руку и попал в «молотилку».

Его швыряли из конца в конец вагона, пока он, наконец, не угодил на незанятый краешек соломенной подстилки. Этим своеобразным обрядом было отмечено его вступление в ряды Рабочей армии.

Народ в армии был славный: одни – безработные, действительно надеявшиеся, что конгресс даст им работу; другие – бродяги, приставшие к ним просто так, чтоб вместе проехаться. Попадались и юнцы вроде Джека, жадные искатели приключений. Поезд мчался сквозь снежную вьюгу, а в вагоне началось нечто похожее на «Тысячу и одну ночь»: было постановлено, что каждый из восьмидесяти пяти пассажиров теплушки обязан выступить с первоклассной историей. В случае неудачи очередную Шехерезаду ждала «молотилка». Джек пишет, что это была оргия превосходных рассказов, ничего равного ей он уже больше не встречал.

Двадцать четыре часа отряд из Рено, замурованный в тесном вагоне, пережидал буран. Никто не проглотил и маковой росинки. За стенкой вагона потянулись равнины Небраски, и тогда, сложившись, члены отряда послали местным властям городишки Гранд Айленд телеграмму приблизительно такого содержания: «Восемьдесят пять голодных мужчин прибывают обеденное время. Накормите». Ровно в полдень поезд остановился в Гранд Айленд. Городская полиция и члены специальных комитетов по приему «гостей» отконвоировали прибывших в гостиницы и рестораны, накормили и препроводили обратно к поезду, задержанному на станции до погрузки.

В час ночи прибыли в Омаху, где их вышел встречать особый полицейский взвод, и они сидели под охраной полисменов, пока не переправились через Миссури в Каунсил Блаффс. Генерал Келли, стоявший лагерем в парке Шатоква, приказал присоединиться к нему. Пять миль под проливным дождем! Джек со своим новым приятелем, светловолосым двухметровым верзилой, по кличке «Швед», проскочили сквозь цепочку полицейских и отправились на поиски убежища. Вскоре они нашли пустой передвижной бар на огромных бревнах-опорах. Здесь Джек провел самую скверную ночь в своей жизни. Сооружение стояло на высоких подпорках, внутри завывал ветер, врывающийся сквозь зияющие щели.

Промокший до костей Джек забился под стойку и там, дрожа, молил всех святых, чтобы поскорей рассвело. В пять утра, посиневший от холода, едва живой, он на товарном поезде вернулся в Омаху и потащился выпрашивать на завтрак у кухонных дверей. Потом поглазел по сторонам и пошел в лагерь Келли. На мосту его задержал сборщик пошлины. Ктото из сострадания дал парнишке двадцать пять центов – «четвертак» на поезд до парка Шатоква. Добравшись до лагеря, он доложил о прибытии генералу Келли и был назначен в последнюю шеренгу арьергарда.

Владельцы железных дорог между Омахой и Чикаго были настроены недружелюбно и не решались предоставить армии товарные составы для бесплатной переброски людей на восток: боялись, как бы другим не стало повадно. Их составы сопровождали вооруженные пинкертоновские сыщики, нанятые для охраны от Келли и его ребят. Армия залегла вдоль полотна. Два дня и две ночи людей, а вместе с ними и Джека, заливало дождем, било градом, засыпало мокрым снегом. Тогда две молодые женщины из Каунсил Блаффс подговорили одного паренька увести паровоз, на котором работал машинистом его отец, а комитет сочувствующих из Омахи кое-как сколотил товарный составчик. Поезд был подан к расположению армии, но выяснилось, что места для всех не хватает.

К общему сожалению, состав вернулся в город.

Ряд неудачных стычек с властями закончился тем, что генерал Келли решил вести армию походным порядком в Вашингтон на соединение с генералом Кокси. Прихватив двенадцать фургонов с провиантом и лагерным инвентарем – дар жителей Омахи и Каунсил Блаффс, – армия выступила в поход. Келли выступал в голове колонны на вороном коне, преподнесенном восторженным жителем Каунсил Блаффс. Со знаменем и флагами армия имела весьма внушительный вид. Через два дня у Джека прохудились башмаки. Он было сунулся к интендантам, но те заявили, что сапог – для него во всяком сдучае – нет. Пришлось идти в носках. На другой день он так стер себе ноги, – что мог с трудом передвигаться, и в виде протеста пошел босиком. Только тогда интенданты быстренько выдали ему какую-то обувь.

Жители штата Айова встретили их по-дружески, радушно. В какой бы город ни вошла армия, все население с флагами высыпало навстречу.

Как только солдаты Келли разбивали лагерь, к их бивакам тянулись толпы горожан – спеть хором песню, послушать политические речи, посмотреть, как местная девятка сражается в бейсбол с командой армейцев. «Чистые женские голоса, – пишет Джек в дневнике, – сливались с охрипшими от непогоды голосами солдат Рабочей армии». Джек с гордостью отмечает, что армия производила на всех превосходное впечатление. Многие удивлялись, что солдаты умеют прекрасно держать себя, что у них честные, открытые лица.

Но Джек и здесь был верен себе – терпеть не мог строгой дисциплины, любил делать все сам по себе и горел желанием узнать решительно все о стране, по которой путешествовал. Как наступала ночь, он незаметно пробирался мимо часовых и бежал осматривать город. Он снова натер волдыри и твердо решил, что дальше поедет товарным, но местные шерифы снабдили армию фургонами для тех, кто не мог идти пешком. Впрочем, не успели еще дойти до города Де Мойн, как это удовольствие кончилось… Джек поклялся, что скорей сядет в тюрьму, чем пройдет хоть два шага на своих распухших ногах. Он добрался до станции и, «сыграв на сочувствии публики, собрал на билет».

Когда пришли в Де Мойн, солдаты Келли заявили, что все стерли ноги. Хватит, черт побери! Дальше они не пойдут. Две тысячи паломников забили город до отказа. Задыхающийся город разместил солдат на заброшенном печном заводе и скармливал им шесть тысяч порций в день, а в это время местные власти лезли из кожи вон, чтоб уговорить железнодорожную администрацию перевезти армию до следующей станции.

Железнодорожники были неумолимы. Джек отдыхал, играл в бейсбол, поправился, отоспался… Тогда в городе провели сбор денег, армия выстроила себе плоты и поплыла вниз по течению реки Де Мойн.

Сейлор-Джек – Морячок и еще девять человек из его роты – все, по его словам, энергичные ребята, делят и – выбрали славную посудину и отправились вниз по реке, регулярно опережая армию на день, а то и на сутки. Завидев впереди городок, они поднимали американский флаг и, назвавшись головным судном, авангардом, требовали отчета, какие меры приняты по снабжению армии. Фермеры тащили продукты, и Сейлор-Джек с приятелями снимали сливки: брали себе табак, молоко, масло, сахар и консервы. Нельзя было назвать их совсем бессовестными, ничуть! Они оставляли для армии мешки с мукой и бобами, говяжьи туши. Но жили они, нужно прямо сказать, припеваючи. Посудите сами; они не варили кофе на воде. Зачем? Ведь молока сколько угодно! Джек допускал, что армии приходилось несладко, но что поделаешь? В их десятке были парни лихие и предприимчивые – само собой разумеется, они абсолютно не сомневались, что «кто смел, тот и два съел».