Глава третья Гром сверху 15 страница

— А ты… — проговорил невнятно. — А где я? А чего делаешь? — Вот это уже был совсем глупый вопрос.

— Мы все тут занимаемся сейчас одним, — строго сказал Грязнов, — собираемся выслушать ваши объяснения, полковник, чем это вы вместе с отставным майором Жеребцовым сегодня занимались в квартире гражданки Грицман, куда проникли как бандиты. И естественно, без разрешения хозяйки. Начинайте рассказывать. Вы меня знаете?

Огородников сосредоточил взгляд на генерале, долго смотрел и кивнул:

— Знаю… РІС‹ генерал Грязнов… заместитель директора Департамента… уголовного розыска МВД… Чем обязан такой… высокой чести? — Речь его была еще хоть Рё сбивчивая, РЅРѕ тон — наглым. — Рћ каком преступлении вы… говорите, если Сѓ меня имеются… ключи РѕС‚ ее квартиры, РіРґРµ РѕРЅР° меня СЃ приятелем РЅРµ раз… принимала? РћРЅР° сама дала… для удобства общения. И вообще… СЏ заметил, РѕРЅР° любит… большие компании…

— Ева Абрамовна, — официальным тоном сказал Грязнов, перебив отрывистую речь полковника, — а я ведь вас предупреждал, что это ничтожество, спасая свою шкуру, будет топить всех вокруг себя. Может, вам уже достаточно?

— Да! — она встала. — Более чем!

— Сергей! — Грязнов кивнул Мордючкову на выход.

Турецкий подчеркнуто вежливо поднялся, взял ее под руку, чтобы проводить в прихожую. Огородников наблюдал за этими передвижениями, не теряя, однако, самообладания. Держаться он пытался, во всяком случае, уверенно. И когда Ева выходила из комнаты, кивками прощаясь с каждым, кроме него, полковника, он пренебрежительно бросил ей вслед:

— Шлюха!..

Турецкий обернулся.

— Ты не схлопочешь по морде, гад, только потому, что я не хочу марать об тебя руки.

Полковник только вызывающе хмыкнул. Его никто не трогал и ни о чем не спрашивал, пока Ева с Сергеем не уехали и Турецкий не вернулся в комнату и снова не уселся в кресло.

Но тут Огородников, будто впервые, обнаружил у себя на запястьях наручники. Он посмотрел на них с неподдельным изумлением, затем вытянул перед собой руки и спросил:

— А это еще что? Зачем?! — Но ему никто не ответил, просто не обратили внимания, а сил вскочить из кресла у него еще не было. Поэтому он поерзал, бормоча что-то под нос, и успокоился.

Между тем на экране монитора пошла видеозапись, сделанная в квартире Грицман. Все смотрели молча, не задавая вопросов. Наконец досмотрели до того момента, когда появилась речь. Выслушали диалог внимательно, при произнесенных вслух именах «Петр Ильич» и «Ваня» разом обернулись к Огородникову, но тот безразлично пожал плечами. Остановили показ на том моменте, когда Жеребцов закончил возню с бомбой, поднялся с колен и, махнув рукой, сказал: «С Богом!»

— Это ж какими мерзавцами надо быть, а? — задумчиво проговорил Турецкий. — Какими грязными циниками! Нет, ребята, я этих нелюдей не понимаю… Слушайте, а может, прекратим ненужные попытки? А вы его просто заклеите сейчас скотчем, чтоб не блевал в помещении, и превратите в отбивную котлету? А потом мы то, что от него останется, где-нибудь под воду спустим, а? До следующей весны? Ведь противно сидеть с ним в одной комнате!

Огородников издал какие-то горловые звуки, очень похожие на рвоту.

— РќСѓ СЏ Р¶ РіРѕРІРѕСЂРёР»! — СЃ омерзением продолжил Турецкий. — Ребятки! РќСѓ, заклейте кто-РЅРёР±СѓРґСЊ ему харю! Ведь изгадит РІСЃРµ РєСЂСѓРіРѕРј!

— Я… скажу… — выдавил из себя полковник. — Н-не надо!

— Послушаем? — с таким же мерзким выражением на лице спросил у присутствующих Грязнов. — Или ну его?

— Я бы послушал, — пожал плечами Щербак.

— Ну давайте, — неохотно согласился Грязнов. — Временно отставить, пусть говорит, — сказал он Филе, который уже стоял возле полковника с мотком широкого скотча в руках. Филя отошел к окну и устроился на подоконнике, затянутом плотной шторой.

— Протокол будем заполнять? — спросил Щербак, достав из папки Турецкого протокол допроса. — Он подозреваемый или сразу обвиняемый?

— Какой протокол? — криво усмехнулся Турецкий. — Ты в самом деле решил, что мы будем его дело в суд передавать? Это же чистая формальность. Подотремся потом…

— Так я и писать тогда не буду, — словно обиделся Щербак.

— А кто тебя заставляет? — снова презрительно хмыкнул Турецкий. — Пусть говорит, так и быть, раз сам хочет, а там посмотрим. Смазливая рожица-то… — Он вдруг с таким пристальным интересом посмотрел в глаза Огородникову, что того охватила оторопь. — Старые зэки, — продолжал Турецкий, — рассказывали мне на допросах, что с такими вот пацанчиками в камерах происходит.

Огородников стал совсем бледным, наглость его словно водой смыло. Он даже в размерах будто уменьшился.

— Ну чего молчишь? — яростно закричал на него Турецкий и тут же остыл. — А завтра мы возьмем Вахтанга Гуцерию и Караева Исламбека, которым давно место в Бутырках, и те охотно сдадут тебя, пустив впереди себя «паровозом».

И полковник сдался.

Он собирался, конечно, приехать на поминки. И не один, а вместе с Ваней. Не в том дело, что вдова, как баба, представляла для них еще какой-то интерес, они уже все с ней перепробовали — еще когда был жив ее муж, недоносок Додик. И держали бабу на крепком крючке, потому что Додик — при всей его импотенции — был бешено ревнив и вполне мог в приступе ярости либо под кайфом задушить шлюху. А этого как раз им не требовалось. Ева еще могла пригодиться в будущем.

— Но тогда зачем же бомба?

Ответ на вопрос Грязнова оказался примитивно простым. На взрыве настаивал Вахтанг. После поминок Еву должны были отвезти к нему домой, где ее ждал юрист, в присутствии которого она должна была написать дарственные на имущество мужа. После этого, обойдя круг любителей изысканных забав, другими словами — после веселенькой групповухи, Ева должна была отправиться к себе домой, где и завершить цикл земного существования. Жаль, конечно, красивую бабу, от которой было бы еще немало пользы другим, но выход тоже не просматривался — Вахтанг был жесток и неумолим. Давид взял в долг у него крупную сумму, не вернул и умудрился утонуть, как неопытный щенок! Значит, пусть вдова отвечает. Всем своим состоянием. Но так как стало известно, что у нее завелись какие-то шашни с одним прокурором из Генеральной, решили убрать ее вообще, чтоб и следов не осталось. А поручение — что оставалось делать, все уже отчасти замешаны в общих делах — вынужден был принять на себя полковник Огородников. Он тоже сидел у них на крючке, благодаря одной неприятной истории.

Было дело, пролетел с деньгами, пришлось срочно выкручиваться, эти — Вахтанг со своими помощниками — выручили, тоже попросили о малом одолжении, помог. Так и пришлось сотрудничать. Банальная, в сущности, история. Он еще и философствовать пытался, этот смазливый герой нашего времени. Как же, молодой, удачливый, перспективный полковник милиции! А туда же…

Выслушав «исповедь» Огородникова, решили все же досмотреть «кино» до конца. Полковник же не знал еще, что взяли его одного. А требовалось срочно выяснить, где мог бы спрятаться его напарник. Оттого и соблюдали такую таинственность.

Показ снова пошел. И вскоре они поняли, что совершили тактическую ошибку. Даже две.

…Вот Огородников, стянув маску, вытер ею лицо и стал легко узнаваем. Он передал Жеребцову связку ключей.

— Ну так я пошел, — сказал он. — Закроешь дверь, ключи на всякий случай не выбрасывай, они нам потом могут еще понадобиться. Помощь тебе моя сейчас нужна, Ваня?

— Да какая от тебя помощь? — отмахнулся тот движением локтя. — Фонариком светил, вот и вся подмога. Иди. Я сейчас сам закончу, а потом выйду на лестницу, погляжу в окно. Как только ты мигнешь фарами, я разом спущусь. Договорились?

— Лады. — И полковник вышел из квартиры.

Жеребцов, осторожно протягивая провод, вышел в коридор, закрыл за собой стеклянную дверь комнаты, без всякого инструмента вдавил сильными пальцами в нижний угол ее филенки что-то похожее на обойную кнопку с длинным жалом и намотал на головку конец провода. Поднялся, отряхнул руки и, погасив фонарик, висящий у него на груди, вышел за дверь. Послышались металлические звуки поворота ключа…

Р’РѕС‚, значит, какой СЃРїРѕСЃРѕР± РѕРЅРё решили применить! Расчет строился РЅР° том, что именно эта, единственная РІ квартире, стеклянная дверь открывалась РёР· комнаты РІ РєРѕСЂРёРґРѕСЂ, Рё, потянув ее РЅР° себя, Ева немедленно была Р±С‹ убита. Изрезана осколками стекла, растерзана начинкой Р±РѕРјР±С‹ Рё, вообще, размазана РїРѕ стенам. Рђ следов убийцы РЅРµ оставили, потому что работали РІ целлофановых бахилах, надетых поверх ботинок, Рё РІ перчатках.

Но и это еще не все. Наблюдатели наконец увидели и главную свою ошибку, из-за которой ими не был взят Жеребцов: они поторопились, не дождались, как говорится, последнего аккорда — заключительных фраз преступников, боясь, что сами могут опоздать занять выгодные позиции для захвата. А у тех, оказывается, был свой договор. Ждали-то обоих, а те выходили порознь! Вот Жеребцов и понял, что могло произойти внизу и почему не просигналила ему машина. А раз так, то… все правильно. Такой «артист» заранее предусмотрел способы отхода. Обычный вариант, скорее всего, — в потолочный люк на верхнем этаже, вниз через другой, уже в соседнем подъезде, а там — дай бог ноги! Главное, чтоб замки не висели. Ну а уж об этом они наверняка позаботились заранее. Что и произошло.

И вторая ошибка в том, что зря посмотрели видеозапись при полковнике. Теперь он мог бы догадаться, что ему здесь врут, что Жеребцова не взяли, тот все еще на свободе. Значит, нельзя было дать ему опомниться и придумать для себя удобную версию.

— Куда ушел Жеребцов? — резко спросил Грязнов. — Его адрес! Немедленно! Где у него «крыша»?

— Не знаю, — на всякий случай сказал Огородников.

— Ну не знает, — облегченно сказал Турецкий, — и хрен с ним, ребятки. Надоело возиться! Забирайте и кончайте!

— Но вы обещали! — взвизгнул полковник, снова сжавшись в кресло.

— Мы?! — как о чем-то невероятном спросил Турецкий, обводя всех взглядом. — Кто-нибудь слышал, чтобы я что-то ему обещал? Вячеслав Иванович, может, у меня стало плохо с памятью? — Он сурово и пронзительно посмотрел на генерала, и Огородникову показалось, что Грязнов тоже съежился под этим взглядом.

«Так вот кто здесь главный, а вовсе не Грязнов! Тогда этот, наверное, и есть тот самый Турецкий?!»

Фамилию-то слышал полковник, и про должность знал, и про все остальное, а вот в глаза до сих пор не видел, как-то не доводилось. Значит, вот кто из него душу вынимал!.. Зря он тогда тут перед ними бахвалился… А судя по тому, как заботливо разговаривал этот Турецкий с Евой и даже проводить ее вышел, очень похоже, что и ему она тоже мозги успела запудрить. И значит, с соперниками такого рода прокурор может быть просто беспощадным. Вот откуда и такая агрессия. Наверняка может… этот может…

В конце концов, он уже столько им всего наговорил, что, если бы до суда дело и дошло, мелочовкой не отделаешься. Хотя можно всегда и отказаться от своих показаний, если заявить, что они были выбиты из него силой или под угрозой жизни. Не принимаются сегодня судом признательные показания самого обвиняемого без серьезной доказательной базы. Но эти наверняка что-то уже против него имеют… Ну тогда есть еще возможность посотрудничать со следствием. Выдать им побольше компромата на Вахтанга с Исламбеком, подсказать адрес Вани Жеребцова — человека малых форм и гигантских потребностей… Да подбросить им, в конце концов, заказчика убийства Артемовой! Вот кто им сейчас нужен больше всего! А там, глядишь, где-то что-то скостят, дадут поменьше, опять же на «красную» зону пошлют, к бывшим своим, учтут прежние заслуги. Да и не любят особенно в органах кадры свои сдавать. Правда, и тех, кто попался, тоже не жалуют… А вот на Ваньке и на заказчике его отыграться — это еще, кажется, можно. И он решился, спросив осторожно:

— Вы ж меня, как я понимаю, взяли без всякой санкции? — и позволил себе даже несколько натужно выдавить улыбку.

— Ага, — кивнул Голованов, — на месте преступления.

— Верно, но это вам еще придется доказывать? — уже осмелел он и стал ждать ответную реакцию.

— Не беспокойтесь, — презрительно махнул рукой Турецкий, — как-нибудь разберемся. А вот наше снисхождение надо заработать. А это очень нелегко. И он останется здесь, на цепи, ровно до той минуты, пока нам от него будет хоть какая-то польза, пока он нам будет нужен, и пусть не особо тешит себя надеждой! Либо все на стол, либо… — И он сделал резкий жест, которым стряхивают мусор со стола.

— У меня другое мнение, — заметил Грязнов и подобострастно взглянул в сторону «сердитого большого начальника» Турецкого. — Я полагаю, что он просто рискнул поторговаться, думая, что его номер пройдет. Но он не пройдет, потому что, когда я завтра перед совещанием покажу отдельные кадры из этого «кино» министру, никаких специальных санкций не потребуется… Это если я покажу. Но мы ведь еще не решили окончательно, да, Александр Борисович? — решил наконец раскрыть инкогнито Турецкого Грязнов.

— А чего ты за него заступаешься? — без всякого почтения к генеральскому мундиру спросил Турецкий. — Лично мне он совершенно не нужен. Даже больше, своим присутствием — вообще! — будет только мешать, как отвратительное напоминание. Значит… — И он снова повторил свой жест, как бы избавляясь от помехи.

Понял Огородников, что угадал, но легче ему от этого не стало. Зря вырвавшиеся слова про Еву теперь только вредили. Придется аккуратно давать задний ход, думал он, объясняя сказанное своей злостью за ее, к примеру, неуступчивость его домогательствам. «Вот же черт! Сам себя в угол загоняю!..»

Он теперь не знал, что движение его мыслей ясно отражается на его лбу, покрытом испариной. В комнате и в самом деле было жарковато. А он ведь в теплой куртке, которую с него так еще и не сняли.

— Ладно, — вроде бы смягчился Турецкий, прислушавшись к аргументу Грязнова. — Можно и подождать с окончательным решением. Обыщите его и разденьте. Посмотрим, на что он сгодится…

Но Огородников отчетливо видел, что Турецкому совсем не хочется менять своего мнения, что сам для себя он, скорее всего, уже мысленно решил судьбу захваченного с поличным полковника и разбираться с дальнейшим не собирался. У них тут своя, тесная, видать, шайка-лейка! И вдруг его снова прошибло потом. «Нет, Ваньку придется сдавать… Ты уж извини, Ваня, не судьба тебе, видно, больше, да…»

— Я могу вам сказать, что на совести Жеребцова уже имеется убийство врача Артемовой, жены Алексеева. А заказал ее ему доктор Баранов, о котором вам, я уверен, ничего вообще неизвестно. О настоящем его лице…

Он решил, что открывает им глухую тайну, но Турецкий презрительно хмыкнул:

— Да ну? А мы думали, что ты и там свечку держал… Ну-ну, не тяни собственного времени. Это оно не у нас, оно у тебя бездарно уходит… Адрес говори немедленно! — вдруг рявкнул он.

Полковник смешался, сделал вид, что усиленно вспоминает, и, наконец, сказал:

— Записывайте…

Турецкий записал его на пустом бланке протокола, оторвал край с записью и протянул Голованову:

— Быстро туда…

«Как же, — злорадно подумал про себя полковник, — сидит там Ваня и ожидает вас, голубчиков, как же…» А в общем, решил он для себя, сдать его можно будет и в последнюю минуту — эти с виду такие крутые, а ведь ни разу еще не стукнули, мелькнула спасительная надежда…

— А теперь рассказывай про своего Жеребцова, — потребовал Турецкий. — Все и подробно!

Владимир Поремский во второй половине этого же дня, примерно около шести вечера, явился на аудиенцию к московскому мэру, проявившему такое необычное рвение в деле своего заместителя.

Александр Борисович решил, что самому ему в кабинете мэра делать нечего, в крайнем случае мог бы вызвать того к себе в Генеральную прокуратуру — не мальчик все-таки по чиновникам бегать. Но за таким демаршем наверняка последовало бы и определенное обострение амбиций, а оно сейчас было лишним. Вот и отправился Поремский.

Мэр долго выбирал в своем напряженном расписании свободные полчаса и не выглядел при этом человеком, который просто оттягивает ненужный и, возможно, даже неприятный для себя разговор, а дело действительно в его занятости.

Володя слышал, что мэр — человек деловой и не любит всяческих экивоков. Поэтому и вопросы свои заготовил, что называется, с прямотой римлянина — в лоб, без расшаркиваний и извинений.

— Скажите, Михаил Юрьевич, почему вы считаете, что готовилось убийство именно вашего заместителя, а не его супруги?

— А разве я так считаю? — удивился мэр, и глаза на его широком лице сузились. — Кто вам сказал… — Мэр посмотрел в запись на своем столе, в блокноте, и добавил: — Владимир Дмитриевич?

Поремский чуть улыбнулся.